— Молодой человек, ваша мама только тихо радовалась, если бы у вас в ваши годы был такой слух, как у меня в мои. А знаете от чего? Крепкий сон и правильное положение в постели. Вы, например, как спите? — обратился он к Дудину. — Я в одном журнале прочитал: кто спит на животе — недоволен своей работой, кто на боку — склонен к тоскливости и нуждается в нежности, а кто на спине — тот сильная личность!
— Хорошо, хорошо, — поспешно перебил Дудин, — это очень интересно. Но давайте уточним. Вы слышали, как было сказано «Ерофеич»? А может, «Ермолаич»?
— Я, товарищ инспектор, ещё в здравом уме и могу отличить козу от носорога, — обиженно произнёс Семён Ильич. — Было сказано «Ерофеич»!
— Понятно, — миролюбиво согласился Дудин. — Значит, расписка, а через два дня в суд? Так? А больше они ни о чём не говорили?
— Не слышал. Я прошёл мимо. Откуда мне знать, что вас это заинтересует?
— А они куда делись?
— Вы знаете, я когда прошёл мимо, то потом обернулся. У меня есть такая привычка — оборачиваться.
Так вот, тот, который Мальцев, уже пошёл вот туда, к пустырю. — Слуцкий махнул рукой в сторону окна.
— А другой?
— А другой постоял и пошёл вслед за ним.
— За ним? И вы его по-прежнему видели только со спины?
— Ах, товарищ Дудин, если бы я знал, что это нужно, так я бы его обежал со всех сторон…
Дудин немного подумал, потом решительно проговорил.
— Семён Ильич, вы могли бы показать на улице, в каком именно месте вы видели Мальцева и того неизвестного?
Через несколько минут Слуцкий, одетый в добротное ратиновое пальто и коротенькие, по щиколотку, брючки, привёл сотрудников милиции к дому № 4. У фасада росли две чахлые берёзки, нижние ветви одной из них были надломлены.
— Вот, балуются сорванцы, — сокрушённо пробурчал Трофименко, поднимая безжизненную ветвь. — А ведь только недавно посадили… Сердце кровью обливается…
— Как, по-вашему, чем оно ещё может обливаться? — резонно заметил Слуцкий и, неожиданно распалясь, набросился на участкового: — Это, между прочим, плоды безрукости нашего домового комитета. Кто там председатель? Бычков! А Бычков потерял свою нравственную чистоту перед жильцами, диктаторскими методами выводя одних членов домкома, с ним несогласных (тут Семён Ильич со значением на секунду умолк), и кооптируя других, ему поддакивающих!
Трофименко оторопело приоткрыл рот, намереваясь возразить, но Дудин решительно прервал грозившую разгореться дискуссию.
— Довольно! Сейчас вопрос к вам, Семён Ильич. Именно на этом месте 26 августа в 20.30 вы видели неизвестного, который вначале разговаривал с Мальцевым, а после пошёл за ним к пустырю?
— Совершенно точно, — согласился Слуцкий.
— Не обратили внимания, какого он роста, сложения, цвет волос?
— Такой плотненький, но пожиже вас… И пониже. Волосы шатенистые…
— А возраст? Хотя бы приблизительно.
— На спине даже приблизительно и то не написано. Одно могу сказать: не старый, ваших лет, если позволите…
— Как он был одет?
— Знаете, какая-то куртка и джинсы. Белой краской вымазанные. Человек, скажем, работает по хозяйству дома, белит что-нибудь или красит, а тут к нему приходит знакомый экстремист, берет за горло и начинает требовать деньги…
— Почему деньги?
— Расписка, молодой человек, расписка. Вы никогда не давали в долг крупные суммы? Нет? А Слуцкий давал… И каждый раз под расписку. Так что вы думаете? Был такой случай, когда меня за это чуть не отослали в лучший мир. Давно, правда, ещё при нэпе…
— Понятно. А что у того человека было на ногах?
— Вы полагаете модельные туфли? Как у меня? — Семён Ильич покрутил носком жёлтого стоптанного ботинка. — Сильно ошибаетесь. Тапочки.
— Белые?
— В белых тапочках, молодой человек, мы все будем там… — Слуцкий стоически указал на небо. — Нет, он был в обычных войлочных тапочках. На улице это бросалось в глаза…
Улучив момент, в разговор вступил Трофименко.
— А рукавиц каких-нибудь при нём не заметили? — спросил он приглушённым голосом, с некоторой долей таинственности оглядываясь по сторонам.
— Сейчас скажу, — шёпотом заверил Семён Ильич, тоже оглядываясь по сторонам и отображая на челе нелёгкую работу мысли. — Были! Кажется, брезентовые!
— Нет, точно?! — отпрянул Трофименко.
— У Слуцкого, между прочим, всегда все точно.

РАСПИСКА
1
«Вот оно что. Расписка! Видимо, её искал этот Ермолай или Ерофей, чёрт знает, как его кличут», — размышлял Дудин, простившись со Слуцким. Он взглянул на шагавшего рядом Трофименко.
— Молодец Пётр Тарасович. Ценного свидетеля откопал.
Порозовевший от похвалы Трофименко энергично закивал головой.
— Я так понимаю, надо искать среди тех, кто ремонт какой делает.
— А правая рукавица, может быть, у него потеряна. Мы на пустыре нашли одну такую. Правильно соображаешь, товарищ Трофименко. — Дудин, улыбаясь, дружески коснулся плеча участкового, — Где тут у тебя телефон-автомат?
Из ближайшей телефонной будки он позвонил Головачеву.
— Олег Фёдорович? Это Дудин. Удалось заполучить интересного свидетеля. Знаете, кого мы ищем? Высокого шатена в чёрных тапочках. Зовут Ермолай Ерофеевич…
— Шутишь, — сказал на другом конце провода Головачев.
— Шучу. А что остаётся делать?
— Давай пораскинем мозгами. Тебя, кстати, как мальчишки в школе звали? Особенно в младших классах?
— Меня? По-моему, Дудой, Дудариком, а когда дразнили — Дудилой.
Головачев хихикнул в трубку.
— Вот что, Дударик, приезжай ко мне. Есть несколько идей.
Собравшись втроём, они подвели кое-какие итоги. Швейцар ресторана «Юбилейный» Кургузов подтвердил алиби Чуркина. Установлено наличие некоего третьего лица (Ермолая или Ерофея), которое, как можно предположить, сыграло роковую роль в судьбе Мальцева. Укрепилось их убеждение, что Василий Савельевич был на пустыре в начале десятого, потому что от дома, где его видел Слуцкий, до гаража (Дудин проверил это) ровно двадцать пять — тридцать минут ходьбы нормальным шагом. Наконец возникла дополнительная версия о мотивах преступления: не только бриллиантовые серьги и кольцо общей стоимостью свыше трёх тысяч рублей, но и расписка! А может, завладение ею и было главной целью преступника?
Высказал это мнение Дудин. На улице уже сгущались сумерки. В окнах дома напротив кое-где зажглись огни. В их комнате тоже давно горел верхний свет, а теперь Головачев включил ещё настольную лампу и принялся рыться в записной книжке, бормоча под нос: «Расписка… Расписка…» Найдя нужный телефон, он набрал номер.
— Ольга Ивановна? Добрый вечер, это опять я.
— Я вас узнала, Олег Фёдорович… Я только-только прибежала с работы, — ответила Мальцева.
— Вы извините, вы, наверное, ещё не успели поужинать, но у меня к вам весьма важный вопрос. Припомните, муж не говорил вам, давал ли он кому-нибудь взаймы деньги под расписку. Нет? Не знаете… И в его бумагах никаких указаний на это нет?… Что, что? Как вы говорите?
— Я говорю, Олег Фёдорович, — сказала Мальцева, — что, когда я просматривала бумаги мужа, на днях обнаружила ещё одну пачку, то мне попался листочек… На нём была странная запись: «Ер, Зт. Расп.»… Это все.
— «Ер. 3 т. Расп.», — повторил Головачев и, взяв карандаш, быстро записал эти слова на бумаге. Ещё раз, не торопясь, прочитал вслух, вдумываясь в смысл записанного. Сказал в трубку: — Очень любопытно, Ольга Ивановна. А где вы нашли эту запись? В прошлогоднем календаре? От какого числа. Ага. 15 февраля. Ольга Ивановна, мне крайне необходим этот листок… Я обязательно у вас буду. До свидания. — Головачев положил трубку и хлопнул ладонью по столу.
— Чувствуете, братцы? Похоже, что была расписка!
Дудин посмотрел на Позднякова.
— Видишь? А ты не верил. «Ер» — это наверняка какой-нибудь Ермолай!
Олег Фёдорович взглянул на часы и вскочил, точно ошпаренный.
— Братцы! Я же за внуком в детский сад опаздываю. Меня дома прибьют за нерадивость. — И он стал торопливо собирать бумаги со стола.
Поздняков тоже посмотрел на часы и мечтательно произнёс:
— А я, пожалуй, ещё успею на рандеву… — Он аккуратно снял пылинку с пиджака. — В кино пойдём. Не хочешь присоединиться, Андрей? На последний сеанс.
— Пожалуй, — сказал Дудин. — Только жене надо звякнуть и ещё успеть в больницу к Лаврикову. Может он слышал о Ермолае или Ерофее?
— Давай, — кивнул Головачев, натягивая плащ.Ї А завтра с утра созвонимся. Договорились?
На улице Дудин поймал такси. А ещё минут через двадцать он уже беседовал с Лавриковым в маленьком холле травматологического отделения, где чуть слышно гудел большой белый холодильник, стоявший у окна, а одну из стен оживляла репродукция с картины Карла Брюллова «Итальянский полдень».
Лавриков, похудевший, со впалыми щеками, заросшими колючей щетиной, сидел, поставив костыли между ног.
— Я себе места не нахожу, — глухо говорил он. — Вы поймали того, кто убил Васю? Нет?…
Дудин сочувственно посмотрел в его потухшие глаза.
— Мы ищем человека по имени Ермолай. Не помните такого среди знакомых Мальцева?
Лавриков не отвечал, глядя под ноги отсутствующим взглядом. Вдруг он поднял голову, в глазах промелькнула искорка.
— Погодите, что-то в этом роде было… Вася однажды заезжал ко мне в гараж… Это было… весной прошлого года, кажется. И вместе с ним в машине сидел какой-то тип. Я спросил: кто такой? А Вася говорит: «Да так, один бывший однокорытник». А потом мы поговорили, и Вася уехал. А когда садился за руль, он этому сказал: «Эй, мол, поехали!» И назвал его как-то вот так — Ермолаич, Ерофеич, Еремеич. Что-то в этом роде.
— Не разглядели его? Нос какой, рот — не обратили внимания?
— Боюсь соврать. Помню, у него кепка на глаза была надвинута.
— А в чём был одет?
— Кажется, в куртке… Ни к чему мне было тогда его рассматривать.
Лавриков оставил костыли, неприязненно повёл взглядом в сторону репродукции с круглоплечей южной красавицей.
— Вы, знаете, я так много за это время передумал… Сколько же я из-за них перетерпел, — с неожиданной болью вырвалось у него. — Из-за этих баб! Всю жизнь сни мне поломали!
Дудин поднялся. Ему захотелось сказать Лаврикову что-нибудь утешительное. Но пора было уходить, и он проговорил только:
— Ничего, Сергей. Главное, чтобы ты понял, что все твои беды не из-за них, как ты считаешь, а из-за тебя самого. Подумай над этим.
А между тем события развивались своим чередом. В тот момент, когда последний сеанс в кинотеатре подходил к концу, в тесный, полутёмный двор многоэтажного дома, расположенного на оживлённой городской магистрали, въехали зелёные, забрызганные мокрой грязью «Жигули» и притормозили у одного из подъездов. Водитель выключил двигатель и, повернувшись вполоборота к сидевшему рядом спутнику, сказал ровным голосом, продолжая начатый разговор:
— Значит, завтра в двенадцать дня. Запомнил? Я за тобой заеду. Смотри, ты должен быть в форме. Спиртного ни-ни, понял?
Второй лениво просипел, почёсывая бровь, над которой приметно выделялся узкий продолговатый шрам.
— И охота тебе? Чего ты там забыл?
Водитель вновь терпеливо заговорил:
— Хочешь, чтобы ещё раз повторил? Повторяю. Мне нужно найти бумаги… Письма, записки разные. Понял? Больше ничего. Но для меня это очень важно. Поэтому прошу как друга помочь. Ты будь спокоен. В обиде не останешься. Я тебе часы дал? Это ерунда. У меня камешки есть. Если дело выгорит — поделимся. Понял?
После короткой паузы он спросил, глядя на руки спутника:
— Часы-то ходят? С собой?
— Часы? — человек со шрамом опустил боковое стекло, щелчком выбросил сигарету. Ответил не очень уверенно: — Часы ходят. Дома они.
Сидевший за рулём с угрозой сказал:
— Смотри, Леха. Если ты их кому-либо сбагришь, голову оторву.
Леха, отвернувшись, проворчал что-то нечленораздельное. Некоторое время они молчали. Мимо машины прошла в обнимку парочка. Стук женских каблуков звучно разносился по затихшему двору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12