Ксенофобия была вплоть до нынешнего времени государственной политикой.
В.Ходасевич писал о том, почему Блок и Гумилев вдруг стали антиподами, вылившийся в конфликт, что привело к смерти одного и гибели другого. "Еще до моего переезда в Петербург, там образовалось отделение Всероссийского Союза поэтов, правление которого находилось в Москве и возглавлялось чуть ли не самим Луначарским. Не помню из кого состяло правление, председателем же его был Блок. Однажды ночью пришел ко мне Мандельштам и сообщил, что "блоковское" правление Союза час тому назад свергнутое и заменено другим, в состав которого вошли исключительно члены "Цеха" - в том числе я. Председателем избран Гумилев. Переворот совершился как-то странно - повестки были разосланы чуть ли не за час до собрания, и далеко не все их получили. Все это мне не понравилось, и я сказал, что напрасно меня выбрали, меня не спросив. Мандельштам стал меня уговаривать "не подымать истории", чтобы не обижать Гумилева. Из его слов я понял, что "перевыборы", были подстроены некоторыми членами "Цеха", которым надобно было завладеть печатью Союза, чтобы при помощи ее обделывать дела мошеннического и коммерческого свойства. Для этого они прикрылись именем и положением Гумилева. Гумилева же, как ребенка, соблазнили титулом председателя...
Блок своим председательством в Союзе, разумеется, не дорожил. Но ему не понравились явно подстроенные выборы, и он был недоволен тем, что отныне литературное влияние Гумилева будет подкреплено нажимом со стороны Союзного правления. И Блок решился выйти из неподвижности.
Как раз в это время удалось получить разрешение на издание еженедельника под названием "Литературная газета". В редакцию вошли Тихонов, Замятин, Чуковский. Для первого номера Блок дал статью, направленную против Гумилева и "Цеха". Называлась она "Без божества, без вдохновенья". (Ymka-Press, 1931 г., В.Ходасевич, Воспоминания: "Гумилев и Блок")
Блок не был первым. 7 декабря 1918 года в газете "Искусство коммуны", No 1 появилась заметка "Попытка реставрации", автор которой был заместитель Народного комиссара просвещения РСФСР (А.ВЛуначарского) Н.Пунин.
Он писал: "... с каким усилием, и то только благодаря могучему коммунистическому движению, мы вышли год тому назад из-под многолетнего гнета тусклой, изнеженно-развратной буржуазной эстетики. Признаюсь, я лично чувствовал себя бодрым и светлым в течение всего этого года отчасти потому, что перестали писать или, по крайней мере, печататься некоторое "критики" и читаться некоторые поэты (Гумилев, например). И вдруг я встречаюсь с ними снова в "советских кругах"... Этому воскрешению я в конечном итоге не удивлен. Для меня это одно из бесчисленных проявлений неусыпной реакции, которая то там, то здесь нет, нет да и подымет свою битую голову."
Крупнейшему искусствоведу, профессору Н.Пунину Господь отпустил умереть в сталинских лагерях, стало быть, его попытку приспособиться к режиму, нельзя назвать удачной. И еще один факт из биографии Н.Пунина: он, написавший политический донос на Гумилева по прихоти судьбы стал последним мужем Ахматовой.
И не мог Пунин писать по-другому в эпоху пролетарской гласности. Пример показывало правительство, например, А.В.Луначарский, народный комиссар просвещения: "Я действительно утверждаю, что социал-демократическое творчество должно существовать и будет существовать, и что оно уже имеет свои задачи. Социал-демократия (теперь, конечно, это относится только к коммунизму /Примечание автора 1925 г./) не просто партия, а великое культурное движение."
Оставим цитаты истории.
В.Ф.Ходасевич и Г.В.Иванов в своих воспоминаниях говорят, что в гибели Гумилева сыграл роль какой-то провокатор. По словам Ходасевича, этот провокатор был привезен из Москвы их общим другом, которого Ходасевич характеризует как человека большого таланта и большого легкомыслия... Гумилеву "провокатор", называвший себя начинающим поэтом, молодой, приятный в обхождении, щедрый на подарки, очень понравился, и они стали часто видеться. Горький говорил потом, что показания этого человека фигурировали в деле и что он был "подослан".
В "деле" как мы теперь знаем, нет показаний провокатора, однако возможно они есть в альбоме, то есть, говоря нынешним процессуальным языком в "оперативно-розыскном деле", где собираются доносы. Оно, судя по полному отсутствию информации - уничтожено. Отчего? Может из благородных побуждений чекистов не выдавать тех, кто им бескорыстно помогал? Но бескорыстно ли?
Предполагаемый провокатор малоизвестный поэт Верин, действительно упоминающийся в деле в одном из показаний Гумилева - благополучно покидает Россию и исчезает в Финляндии. По описаниям Ходасевича, похоже - это он.
Г.Иванов связывал провокатора с поездкой Гумилева в Крым летом 1921 года в поезде адмирала Немица и так описывал его: "Он (провокатор) был высок, тонок, с веселым взглядом и открытым юношеским лицом. Носил имя известной морской семьи и сам был моряком - был произведен в мичманы незадолго до революции..., писал стихи, очень недурно подражая Гумилеву. По словам Иванова "провокатор был точно по заказу сделан, чтобы расположить к себе Гумилева" (Глеб Струве, Из-во книжного магазина Victor Kamkin, Inc. Вашингтон, 1962, стр. XXXVI - XXXVII).
На этот раз всплывает фигура В.Колбасьева, окончившего морской кадетский корпус и действительно похожего по описаниям на "того человека".
Однако в деле никаких материалов на сей счет также не содержится и говорить о конкретной личности, сыгравшей столь неблаговидную роль в биографии Гумилева не приходится.
Да собственно, и нет никакого смысла доискиваться до конкретных людей, с каким бы знаком они не существовали в жизни Гумилева. Эти люди не виноваты в том, что внезапно изменилась эпоха, и им слишком "объяснили" - каким образом в ней можно выжить.
А ведь эпоха не скрывала своих намерений, просто интеллигенция - во все времена - люди, которых надо убеждать в очевидном, поскольку слишком оно бывает непредставимо, чтобы в него поверить.
В.Полунин в статье "Рыцарь русского ренессанса" вещает: "Hommo homini lupus - одна из незыблемейших предпосылок вечной морали, - писал Лев Шестов в своей книги "Апофеоз беспочвенности" (Ленинград, издательство ЛГУ, 1991, стр. 67). В каждом из своих ближних мы подозреваем опасного врага и потому боимся его. Этот человек легкомыслен, если мы не обуздаем его законом, он нас погубит", - такая мысль является у нас каждый раз, когда кто-нибудь выходит из освещенной традицией колеи.
Опасение справедливое: мы так бедны, так слабы, нас так легко разорить и погубить! Но у страха глаза велики, мы видим опасность и только опасность - и строим мораль, за которой, как за крепостной стеной, отсиживаемся всю жизнь от врагов. Только поэты брались воспевать опасных людей. Но с поэтами никто не считается. Здравый смысл ценит гораздо выше коммивояжера или приват-доцента, чем Байрона, Гете и Мольера".
САМОДЕРЖАВИЕ
Приведу две цитаты из статей члена коллегии ВЧК Мартина Лациса, которые свидетельствуют о тщетности наших усилий выискать причины и здравый смысл происходящего. "Мы не ведем войны против отдельных людей, - писал он, - мы уничтожаем буржуазию как класс. Во время расследования не ищите свидетельств, указывающих на то, что подсудимый делом или словом выступал против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны задать: к какому классу он относится, каково его происхождение, каково его образование или профессия. Ответы на эти вопросы определят судьбу обвиняемого". И вторая, смысл которой лег в основу дальнейшей жизни всего общества. "Контрреволюция развивается везде, во всех сферах нашей жизни, она проявляется в самых различных формах, поэтому очевидно, что нет такой области, куда не должна вмешиваться ЧК".
Я позволю себе в этих коротких записках юриста напомнить, что основополагающим элементом Советского государства, рожденного революцией, явился коммунистический миф о том, что, будучи авангардом пролетариата, большевики возглавили народное восстание, которое выражало волю не только самих большевиков, но и всего русского народа. В действительности же Октябрьская революция была не чем иным, как государственным переворотом, совершенным революционным меньшинством, свергнувшим умирающее Временное правительство, которое пришло на смену монархии. Ни Ленин, ни его последователи так и не смогли признать этой реальности.
Ленин и не предполагал, что новое большевистское правительство (Совет народных комиссаров) столкнется с такой огромной проблемой, как внутренняя и внешняя оппозиция. Очень скоро он приходит к необходимости создать "специальный аппарат" для решения этой проблемы. Убежденные в уникальности и исключительной правильности марксистского учения, большевистские лидеры рассматривали любую оппозицию независимо от ее социальных корней, как контрреволюцию.
Уже 20 декабря 1917 года Ф. Дзержинский, обращаясь к Совнаркому заявил: "Не думайте, что я ищу формы революционной справедливости. Нам не нужна сейчас справедливость, идет война лицом к лицу, война до конца, жизнь или смерть. Я предлагаю, я требую органа для революционного сведения счетов с контрреволюцией".
Советский народ исподволь готовили к детективному жанру. Готовили вплоть до августовского путча 1991 года, когда под нажимом международной общественности, СССР включил статью 34 в "Декларацию прав и свобод человека и гражданина", гласящую: "Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого".
Дай Бог, чтобы не повторилось средневековье. Со слов А.Солженицына: "Вот вспоминает о 1921 годе Е.Дояренко: лубянская приемная арестантов. Никто не знает своей вины. Первый вопрос Ягоды: "итак, за что вы сюда попали?" то есть, сам скажи, помоги накручивать! И ночные допросы были главными в 1921 году. И тогда же наставлялись автомобильные фары в лицо. И использовалось амосовское отопление для подачи в камеру то холодного, то вонючего воздуха".
УКАЗАНИЕ
30 сентября 1991 года в день Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи состоялось заседание Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР. Председательствовал на нем П.Луканов, а его сотоварищами были О. Полетаев и К. Гаврилин.
"Коллегия Верховного суда РСФСР рассмотрела протест Генерального прокурора СССР (см. "Юридическая газета", No 10, 1991) на постановление (его, как мы знаем, не было - авт.) Президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года, которым
Гумилев Николай Степанович, 1886 года рождения, русский, член коллегии издательства "Всемирная литература", председатель Петроградского Всероссийского союза поэтов без указания Закона (выделено и подчеркнуто мной - авт.) подвергнут высшей мере наказания - расстрелу".
Так, спустя семьдесят лет один месяц и восемь дней тоже, видимо, "без указания закона", начала торжествовать правда: дело Н.С. Гумилева стало впервые предметом рассмотрения суда. Настораживала лишь ссылка на "постановление", ибо такового не существовало.
Как мы видим в деле много неточностей, но полагаю одна из главных правовых, это то, что убийство назвали расстрелом.
Поскольку сообщение о казни давала сама ЧК, опровержения в установленном порядке в газету не поступило, а в материалах дела свидетельства о смерти Гумилева не содержится, я продолжаю считать Гумилева убиенным.
В связи с этим стоит, пожалуй, еще раз обратиться к 104-му листу дела Н.С. Гумилева, где содержится выписка из протокола заседания Президиума Петроградского Губчека. Там было написано: "Гумилев Николай Степанович, 35 лет, бывший дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания интеллигентов, кадровых офицеров, которые примут активное участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
В.Ходасевич писал о том, почему Блок и Гумилев вдруг стали антиподами, вылившийся в конфликт, что привело к смерти одного и гибели другого. "Еще до моего переезда в Петербург, там образовалось отделение Всероссийского Союза поэтов, правление которого находилось в Москве и возглавлялось чуть ли не самим Луначарским. Не помню из кого состяло правление, председателем же его был Блок. Однажды ночью пришел ко мне Мандельштам и сообщил, что "блоковское" правление Союза час тому назад свергнутое и заменено другим, в состав которого вошли исключительно члены "Цеха" - в том числе я. Председателем избран Гумилев. Переворот совершился как-то странно - повестки были разосланы чуть ли не за час до собрания, и далеко не все их получили. Все это мне не понравилось, и я сказал, что напрасно меня выбрали, меня не спросив. Мандельштам стал меня уговаривать "не подымать истории", чтобы не обижать Гумилева. Из его слов я понял, что "перевыборы", были подстроены некоторыми членами "Цеха", которым надобно было завладеть печатью Союза, чтобы при помощи ее обделывать дела мошеннического и коммерческого свойства. Для этого они прикрылись именем и положением Гумилева. Гумилева же, как ребенка, соблазнили титулом председателя...
Блок своим председательством в Союзе, разумеется, не дорожил. Но ему не понравились явно подстроенные выборы, и он был недоволен тем, что отныне литературное влияние Гумилева будет подкреплено нажимом со стороны Союзного правления. И Блок решился выйти из неподвижности.
Как раз в это время удалось получить разрешение на издание еженедельника под названием "Литературная газета". В редакцию вошли Тихонов, Замятин, Чуковский. Для первого номера Блок дал статью, направленную против Гумилева и "Цеха". Называлась она "Без божества, без вдохновенья". (Ymka-Press, 1931 г., В.Ходасевич, Воспоминания: "Гумилев и Блок")
Блок не был первым. 7 декабря 1918 года в газете "Искусство коммуны", No 1 появилась заметка "Попытка реставрации", автор которой был заместитель Народного комиссара просвещения РСФСР (А.ВЛуначарского) Н.Пунин.
Он писал: "... с каким усилием, и то только благодаря могучему коммунистическому движению, мы вышли год тому назад из-под многолетнего гнета тусклой, изнеженно-развратной буржуазной эстетики. Признаюсь, я лично чувствовал себя бодрым и светлым в течение всего этого года отчасти потому, что перестали писать или, по крайней мере, печататься некоторое "критики" и читаться некоторые поэты (Гумилев, например). И вдруг я встречаюсь с ними снова в "советских кругах"... Этому воскрешению я в конечном итоге не удивлен. Для меня это одно из бесчисленных проявлений неусыпной реакции, которая то там, то здесь нет, нет да и подымет свою битую голову."
Крупнейшему искусствоведу, профессору Н.Пунину Господь отпустил умереть в сталинских лагерях, стало быть, его попытку приспособиться к режиму, нельзя назвать удачной. И еще один факт из биографии Н.Пунина: он, написавший политический донос на Гумилева по прихоти судьбы стал последним мужем Ахматовой.
И не мог Пунин писать по-другому в эпоху пролетарской гласности. Пример показывало правительство, например, А.В.Луначарский, народный комиссар просвещения: "Я действительно утверждаю, что социал-демократическое творчество должно существовать и будет существовать, и что оно уже имеет свои задачи. Социал-демократия (теперь, конечно, это относится только к коммунизму /Примечание автора 1925 г./) не просто партия, а великое культурное движение."
Оставим цитаты истории.
В.Ф.Ходасевич и Г.В.Иванов в своих воспоминаниях говорят, что в гибели Гумилева сыграл роль какой-то провокатор. По словам Ходасевича, этот провокатор был привезен из Москвы их общим другом, которого Ходасевич характеризует как человека большого таланта и большого легкомыслия... Гумилеву "провокатор", называвший себя начинающим поэтом, молодой, приятный в обхождении, щедрый на подарки, очень понравился, и они стали часто видеться. Горький говорил потом, что показания этого человека фигурировали в деле и что он был "подослан".
В "деле" как мы теперь знаем, нет показаний провокатора, однако возможно они есть в альбоме, то есть, говоря нынешним процессуальным языком в "оперативно-розыскном деле", где собираются доносы. Оно, судя по полному отсутствию информации - уничтожено. Отчего? Может из благородных побуждений чекистов не выдавать тех, кто им бескорыстно помогал? Но бескорыстно ли?
Предполагаемый провокатор малоизвестный поэт Верин, действительно упоминающийся в деле в одном из показаний Гумилева - благополучно покидает Россию и исчезает в Финляндии. По описаниям Ходасевича, похоже - это он.
Г.Иванов связывал провокатора с поездкой Гумилева в Крым летом 1921 года в поезде адмирала Немица и так описывал его: "Он (провокатор) был высок, тонок, с веселым взглядом и открытым юношеским лицом. Носил имя известной морской семьи и сам был моряком - был произведен в мичманы незадолго до революции..., писал стихи, очень недурно подражая Гумилеву. По словам Иванова "провокатор был точно по заказу сделан, чтобы расположить к себе Гумилева" (Глеб Струве, Из-во книжного магазина Victor Kamkin, Inc. Вашингтон, 1962, стр. XXXVI - XXXVII).
На этот раз всплывает фигура В.Колбасьева, окончившего морской кадетский корпус и действительно похожего по описаниям на "того человека".
Однако в деле никаких материалов на сей счет также не содержится и говорить о конкретной личности, сыгравшей столь неблаговидную роль в биографии Гумилева не приходится.
Да собственно, и нет никакого смысла доискиваться до конкретных людей, с каким бы знаком они не существовали в жизни Гумилева. Эти люди не виноваты в том, что внезапно изменилась эпоха, и им слишком "объяснили" - каким образом в ней можно выжить.
А ведь эпоха не скрывала своих намерений, просто интеллигенция - во все времена - люди, которых надо убеждать в очевидном, поскольку слишком оно бывает непредставимо, чтобы в него поверить.
В.Полунин в статье "Рыцарь русского ренессанса" вещает: "Hommo homini lupus - одна из незыблемейших предпосылок вечной морали, - писал Лев Шестов в своей книги "Апофеоз беспочвенности" (Ленинград, издательство ЛГУ, 1991, стр. 67). В каждом из своих ближних мы подозреваем опасного врага и потому боимся его. Этот человек легкомыслен, если мы не обуздаем его законом, он нас погубит", - такая мысль является у нас каждый раз, когда кто-нибудь выходит из освещенной традицией колеи.
Опасение справедливое: мы так бедны, так слабы, нас так легко разорить и погубить! Но у страха глаза велики, мы видим опасность и только опасность - и строим мораль, за которой, как за крепостной стеной, отсиживаемся всю жизнь от врагов. Только поэты брались воспевать опасных людей. Но с поэтами никто не считается. Здравый смысл ценит гораздо выше коммивояжера или приват-доцента, чем Байрона, Гете и Мольера".
САМОДЕРЖАВИЕ
Приведу две цитаты из статей члена коллегии ВЧК Мартина Лациса, которые свидетельствуют о тщетности наших усилий выискать причины и здравый смысл происходящего. "Мы не ведем войны против отдельных людей, - писал он, - мы уничтожаем буржуазию как класс. Во время расследования не ищите свидетельств, указывающих на то, что подсудимый делом или словом выступал против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны задать: к какому классу он относится, каково его происхождение, каково его образование или профессия. Ответы на эти вопросы определят судьбу обвиняемого". И вторая, смысл которой лег в основу дальнейшей жизни всего общества. "Контрреволюция развивается везде, во всех сферах нашей жизни, она проявляется в самых различных формах, поэтому очевидно, что нет такой области, куда не должна вмешиваться ЧК".
Я позволю себе в этих коротких записках юриста напомнить, что основополагающим элементом Советского государства, рожденного революцией, явился коммунистический миф о том, что, будучи авангардом пролетариата, большевики возглавили народное восстание, которое выражало волю не только самих большевиков, но и всего русского народа. В действительности же Октябрьская революция была не чем иным, как государственным переворотом, совершенным революционным меньшинством, свергнувшим умирающее Временное правительство, которое пришло на смену монархии. Ни Ленин, ни его последователи так и не смогли признать этой реальности.
Ленин и не предполагал, что новое большевистское правительство (Совет народных комиссаров) столкнется с такой огромной проблемой, как внутренняя и внешняя оппозиция. Очень скоро он приходит к необходимости создать "специальный аппарат" для решения этой проблемы. Убежденные в уникальности и исключительной правильности марксистского учения, большевистские лидеры рассматривали любую оппозицию независимо от ее социальных корней, как контрреволюцию.
Уже 20 декабря 1917 года Ф. Дзержинский, обращаясь к Совнаркому заявил: "Не думайте, что я ищу формы революционной справедливости. Нам не нужна сейчас справедливость, идет война лицом к лицу, война до конца, жизнь или смерть. Я предлагаю, я требую органа для революционного сведения счетов с контрреволюцией".
Советский народ исподволь готовили к детективному жанру. Готовили вплоть до августовского путча 1991 года, когда под нажимом международной общественности, СССР включил статью 34 в "Декларацию прав и свобод человека и гражданина", гласящую: "Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого".
Дай Бог, чтобы не повторилось средневековье. Со слов А.Солженицына: "Вот вспоминает о 1921 годе Е.Дояренко: лубянская приемная арестантов. Никто не знает своей вины. Первый вопрос Ягоды: "итак, за что вы сюда попали?" то есть, сам скажи, помоги накручивать! И ночные допросы были главными в 1921 году. И тогда же наставлялись автомобильные фары в лицо. И использовалось амосовское отопление для подачи в камеру то холодного, то вонючего воздуха".
УКАЗАНИЕ
30 сентября 1991 года в день Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи состоялось заседание Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР. Председательствовал на нем П.Луканов, а его сотоварищами были О. Полетаев и К. Гаврилин.
"Коллегия Верховного суда РСФСР рассмотрела протест Генерального прокурора СССР (см. "Юридическая газета", No 10, 1991) на постановление (его, как мы знаем, не было - авт.) Президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года, которым
Гумилев Николай Степанович, 1886 года рождения, русский, член коллегии издательства "Всемирная литература", председатель Петроградского Всероссийского союза поэтов без указания Закона (выделено и подчеркнуто мной - авт.) подвергнут высшей мере наказания - расстрелу".
Так, спустя семьдесят лет один месяц и восемь дней тоже, видимо, "без указания закона", начала торжествовать правда: дело Н.С. Гумилева стало впервые предметом рассмотрения суда. Настораживала лишь ссылка на "постановление", ибо такового не существовало.
Как мы видим в деле много неточностей, но полагаю одна из главных правовых, это то, что убийство назвали расстрелом.
Поскольку сообщение о казни давала сама ЧК, опровержения в установленном порядке в газету не поступило, а в материалах дела свидетельства о смерти Гумилева не содержится, я продолжаю считать Гумилева убиенным.
В связи с этим стоит, пожалуй, еще раз обратиться к 104-му листу дела Н.С. Гумилева, где содержится выписка из протокола заседания Президиума Петроградского Губчека. Там было написано: "Гумилев Николай Степанович, 35 лет, бывший дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания интеллигентов, кадровых офицеров, которые примут активное участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15