Но зачем такой зверский способ убийства?
Я прошелся по окрестностям, чтобы ногами к ним привыкнуть, перекинулся с людьми парой словечек - да, новый участковый я, да, буду порядок наблюдать. Около водочного ларька группка парней стояла - присмотрелся к ним, стараясь запомнить, потому как почти не сомневался, что многие окажутся моими клиентами. Один из них, заметив мой пристальный взгляд, рванулся даже ко мне с угрозой - чего, мол, выпялился? - но второй схватил его за рукав, тихо зашептал что-то, и тот успокоился. Видно, дружок его уже успел пронюхать, кто я такой, и знал, что пялиться и присматриваться - моя обязанность.
Тоже странно: вроде и безлюдно почти на улицах, и мало с кем я поговорить успел, а все вокруг уже знают, кто я такой, словно я - камень, брошенный в воду, и от меня расходящейся рябью бежит этакое шу-шу-шу. И ощутил я, как же здесь жизнь взаимосвязана и замкнута на себя и таится посторонних. А я - словно чужеродное тело, заноза какая-нибудь, попавшая в палец, и вокруг меня образуется волдырек, предупреждая весь организм о моем вторжении и защищая его от меня. По всем клеточкам, нервам и артериям весть бежит - но мне, занозе, никогда тем же путем не пройти и не перехватить весточку. Волдырек, припухлость, что потом отторгнет меня вместе с капелькой гноя.
Об этом, в общем-то, и Творогов говорил - что я зубы обломаю, пока узнаю всем здесь известное. Даже не заговор молчания, а что-то еще похлеще.
Вернулся я в участок - в конторское помещеньице, расположенное в небольшом отдельном домике. Те несколько дней, что прошли между смертью моего предшественника и моим прибытием, здесь пара солдат дежурила. И армейскому патрулю поручено было совершать обходы. Патруль - их пять человек - должен был оставаться со мной, пока не сложится постоянный милицейский штат. Впрочем, и отозвать их могли в любой момент. Людей не хватало, и где-нибудь они могли понадобиться еще больше.
Я открыл сейф и вытащил ворох всяких служебных бумаг, которые только начал просматривать накануне, заступив на должность. Сейчас меня больше всего интересовали записи и рапорта, связанные с убийствами. Проглядев бумаги, я нашел то, что мне надо: и журнал записи происшествий, и кое-какие доклады. Пролистав журнал, я выяснил следующее:
5 декабря 1945 года. Хулиганское проникновение на территорию конезавода и убийство трех лошадей.
7 декабря 1945 года. Один из работников конезавода, Викторов Степан Артемьевич, согласился подрабатывать по совместительству ночным сторожем и был зверски убит в ту же ночь. Раны нанесены в области шеи колющими и рвущими предметами. Лежал у самого входа в конюшню, возле своего стула; к стулу было прислонено ружье, которым сторож так и не воспользовался. Осмотр места происшествия дополнительных улик не дал. Прибыла следственная бригада московского областного управления. Дальше вполне казенным языком излагался тот факт, что бригада уехала несолоно хлебавши.
2 января 1946 года. Обнаружен на дороге труп Занюка Егора Панкратьевича, тридцати восьми лет, с рваными ранами в области горла. Как выяснилось, в новогоднюю ночь, приблизительно около двух, Занюк вышел из дому, поскольку собирался догулять остаток ночи не в семье, а со своими друзьями, жившими по другую сторону железной дороги, в деревне Митрохино. Когда он не вернулся домой ни на следующее утро, ни к вечеру, жена особенно не встревожилась, поскольку с ним случалось загулять. Сказала, что задаст ему, когда он домой вернется. Рано утром на труп наткнулась старушка, шедшая на станцию, - направлялась на московский рынок продавать молоко. Труп был полузасыпан снегом, а обильный снегопад, последовавший уже после убийства, уничтожил все возможные следы. Имя старушки я выписал.
16 января 1946 года. Приблизительно в 8 часов вечера школьники прибежали с дальнего пруда, где катались на коньках, с криком: "Ваньку Брагина оборотень съел!". Взрослые кинулись туда, извлекли тело школьника из-под проломившегося льда. Причиной смерти был явно несчастный случай. Но ребятишки продолжали утверждать, что Ивана Брагина под лед утащил оборотень, в доказательство указывая на два пятнышка на шее, которые можно было принять за две ранки. К сожалению, взрослое население проявило себя не сознательней ребят, и слухи об упыре быстро распространились по всей ближней округе.
27 января 1946 года. На дороге между полустанком и конезаводом обнаружен труп неизвестного мужчины, убитого тем же зверским способом: шею перерубил рвуще-режущим предметом. Документов при нем не было. При сборе свидетельств быстро выяснилось, что этот мужчина утром побывал на конезаводе в поисках работы и согласился занять место ночного сторожа.
Я выписал из рапорта моего предшественника одну фразу, весьма меня заинтересовавшую: "Мужчина был прилично одет и, по всей видимости, неплохо питался". Я поставил знак вопроса: в самом деле, зачем человеку, имеющему приличные средства к существованию, искать себе место ночного сторожа?
9 февраля 1946 года. Оборотню приписали смерть конюха на конезаводе, убитого лошадиным копытом в состоянии сильного алкогольного опьянения. Сверху получен приказ строго взыскивать со всякого, кто причину любой смерти, происходящей в районе, станет искать в неподобающих для советского образа мысли объяснениях.
22 февраля 1946 года. Не вернулась домой с ночной смены одна из работниц фабрики, Сверченко Наталья Леонидовна. Записана в розыск, местное население считает, что и она стала жертвой оборотня и что еще через какое-то время ее найдут с оторванной головой.
Погибшим конокрадом был скорее всего Дмитрий Алексеевич Зюзин, девятнадцати лет. Найден замерзшим в снегу. По всей видимости, упал спьяну и уже не проснулся. В рапорте было отмечено, однако, что лицо его было искажено и поза особым образом скрючена, что дало возможность некоторым несознательным элементам утверждать, будто он в ужасе удирал от чего-то жуткого и упал, выбившись из сил.
Прилагался и рапорт, в котором сообщалось, что на самом деле приблизительно с середины декабря практически каждую ночь слышится волчий вой непонятного происхождения. Попытки проследовать к месту, откуда доносился вой, и установить его причину успеха не имели, хотя предпринимались несколько раз.
- Ладненько, - сказал я себе, - если кто здесь и воет, от меня он не уйдет. И, собственно, об оборотне действительно больше выходило пустых сплетен, чем опирающихся на факты доказательств. Оборотню, кто бы он ни был, можно было с натугой приписать убийство трех человек, а остальные девять, попавшие в список, явно оказались приплетены ни к селу, ни к городу. Если откинуть все наносное и насочиненное, у меня оставались два убийства, которые мне необходимо было раскрыть, чтобы предъявить "оборотня" всему белому свету. Два убийства - не двенадцать, и я не сомневался, что справлюсь с этой задачей.
На том я убрал все документы и выпил сладкого чаю, прикидывая, с чего мне начать. Решил, что навещу с утра конезавод, а потом и ту старушку, что возит молоко на колхозный рынок. Интересно, как ей корову удалось сохранить? Тоже вопросец. Я поглядел на часы. Шесть вечера. Через час мне предстояло мое первое дежурство на танцплощадке.
Летом танцы проводились на утоптанной земляной площадке под открытым небом, при которой сколочены были подмостки для оркестрика. Но на этих подмостках больше играл одинокий гармонист-инвалид, с оркестрами в наших местах после войны стало туго. Зимой, в ненастье или в холода, танцы проводили в длинном неотапливаемом амбаре.
Как я зашел в амбар, так сразу понял, что зреют какие-то неприятности. В воздухе пахло грозой. Гармонист-инвалид наяривал на подмостках какую-то музычку, старательно делая вид, будто не чувствует витающего напряжения и что его дело - сторона. Две хмурых группки молодых парней стояли при входе, и танцующие все время на них боязливо оглядывались, непрестанно из-за этого сбиваясь с такта.
Одну из компаний составляли те ребята, которых я уже видел днем возле водочного ларька. Они словно бы высматривали кого-то среди танцующих, и высматривали явно не с добрыми намерениями. Какую роль собирается сыграть другая группка, я точно определить не мог - но и догадываться не надо было, что вовсе не мирную.
Донесло до амбара приглушенное расстоянием лошадиное ржание, и напряжение сразу ощутимо усилилось. Эх, прикрыть бы эту лавочку, и дело с концом, подумалось мне.
Я решил не ждать дальнейшего развития событий. Понаблюдав чуток за обеими группками молодых буянов, я достаточно точно определил, кто в них верховодит, и, сделав несколько шагов вперед, поманил к себе по двое самых борзых из каждой группки.
В группках зашушукались, заволновались. Четверо, которым я знаком велел подойти, приблизились ко мне.
- Ты чего, начальник? - спросил один из них.
- Я-то ничего, - как бы задумчиво ответил я. - А вот у вас, похоже, намечается здесь что-то нехорошее. Так вот, моя задача - следить, чтобы людям отдых не портили. И я ее выполню. Мне наплевать, из-за кого и как тут может что-нибудь произойти. Я себе лишних хлопот не хочу. Поэтому сразу вам говорю: отвечать будете вы, вот вы четверо. Я вас запомнил, так что мотайте себе это на ус и ступайте.
- Круто берешь, начальник, - заметил один из них.
- Слишком круто, - проговорил второй. - Ты что, с первого дня со всеми вразрез пойти хочешь? У нас здесь не те места, чтобы мы перед командирами спину гнули, тем более перед такими, которые здесь без году неделя.
- Зря ты так, - вздохнул я. - Я одного желаю: чтобы никто не встревал на моем пути. Да, я рассусоливать и тянуть не хочу, я хочу с первого дня определиться, с кем начну войну, а с кем нет. Вот вы и определяйтесь.
- Много ты себе воображаешь, начальник, - отозвался один из парней. - С первого дня, здешней жизни не зная, а хочешь один всем править и свои порядки наводить? Смотри, на нас у многих бывала кишка тонка.
- Грубишь - груби, - ответил я спокойно. - Я с вами пререкаться не стану. - Все это время я прислушивался к конскому ржанию, кружившему вокруг амбара сужающимися кругами. - Захотите узнать, на что я способен, - узнаете, и больше мне с вами говорить не о чем. Ступайте и сами решайте, как вам быть.
- Не то ты делаешь, начальник, - заметил один из парней. Предшественник твой, он потише тебя был, и то на нож нарвался. А ты, по-моему, и вообще не жилец.
- До чего же вы распустились, раз с милицией так разговариваете, вздохнул я, опять всем видом демонстрируя сожаление. - Не зря именно меня к вам прислали... Что ж, парень, ты сам свою судьбу выбрал. Как говорится, сам кашу заварил, сам ее и расхлебывай.
Уже несколько секунд назад в дверях амбара появился еще один парень и замер, злым и настороженным взглядом рыская по залу. Я сделал быстрый выпад и, крепко схватив его, притянул к себе.
- Значит, это один из конокрадов, о которых вы мне говорили? обратился я к четырем моим собеседникам. - Ну-ну, чего молчите, договаривайте прямо при нем...
У схваченного мной парня в глазах полыхнул такой огонь, что с четверых моих собеседников форс сразу слезать начал.
- Ты что, начальник... - чуть не поперхнувшись, выдавил один из них. Ты что, это...
- Ладно-ладно, - беззаботно и дружелюбно откликнулся я. - Неужели при нем повторить не желаете? А как же гражданская смелость? Хотя какая там гражданская смелость - я же понимаю, не от любви к милиции вы мне его заложили: личные счеты свести хотели... Но зачем в кусты-то уходить? Совсем втихую действовать негоже, надо и ответственность со мной разделить... Я не слабак и слабаков не люблю... Ну, пошли... - обратился я к задержанному парню.
* * *
Втроем они подтянули ко мне дрожащую всем телом лошадь. Я себя не подвел и в лужу не сел. Нормальненько так вскочил на нее, потрепал, погладил, пошептал - дал ей мою руку почувствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Я прошелся по окрестностям, чтобы ногами к ним привыкнуть, перекинулся с людьми парой словечек - да, новый участковый я, да, буду порядок наблюдать. Около водочного ларька группка парней стояла - присмотрелся к ним, стараясь запомнить, потому как почти не сомневался, что многие окажутся моими клиентами. Один из них, заметив мой пристальный взгляд, рванулся даже ко мне с угрозой - чего, мол, выпялился? - но второй схватил его за рукав, тихо зашептал что-то, и тот успокоился. Видно, дружок его уже успел пронюхать, кто я такой, и знал, что пялиться и присматриваться - моя обязанность.
Тоже странно: вроде и безлюдно почти на улицах, и мало с кем я поговорить успел, а все вокруг уже знают, кто я такой, словно я - камень, брошенный в воду, и от меня расходящейся рябью бежит этакое шу-шу-шу. И ощутил я, как же здесь жизнь взаимосвязана и замкнута на себя и таится посторонних. А я - словно чужеродное тело, заноза какая-нибудь, попавшая в палец, и вокруг меня образуется волдырек, предупреждая весь организм о моем вторжении и защищая его от меня. По всем клеточкам, нервам и артериям весть бежит - но мне, занозе, никогда тем же путем не пройти и не перехватить весточку. Волдырек, припухлость, что потом отторгнет меня вместе с капелькой гноя.
Об этом, в общем-то, и Творогов говорил - что я зубы обломаю, пока узнаю всем здесь известное. Даже не заговор молчания, а что-то еще похлеще.
Вернулся я в участок - в конторское помещеньице, расположенное в небольшом отдельном домике. Те несколько дней, что прошли между смертью моего предшественника и моим прибытием, здесь пара солдат дежурила. И армейскому патрулю поручено было совершать обходы. Патруль - их пять человек - должен был оставаться со мной, пока не сложится постоянный милицейский штат. Впрочем, и отозвать их могли в любой момент. Людей не хватало, и где-нибудь они могли понадобиться еще больше.
Я открыл сейф и вытащил ворох всяких служебных бумаг, которые только начал просматривать накануне, заступив на должность. Сейчас меня больше всего интересовали записи и рапорта, связанные с убийствами. Проглядев бумаги, я нашел то, что мне надо: и журнал записи происшествий, и кое-какие доклады. Пролистав журнал, я выяснил следующее:
5 декабря 1945 года. Хулиганское проникновение на территорию конезавода и убийство трех лошадей.
7 декабря 1945 года. Один из работников конезавода, Викторов Степан Артемьевич, согласился подрабатывать по совместительству ночным сторожем и был зверски убит в ту же ночь. Раны нанесены в области шеи колющими и рвущими предметами. Лежал у самого входа в конюшню, возле своего стула; к стулу было прислонено ружье, которым сторож так и не воспользовался. Осмотр места происшествия дополнительных улик не дал. Прибыла следственная бригада московского областного управления. Дальше вполне казенным языком излагался тот факт, что бригада уехала несолоно хлебавши.
2 января 1946 года. Обнаружен на дороге труп Занюка Егора Панкратьевича, тридцати восьми лет, с рваными ранами в области горла. Как выяснилось, в новогоднюю ночь, приблизительно около двух, Занюк вышел из дому, поскольку собирался догулять остаток ночи не в семье, а со своими друзьями, жившими по другую сторону железной дороги, в деревне Митрохино. Когда он не вернулся домой ни на следующее утро, ни к вечеру, жена особенно не встревожилась, поскольку с ним случалось загулять. Сказала, что задаст ему, когда он домой вернется. Рано утром на труп наткнулась старушка, шедшая на станцию, - направлялась на московский рынок продавать молоко. Труп был полузасыпан снегом, а обильный снегопад, последовавший уже после убийства, уничтожил все возможные следы. Имя старушки я выписал.
16 января 1946 года. Приблизительно в 8 часов вечера школьники прибежали с дальнего пруда, где катались на коньках, с криком: "Ваньку Брагина оборотень съел!". Взрослые кинулись туда, извлекли тело школьника из-под проломившегося льда. Причиной смерти был явно несчастный случай. Но ребятишки продолжали утверждать, что Ивана Брагина под лед утащил оборотень, в доказательство указывая на два пятнышка на шее, которые можно было принять за две ранки. К сожалению, взрослое население проявило себя не сознательней ребят, и слухи об упыре быстро распространились по всей ближней округе.
27 января 1946 года. На дороге между полустанком и конезаводом обнаружен труп неизвестного мужчины, убитого тем же зверским способом: шею перерубил рвуще-режущим предметом. Документов при нем не было. При сборе свидетельств быстро выяснилось, что этот мужчина утром побывал на конезаводе в поисках работы и согласился занять место ночного сторожа.
Я выписал из рапорта моего предшественника одну фразу, весьма меня заинтересовавшую: "Мужчина был прилично одет и, по всей видимости, неплохо питался". Я поставил знак вопроса: в самом деле, зачем человеку, имеющему приличные средства к существованию, искать себе место ночного сторожа?
9 февраля 1946 года. Оборотню приписали смерть конюха на конезаводе, убитого лошадиным копытом в состоянии сильного алкогольного опьянения. Сверху получен приказ строго взыскивать со всякого, кто причину любой смерти, происходящей в районе, станет искать в неподобающих для советского образа мысли объяснениях.
22 февраля 1946 года. Не вернулась домой с ночной смены одна из работниц фабрики, Сверченко Наталья Леонидовна. Записана в розыск, местное население считает, что и она стала жертвой оборотня и что еще через какое-то время ее найдут с оторванной головой.
Погибшим конокрадом был скорее всего Дмитрий Алексеевич Зюзин, девятнадцати лет. Найден замерзшим в снегу. По всей видимости, упал спьяну и уже не проснулся. В рапорте было отмечено, однако, что лицо его было искажено и поза особым образом скрючена, что дало возможность некоторым несознательным элементам утверждать, будто он в ужасе удирал от чего-то жуткого и упал, выбившись из сил.
Прилагался и рапорт, в котором сообщалось, что на самом деле приблизительно с середины декабря практически каждую ночь слышится волчий вой непонятного происхождения. Попытки проследовать к месту, откуда доносился вой, и установить его причину успеха не имели, хотя предпринимались несколько раз.
- Ладненько, - сказал я себе, - если кто здесь и воет, от меня он не уйдет. И, собственно, об оборотне действительно больше выходило пустых сплетен, чем опирающихся на факты доказательств. Оборотню, кто бы он ни был, можно было с натугой приписать убийство трех человек, а остальные девять, попавшие в список, явно оказались приплетены ни к селу, ни к городу. Если откинуть все наносное и насочиненное, у меня оставались два убийства, которые мне необходимо было раскрыть, чтобы предъявить "оборотня" всему белому свету. Два убийства - не двенадцать, и я не сомневался, что справлюсь с этой задачей.
На том я убрал все документы и выпил сладкого чаю, прикидывая, с чего мне начать. Решил, что навещу с утра конезавод, а потом и ту старушку, что возит молоко на колхозный рынок. Интересно, как ей корову удалось сохранить? Тоже вопросец. Я поглядел на часы. Шесть вечера. Через час мне предстояло мое первое дежурство на танцплощадке.
Летом танцы проводились на утоптанной земляной площадке под открытым небом, при которой сколочены были подмостки для оркестрика. Но на этих подмостках больше играл одинокий гармонист-инвалид, с оркестрами в наших местах после войны стало туго. Зимой, в ненастье или в холода, танцы проводили в длинном неотапливаемом амбаре.
Как я зашел в амбар, так сразу понял, что зреют какие-то неприятности. В воздухе пахло грозой. Гармонист-инвалид наяривал на подмостках какую-то музычку, старательно делая вид, будто не чувствует витающего напряжения и что его дело - сторона. Две хмурых группки молодых парней стояли при входе, и танцующие все время на них боязливо оглядывались, непрестанно из-за этого сбиваясь с такта.
Одну из компаний составляли те ребята, которых я уже видел днем возле водочного ларька. Они словно бы высматривали кого-то среди танцующих, и высматривали явно не с добрыми намерениями. Какую роль собирается сыграть другая группка, я точно определить не мог - но и догадываться не надо было, что вовсе не мирную.
Донесло до амбара приглушенное расстоянием лошадиное ржание, и напряжение сразу ощутимо усилилось. Эх, прикрыть бы эту лавочку, и дело с концом, подумалось мне.
Я решил не ждать дальнейшего развития событий. Понаблюдав чуток за обеими группками молодых буянов, я достаточно точно определил, кто в них верховодит, и, сделав несколько шагов вперед, поманил к себе по двое самых борзых из каждой группки.
В группках зашушукались, заволновались. Четверо, которым я знаком велел подойти, приблизились ко мне.
- Ты чего, начальник? - спросил один из них.
- Я-то ничего, - как бы задумчиво ответил я. - А вот у вас, похоже, намечается здесь что-то нехорошее. Так вот, моя задача - следить, чтобы людям отдых не портили. И я ее выполню. Мне наплевать, из-за кого и как тут может что-нибудь произойти. Я себе лишних хлопот не хочу. Поэтому сразу вам говорю: отвечать будете вы, вот вы четверо. Я вас запомнил, так что мотайте себе это на ус и ступайте.
- Круто берешь, начальник, - заметил один из них.
- Слишком круто, - проговорил второй. - Ты что, с первого дня со всеми вразрез пойти хочешь? У нас здесь не те места, чтобы мы перед командирами спину гнули, тем более перед такими, которые здесь без году неделя.
- Зря ты так, - вздохнул я. - Я одного желаю: чтобы никто не встревал на моем пути. Да, я рассусоливать и тянуть не хочу, я хочу с первого дня определиться, с кем начну войну, а с кем нет. Вот вы и определяйтесь.
- Много ты себе воображаешь, начальник, - отозвался один из парней. - С первого дня, здешней жизни не зная, а хочешь один всем править и свои порядки наводить? Смотри, на нас у многих бывала кишка тонка.
- Грубишь - груби, - ответил я спокойно. - Я с вами пререкаться не стану. - Все это время я прислушивался к конскому ржанию, кружившему вокруг амбара сужающимися кругами. - Захотите узнать, на что я способен, - узнаете, и больше мне с вами говорить не о чем. Ступайте и сами решайте, как вам быть.
- Не то ты делаешь, начальник, - заметил один из парней. Предшественник твой, он потише тебя был, и то на нож нарвался. А ты, по-моему, и вообще не жилец.
- До чего же вы распустились, раз с милицией так разговариваете, вздохнул я, опять всем видом демонстрируя сожаление. - Не зря именно меня к вам прислали... Что ж, парень, ты сам свою судьбу выбрал. Как говорится, сам кашу заварил, сам ее и расхлебывай.
Уже несколько секунд назад в дверях амбара появился еще один парень и замер, злым и настороженным взглядом рыская по залу. Я сделал быстрый выпад и, крепко схватив его, притянул к себе.
- Значит, это один из конокрадов, о которых вы мне говорили? обратился я к четырем моим собеседникам. - Ну-ну, чего молчите, договаривайте прямо при нем...
У схваченного мной парня в глазах полыхнул такой огонь, что с четверых моих собеседников форс сразу слезать начал.
- Ты что, начальник... - чуть не поперхнувшись, выдавил один из них. Ты что, это...
- Ладно-ладно, - беззаботно и дружелюбно откликнулся я. - Неужели при нем повторить не желаете? А как же гражданская смелость? Хотя какая там гражданская смелость - я же понимаю, не от любви к милиции вы мне его заложили: личные счеты свести хотели... Но зачем в кусты-то уходить? Совсем втихую действовать негоже, надо и ответственность со мной разделить... Я не слабак и слабаков не люблю... Ну, пошли... - обратился я к задержанному парню.
* * *
Втроем они подтянули ко мне дрожащую всем телом лошадь. Я себя не подвел и в лужу не сел. Нормальненько так вскочил на нее, потрепал, погладил, пошептал - дал ей мою руку почувствовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12