«Ну, — с удовлетворением подумал Нейл, — пусть теперь попробует выбраться. Пусть-ка теперь сунется со своими соображениями! Не будет под ногами путаться, атеист вшивый!»
Нейл пополз назад тем же путем, держась за веревку Бадди и непрерывно хохоча. Только сейчас он заметил, что руки и одежда у него перепачканы какой-то странной скользкой дрянью.
Глава 13
КУКУ, ФЬЮФЬЮ И ЧИКЧИРИК
Есть люди, которые не могут кричать, даже когда обстоятельства вынуждают их поднять крик. Любой кадровый сержант расскажет вам о таких. Во всех прочих отношениях это прекрасные солдаты, но если нужно проткнуть штыком соломенное чучело, они не издадут ни звука, ничего похожего на воинственный клич. Когда они вяло пытаются крикнуть «Убью!», то кажется, что они тут же добавляют: «Если вы не против». Нельзя сказать, что в этих людях не заложено инстинктивное чувство ненависти, что они начисто лишены первобытной жажды крови. Нет, они просто слишком хорошо воспитаны, слишком хорошо научились держать себя в руках и поэтому не испытывают безудержной ярости в чистом виде. Может быть, ярость прорвется однажды в настоящем бою, а может, и нет. Может быть, уже ничто не заставит их потерять контроль над собой.
Существуют побуждения куда более глубинные, имеющие более серьезное значение для выживания, нежели ненависть и мстительность, но и тут то же самое — их удается придушить, загнать под покровы воспитания и благоприобретенного способа выражения чувств. Их могут высвободить лишь чрезвычайные обстоятельства.
Джереми Орвилл был в высшей степени воспитанным человеком. Правда, за последние семь лет он в значительной мере освободился от условностей, однако ничто не затронуло в нем устоев и не истребило основ воспитания. По крайней мере, так было до самого последнего времени, до тех пор, пока события не вынудили его поставить свою жажду мести над стремлением к личному счастью и безопасности. Начало было положено.
И вот он стоял возле Блоссом, невидимый в темноте, с невидимым топором в руке, и слушал душераздирающие вопли, которые страх исторг из ее груди, и в нем поднималось самое глубинное, первозданное чувство — чувство любви. Оно охватило его, оно разбило вдребезги все его воспитание, и, уронив оружие, он упал на колени и стал целовать ее юное тело, важнее и прекраснее которого в этот миг не было на свете.
— Блоссом! — вне себя от счастья воскликнул он. — О, Блоссом! Блоссом! — продолжал повторять Орвилл совершенно бездумно.
— Джереми! Это вы! Боже мой, а я решила, что это он! Он перебил ее.
— Господи, как я мог! Разве я мог любить ее — бесплотный призрак, когда рядом была ты?.. Прости меня! Простишь? Ты сможешь простить меня? Она ничего не понимала.
— Простить вас? — она смеялась и плакала.
Они наговорили друг другу много такого, во что не имело смысла вникать, и не стоило беспокоиться о значении слов и стараться выяснить что-то сверх неожиданного, хотя и очевидного, факта — они любили друг друга.
Стремительны взлеты лишь невинных ребяческих увлечений, подлинная страсть набирает высоту постепенно, неторопливо. Орвиллу и Блоссом не дано было испытать долгих счастливых часов, дарящих наслаждение взорам, когда глядишь друг другу в глаза и не можешь наглядеться. Темнота, впрочем, явление двоякое — сколько украла, столько и возместила. Они беспечно развлекались словами, они медлили и тянули время. Они плели романтическую чушь из лексикона легкомысленных школьниц, они говорили друг другу избитые нежные слова (ничего подобного у Орвилла не было в ходу с Джеки Уити — умудренная опытом, та предпочитала, чтобы его ласки сопровождались выражениями попроще), и все эти «милые», «любимые» и «мои единственные» были в их устах выражением философии любви, точным, как арифметика, и тонким, как абсолютный музыкальный слух.
В конце концов, как и следовало ожидать, кое в каких высказываниях здравого смысла оказалось больше, чем поэзии, и безмятежное, незамутненное уединение любви было нарушено. Так неподвижную гладь тихого пруда разбивают брошенные в воду камешки.
— Меня, наверное, ищут, — сказала Блоссом. — И я должна им кое-что рассказать.
— Знаю. Я слышал, как ты говорила с Элис.
— Значит, ты слышал, что она сказала про нас — папа хотел, чтобы так было. Он как раз собирался…
— Да, знаю.
— А Нейл…
— Я все знаю. Пусть тебя это больше не волнует, — он поцеловал мягкую мочку склоненного к нему уха. — И не будем об этом. Все, что нужно, будет сделано, только попозже. Вдруг она оттолкнула его.
— Нет, Джереми! Послушай, давай уйдем куда-нибудь. Подальше от них ото всех, от всей этой ненависти, от всей этой зависти. Куда-нибудь, где они нас никогда не найдут. Будем как Адам и Ева, придумаем зверям новые имена. Ведь целый мир вокруг… — она запнулась, осознав, что за мир был вокруг. Она протянула руку, чтобы снова притянуть Орвилла к себе и еще хоть ненадолго отрешиться от всего, что их окружало, но вместо живого тепла пальцы ее ощутили мертвенный холод сломанного бедра Элис. Чей-то голос окликнул ее. Это был не Орвилл.
— Ну вот, — прошептала она. — Неужели все кончено?
— Это уже не может кончиться, — пообещал Орвилл, помогая ей подняться на ноги. — У нас все впереди. Жизнь продолжается, и так будет всегда. Уж в моем-то возрасте пора бы это знать. Она засмеялась и крикнула так, чтобы всему свету было слышно:
— Эй, там! Мы здесь, внизу. Убирайся отсюда, кто бы ты ни был. Без вас обойдемся,
выберемся как-нибудь сами. Но в клубень из бокового коридора уже входил отыскавший их Бадди.
— С кем это ты? — спросил он, — Это вы, Орвилл? Мозги бы вам вышибить за ваши фокусы! Вы что, не знаете, что старик умер? Нашли время волочиться и играть в прятки, черт бы вас побрал!
— Ты не понял, Бадди. Тут нет ничего дурного — мы с Орвиллом любим друг друга.
— Как же, как же! Все я прекрасно понял. Я с ним потом поговорю — с глазу на глаз. Надеюсь, я успел явиться до того, как он потребовал доказательств твоей любви. Ради Бога, Орвилл, одумайтесь — ребенку всего четырнадцать лет! Она вам в дочери годится. А судя по вашей прыти, так и во внучки.
— Бадди! Это вовсе не так, — запротестовала Блоссом. — Отец так хотел. Он сказал об этом Элис, а потом… Пробираясь впотьмах на их голоса, Бадди споткнулся о мертвое тело.
— Какого черта! Кто это?
— Это Элис. Ты только послушай… — Блоссом разразилась нервными рыданиями, в которых смешалось горе, боль и отчаяние.
— Сядьте, — сказал Орвилл, — и заткнитесь хоть на минуту. Вас занесло далеко, да не туда. Вы торопитесь с выводами, а, между тем, многого не знаете. Э, нет — будьте мужчиной, выслушайте!
Через некоторое время Орвилл подвел черту под своим рассказом:
— Таким образом, вопрос не в том, как поступить с Нейлом, а кому предстоит это сделать. Не думаю, что мне следует брать на себя руководство оставшимися людьми. И вам не советую. Мне лично никогда не импонировала манера вашего родителя по своему произволу быть и прокурором, и судьей, и присяжными в одном лице. Это, конечно, большая честь, что он избрал меня своим преемником, но я бы от этой чести предпочел уклониться. Дальше надо действовать сообща.
— Согласен. Если бы мне пришлось выполнить… в общем, поступить с Нейлом, как он того заслуживает, то, я уверен, все сказали бы, что это сведение личных счетов. А это не так. Мне от него больше ничего не нужно. Абсолютно ничего. У меня единственное желание — как можно скорее вернуться к Мериэнн и моему мальчику.
— Тогда остается решить, как найти остальных. Мы с Блоссом можем не появляться до тех пор, пока все не утрясется. Этот калиф на час днем будет хозяйничать, но захочет же он спать хоть когда-нибудь. И вот тогда-то самое время освободить его от должности.
— Отлично. Теперь пошли — только не стоит возвращаться по моей веревке. Этак мы угодим Нейлу прямо в лапы. Лучше пойдем вашей дорогой и заберемся по веткам, так безопаснее — мы, по крайней мере, на него не наткнемся.
— Если Блоссом сможет, я не возражаю.
— Нет, вы подумайте! Ты какой-то чудной, Джереми — я же карабкаюсь по этим штукам вдвое быстрее тридцатипятилетнего старикашки, в котором весу фунтов двести.
Бадди послышался звук поцелуя, и он неодобрительно скривил губы. Теоретически он был согласен со всем, что сказал Орвилл в свое оправдание — да, времена переменились и ранние браки теперь в порядке вещей, так даже лучше, чем по старинке, да, Орвилл, безусловно, из всех оставшихся в живых мужчин самый достойный и подходящий человек (это соображение высказала Блоссом), да, на этот союз они получили благословение Андерсона, хотя и посмертное. И все же, несмотря на все убедительные доводы, не лежала у него к этому душа, и все тут. «Ведь она дитя еще, совсем ребенок!» — говорил он себе и рядом с этим неопровержимым, по его мнению, фактом все их рассуждения выглядели такими же притянутыми за уши и далекими от жизни, как кажущееся верным доказательство вечного отставания бедняги Ахилла в его нескончаемом состязании с черепахой.
Тем не менее ему пришлось проглотить свое недовольство. Так дети проглатывают осточертевшее овощное рагу, чтобы поскорее выскочить из-за стола и умчаться по своим, куда более важным, делам.
— Ну, вперед! — скомандовал он.
Для того чтобы вернуться в главный корень, по которому спускалась Блоссом, а за ней и Орвилл, нужно было сделать крюк — пройдя немного по коридору, из которого появился Бадди, требовалось резко свернуть в очередное ответвление корня, такое узкое, что даже ползти по нему было нелегко.
Но это было только начало: карабкаясь по вертикальному корню, они столкнулись с новыми трудностями. Спутанные ветки, по которым они рассчитывали подняться, неожиданно оказались сплошь покрыты какой-то слизистой пленкой, опоры рукам не было, стараясь ухватиться за ветки, они не могли удержаться и соскальзывали. Только в местах соединения ветвей, там, где были узлы, образующие нечто вроде стремени (как и вся корневая система, извилистые стебли бесконечно перетекали друг в друга), можно было кое-как уцепиться, но никакой уверенности в том, что впереди, на достаточной высоте, окажется такой же узел, не было.
Им то и дело приходилось отступать и вновь начинать восхождение по другим веткам, уже чуть в стороне. Еще труднее было удержаться в этом стремени ногами — несмотря на то, что они были босы, цепкости им явно не хватало. Впечатление было такое, будто они лезут по смазанной жиром веревочной лестнице, у которой оборваны ступеньки.
— Это же чистое самоубийство. Чего мы добьемся, если в конце концов расшибемся в лепешку? — вопрос Бадди звучал чисто риторически, особенно после того, как пальцы его соскользнули в очередной раз и он действительно едва не сорвался. — Понятия не имею, откуда текут эти помои, но что-то незаметно, чтобы они собирались это занятие прекратить. Между прочим, чем выше мы забираемся, тем больше вероятность сломать себе шею, ежели сорвешься. Не вернуться ли нам, пока не поздно, и не пойти ли все-таки по моей веревке? Во-первых, мы можем и не нарваться на Нейла, а во-вторых, даже если мы и встретим его, совсем необязательно докладывать, что мы в курсе тех дел, о которых он нас извещать не собирался. Я бы рискнул пять-десять минут побыть в его обществе, вместо того, чтобы еще сотню ярдов карабкаться по этой сальной трубе.
Согласившись, что в этом есть резон, они вернулись назад, в клубень. Спускаться было много легче, все равно что съезжать по пожарному шесту.
Двигаясь по веревке Бадди вверх по пологому склону, они обратили внимание на то, что и здесь ветки были скользкие, под босыми ногами ощущалась та же слизь. Ощупав поверхность корня под ветками, Орвилл обнаружил, что слизь сбегает под уклон ручейком.
— Как вы думаете, что это такое? — недоумевал Бадди.
— Думаю, что пришла весна, — ответил Орвилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28