" - Он как-то лукаво и презрительно посмотрел на меня: "Значит, ты их не забываешь, начальник? За кого ты особенно болел?" - "За всех, - ответил я. - И не называй меня начальником".
Он снова закрыл глаза. Похоже, такой длинный разговор совсем его вымотал. Я скажу вам всю правду, мадемуазель, хоть она может вас и покоробить. Было бы жестоко внушать вам надежду. Последние слова Шардоло произнес, посмотрев на меня с какой-то странной улыбкой, а я уже слышал, как выкликают мое имя для посадки в поезд, да и санитары стали ворчать, чтобы я оставил раненого в покое. "Готов поставить две монеты на Василька, если бы они у меня были. Одной рукой он слепил Снеговика. Но девки выкрали мои деньги", - сказал он.
Поезд уходил все дальше от поля боя, а я, пробираясь на костылях по вагонам и не раз падая, тщетно искал Шардоло. Но так и не нашел. Может, он попал в другой состав, а может, умер до посадки. Смерть она такая. Меня демобилизовали в октябре, за месяц до перемирия. Я избежал смерти и мог бы воспользоваться своим везением, преспокойно жить на пенсию, да вот подыхаю не от военных ран. В Анжу, в госпитале, где находился на излечении, я подхватил проклятую "испанку". Мне сказали, что я здоров, что последствия будут пустяковыми. А теперь не знаю, доживу ли до завтра.
СОЛОМЕННАЯ ВДОВА
По дороге в Кап-Бретон Матильда чувствует, что Сильвен переживает за нее и не прочь услышать ее рассказ. Но ей разговаривать неохота, неохота хныкать, больше всего ей хочется поскорей оказаться в своей комнате. К счастью, шум мотора не настраивает на разговор.
Оказавшись в своей комнате наедине с фотографиями жениха, она разворачивает пакетик Даниеля Эсперанцы.
Первым делом Матильда опять рассматривает фотографию, размером с открытку, цвета сепии, сделанную в траншее и похожую на десятки других, виденных ею в "Мируар" или "Иллюстрасьон". В кадре семь человек: пятеро сидят с непокрытыми головами, заложив руки за спину, один стоит с видом человека, очень гордого собой, а еще один, на переднем плане, снят в профиль с трубкой в зубах.
Чуть сбоку она тотчас узнает Манеша, который рассеянно смотрит вперед и улыбается, но какой-то незнакомой ей улыбкой. Черты его лица, осанку, несмотря на то что он похудел, она узнает сразу. Он весь в грязи. Они все грязные, одежда измята и испачкана в земле, но больше всего удивляет блеск их глаз.
Над каждым чернилами поставлена цифра, соответствующая фамилии на обороте. Только мужчина с трубкой награжден старательно выведенным вопросительным знаком. Тот, что позирует с повязкой на руке, в стороне от осужденных, - капрал Боффи.
Затем Матильда разворачивает листок, стертый на сгибах. Это тот самый машинописный список Даниеля Эсперанцы, полученный им от майора:
"Клебер Буке, столяр, Париж, 1900 года призыва.
Франсис Гэньяр, сварщик, департамент Сены, 1905.
Бенуа Нотр-Дам, крестьянин из Дордони, 1906.
Анж Бассиньяно, Буш-дю-Рон, 1910.
Жан Этчевери, рыбак. Ланды, 1917."
Внизу этого листка без всякого заголовка выведено крупными буквами:
"1917 год, суббота, 6 января, 22-40, Юрбен Шардоло, капрал".
А ниже неумелым почерком следует еще одна подпись:
"Бенжамен Горд, капрал".
Матильда снова берет фотографию и без труда узнает Эскимоса, Си-Су, Этого Парня и Уголовника. Они именно такие, какими она их себе представляла со слов Эсперанцы. Правда, у них у всех усы. И еще от усталости они выглядят старше своих лет. Рядом с ними Манеш выглядит мальчишкой.
Затем Матильда приступает к чтению писем, скопированных Даниелем Эсперанцой. Выцветшие чернила кажутся серыми. Читает в том же порядке, в каком они лежали, не пытаясь взять письмо Манеша первым. Ведь за время его пребывания на фронте она получила от него 63 письма и открытки. И столько раз перечитывала их, что знала наизусть.
В окно ее большой комнаты смотрит красный шар садящегося в океан за соснами солнца.
"Клебер Буке - Луи Тейссье.
Бар "У Малыша Луи", улица Амело, 27, в Париже.
С фронта 6 января 1917 года.
Мой славный Носатик!
Коли встретишь Веро, поздравь ее с Новым годом, скажи, что я думаю о ней и сожалею, что она не хочет со мной разговаривать. Скажи ей, что, если я не вернусь, в последнюю минуту я буду вспоминать те счастливые минуты, которые мы прожили вместе. Отдай ей оставленные тебе деньги. Их не Бог весть сколько, мне бы так хотелось, чтобы ей жилось полегче.
О тебе, дружище, я тоже часто вспоминаю, о теплых пирожках, которые ты оставлял настойке, о наших забавах, когда мы пускали в ход сифоны и начиналась славная потасовка.
Меня переводят в другую часть, так что, если некоторое время обо мне не будет известий, не тревожься, я здоров.
Передавай привет всем друзьям, желаю тебе долгой жизни.
Клебер.
P.S. Я, вероятно, тебя обрадую, если скажу, что повстречал Бисквита и мы помирились. Ну и дураки же мы были!"
"Франсис Гэньяр - Терезе Гэньяр.
Дорога в Шатийон, дом 108, Банье, департамент Сены.
Суббота, 6 января 1917.
Дорогая жена!
Знаю, тебе станет легче, когда ты получишь это письмо. Я не мог писать тебе целый месяц из-за того, что меня переводили в другую часть и из-за кутерьмы, с этим связанной. Наконец-то могу поздравить тебя с Новым годом, в котором, надеюсь, кончатся все наши беды. Уверен, ты сделала хорошие подарки малышкам - моей дорогой Женевьеве и любимой Софи. Думаю, тебе предоставили на заводе положенные два дня отдыха, хотя сами праздники вряд ли были для тебя веселыми.
Не расстраивайся из-за того, что я тебе скажу. Самочувствие у меня отменное, но все равно мне будет спокойнее, если я тебе скажу. В случае если со мной что-нибудь случится - ведь война же (вспомни моего несчастного брата Эжена), поступай так, как обещала, думай о малышках, мне ведь уже ничего не будет нужно. От всего сердца желаю тебе найти хорошего парня и выйти замуж, чтобы жить всем вместе. В конце месяца мне стукнет тридцать один год, а тебе двадцать девять, мы женаты уже восемь лет, а мне все кажется, будто у меня украли полжизни.
По случаю Нового года искренне поцелуй своих родителей. Ты знаешь, я не сержусь на них, но лучше бы они не болтали о некоторых вещах. Я и мои товарищи попали сюда как раз из-за слепоты таких людей, как они.
Кончаю. Меня ждут в строю. Горячо целую тебя. Позаботься о наших малышках. Спасибо за то, что ты стала моей женой.
Твой Си-Су".
"Бенуа Нотр-Дам - Мариетте Нотр-Дам,
Ле Рюиссо, Кабиньяк, Дордонь.
6 января 1917 года.
Дорогая супруга!
Я пишу, чтобы предупредить, что не смогу некоторое время писать. Скажи папаше Верней, что я хотел бы все уладить в месяце марте. Иначе пусть пеняет на себя. По мне, лучше продай все удобрения. Уверен, он согласится на все. Крепко поцелуй малыша, скажи ему, что лучше его матери нет никого. Но ему об этом лучше помалкивать. Пусть знает, что Бог одарил его, как никого еще, и что не слушать ее - большой грех. Я люблю тебя.
Бенуа".
"Анж Бассиньяно - Тине Ломбарди
Через госпожу Конте.
Дорога Жертв, 5, Марсель.
Моя Вертихвостка!
Не знаю, где ты. Где я, не могу сообщить: военная тайна. Я уж думал, что отдам концы, но теперь мне лучше, надеюсь выбраться из этой передряги с помощью Божьей Матери, которая благоволит даже таким чудикам, как я. Просто мне не везло в жизни.
Помнишь, когда мы были маленькими, мы любили смотреть на свои рожи в кривых, здоровенных, как бочки, зеркалах во время праздника Сен-Морон? Похоже, моя жизнь получилась такой же кривой. Без тебя я постоянно делал глупости, начиная с драки с сыном Жоссо. Лучше бы я уехал с тобой в Америку, как Флоримон Росси, красавчик из "Бара Беспокойных людей". Он вовремя смылся от неприятностей. Но назад, моя Вертихвостка, дороги нет, так ты часто мне говорила.
Не знаю, где ты сейчас шастаешь в поисках меня. И это меня беспокоит. Никогда еще ты не была мне так нужна, как сегодня вечером. Что бы ни случилось, не бросай меня. Даже когда я сидел в тюрьме, ты приходила на свидания, ты была моим солнцем.
От всего сердца надеюсь, что когда-нибудь выпутаюсь и сумею вымолить у тебя прощение за все зло, которое тебе причинил. Я буду таким добрым, что ты и не поверишь. Целую твои синяки.
Чао, мой лунный свет, моя яркая ракета, мое пылкое сердце. Я диктую это письмо хорошему парню, ибо не умею грамотно писать, да еще болит рука. Но любовь моя всегда с тобой.
Целую, как в первый раз под платанами с улицы Лубон, когда мы были маленькими. Неужто это когда-то было, моя Вертихвостка?
Твой Анж из Ада".
Дальше лежало письмо от Манеша. Такое же, как посланное в начале 1917 года Даниелем Эсперанца. Только цвет бумаги был другой, да почерк несколько изменился и строчки казались выведенными иначе. Несколько минут она не может привыкнуть к мысли, что Манеш отдалился от нее еще больше.
"Жан Этчевери - Матильде Донней.
Вилла "Поэма", Кап-Бретон, Ланды,
6 января 1917.
Любовь моя!
Сегодня я не могу писать сам, один наш земляк делает это вместо меня. Я вижу, как светится твое лицо. Я счастлив, я возвращаюсь. Мне хочется кричать от радости, я возвращаюсь. Так хочется поцеловать тебя, как ты любишь, я возвращаюсь. Придется прибавить шагу. Завтра уже воскресенье, а нас поженят в понедельник. Охота кричать от радости, шагая по дороге в дюнах. Я слышу, как несется ко мне через лес мой пес Кики. И за ним ты, красивая и вся в белом, я так счастлив, что мы поженимся. О да, моя Матти, я иду к тебе, ты вся светишься, а мне хочется смеяться и кричать, мое сердце полно небом. Надо еще подготовить лодку с гирляндами, я увезу тебя на другую сторону озера, ты знаешь куда. Слышен шум прибоя, а ветер доносит до меня твои слова любви: "Манеш! Манеш!" Свечи на деревянной лодке зажжены, а мы лежим на досках. Я бегу изо всех сил, жди меня. Любовь моя, моя Матти, мы поженимся в понедельник. Наша клятва вырезана перочинным ножом на коре тополя у озера, уж мы такие, все так ясно.
Нежно целую, как ты любишь, твои прекрасные глаза, я вижу их, и твои губы, ты улыбаешься мне.
Манеш".
На баскском диалекте Жан - это Манеш, однако пишется Манекс. Манеш нарочно делал ошибку, и Матильда за ним следом. Эсперанца не поправил его, возможно по невежеству, в чем Матильда сомневается, ведь он из Сустона. Она его спросит. Ей непременно нужно повидаться с ним снова.
Открытием становится письмо капитана Фавурье. Конверт и бумага у него голубого цвета, а внутренняя сторона конверта - синяя. По почерку не скажешь, что он учитель, может быть, он преподавал Историческую ложь? Почерк резкий, крупный, с неразборчивыми сокращениями.
И тем не менее.
"Воскресенье, 7 января.
Дружище!
Еще не рассвело. Меня сморило до того, как я закончил свой анекдот. Мне это очень неприятно.
Под воздействием коньяка и ностальгии я как раз говорил вам о марке "Виктория Анна Пено". Полагать, что в пятнадцать лет я был влюблен в изображение великой королевы, было бы плеоназмом. Но я был в ярости, что не родился англичанином, австралийцем или гибралтарцем. Мы были тогда очень бедны, куда больше, чем сейчас, и я мог позволить себе иметь только второсортные марки с королевой Викторией. Зато мне повезло, и я приобрел великолепную синюю марку Восточной Африки, по наивности полагая, что Анна, тогдашняя индийская монета, была вторым именем моей любимой. А с Пено связана еще более замечательная история. Речь идет о марке, которую я имел возможность увидеть у торговца, пока он разговаривал с клиентами, желавшими ее приобрести. Она уже тогда стоила дорого. И знаете почему? Это была двухпенсовая марка. Даю вам возможность отыскать ее происхождение и ошибку или типографский брак, которые в слове "пенс" превратили букву "с" в "о". Правда, недурно? Вы хоть понимаете меня? Как много бы я дал, чтобы вы увидели меня тогда.
Поспав, я вернулся в траншею. Можете радоваться, они довольно быстро развязались и стали как кроты рыть себе норы. Вероятно, по чьему-то приказу боши дважды забрасывали их гранатами, на что мы отвечали минометным огнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37