– Уйди, – сказал я, – с дороги прочь!
Уйди с дороги, козел!
Пока не поздно, уйди, пока
не вижу в тебе врага… –
Но он (шайтан!) промолчал в ответ
и лишь наклонил рога.
– Ах так! – сказал я. – Козлиный хвост!
Стало быть, не уйдешь?!
Тогда уничтожу тебя я так,
как уничтожают вошь!
Пускай поможет тебе аллах
(не знаю козьих богов!). –
И я с разбегу ударил лбом
промеж козлиных рогов.
Вот так я закончил дело, вот так
я смог наконец пройти.
А бренного тела его до сих пор
нигде не могут найти.
Я и теперь помянуть готов
(мир праху его!) козла,
Если виновен, пусть Козлотур
рассудит наши дела.
Да здравствует дружба! Сегодня мы
за это сидим и пьем.
Но если тропа как кинжал узка,
так что ж не ударить лбом?

Случай в Коп-Чик-Орде
(Сергей Марков)
Жирный лама Жамьян-жамцо,
Погрязший в смертном грехе,
Всем говорил, что видел в лицо
Богиню Дара-ехэ.
И в Эликманаре и в Узнези,
В ущельях горных – везде
Я слышал хвалы тебе, Ээзи,
Живущему в бурной воде.
Сергей Марков

Пахла ночь, как голландский сыр,
Когда, прожевав урюк,
Ушел искать красавец Тыр-Пыр
Красавицу Тюк-Матюк.
Сто лет искал он ее везде,
На небе и под водой.
Нашел он ее в Коп-Чик-Орде,
Что рядом с Кишмиш-ордой.
Она вскричала: «Бэбэ, мэмэ!
Полундра! Мизер! Буза!»
Хотя он не понял ни бе ни ме,
Сверкнули его глаза.
Призвал к себе их абориген,
Владыка Туды-Сюды.
И жирный лама Глотай-Пурген
Сказал им: «Аллаверды!»
Еще сказал он: «Пардон, батыр,
Битте-дритте Утюг!»
И пала в объятья красавцу Тыр-Пыр
Красавица Тюк-Матюк.

Хлеб, любовь и Азия
(Гарольд Регистан)

По мотивам поэмы «Звезды в снегу»

На полевом далеком стане
(Не уточняю, что за стан)
Однажды в труженицу Маню
Влюбился труженик Степан.
Она сама к нему тянулась,
Шептал он что-то, к ней припав…
И это дело затянулось
На много полновесных глав.
И вдруг он встал.
– Послушай, Манька!
Послушай, звездочка моя,
Прости, любимая, но встань-ка,
Гляди, о чем подумал я.
Я за тебя отдам хоть царство,
С тобою быть всегда готов,
Но знаешь, сколько государству
Мы можем недосдать пудов?!
Она вскочила.
– Невозможно!
Пошли! Того гляди, гроза…
И разом вспыхнули тревожно
Их изумрудные глаза.
О как они в труде горели!
На них залюбовался стан.
Они умаялись, вспотели,
Но перевыполнили план!
Не сорвались хлебопоставки…
Над степью плыл густой туман.
И снова на широкой лавке
Марусю обнимал Степан.
И вновь она к нему тянулась,
Шептал он что-то, к ней припав.
И это снова затянулось
На много полновесных глав.

Больше не хочу!
(Екатерина Шевелева)

Я была в Женеве, Бонне, Ницце,
До чего же скучно за границей!
Целый год томилась я в Париже,
Мне Перхушково духовно ближе.
На Монмартр ходила, не робела,
Но, придя, о Зюзине скорбела.
Я мартель и арманьяк пивала,
Но о «Трех семерках» тосковала.
Проезжая Вену в «мерседесе»,
Мне хотелось на трамвай в Одессе,
А в отелях Дели и Мадраса
Не нашлось московского матраца…
В Филадельфии дрожали губы:
«Надоело. Поскорее в Мгу бы!»
В Токио мне ночью снилась Шуя…
Крест поездок на себе ношу я.
Боже мой, к кому бы обратиться,
Чтоб не ездить больше за границу!

Ремесло
(Яков Белинский)
Легко сапожнику: сработал сапоги –
пощупай хром! И каждому из тыщи
понятно, что хорош… О бедные стихи,
у вас – ни каблуков, ни голенища.
Яков Белинский

Поэтам нелегко.
Мастеровым пера
до подлинного далеко искусства;
то смысл насквозь течет,
а то в строфе дыра,
спадает форма,
жмет безбожно чувство.
А то еще, глядишь,
стихов не тот размер
глухое вызывает раздраженье.
Сапожники – вот кто классический пример
трудящихся, достойных уваженья!
В поэзии – для них
доступным быть хочу.
На разговоры лишних слов не трачу,
в руках сапожный нож,
то бишь перо, верчу,
подметки строф
гвоздями рифм собачу.
Спины не разогну,
как белый раб, тружусь,
искусство – ремесло, учти, художник.
Вот почему всегда
я так собой горжусь,
когда мне говорят, что я – сапожник!

Мы чаврим
(Михаил Беляев)
Обнажилась девушка в лесу…
Хочется остановиться,
Но стоять не хочется.
И зачаврит она,
Как в дождях колосок.
Михаил Беляев

Я в смятенье,
Головой трясу.
Снял очки, глаза протер рукою.
Обнажилась девушка в лесу.
В первый раз
Увидел я такое!
Надо бы уйти,
Но не могу.
Посидеть решил – так не сидится!
Лег на траву –
Отлежал ногу,
Встал, но тоже плохо – не стоится.
Крикнул: «Эй!» –
И вижу – вот те на! –
У нее глаза на мокром месте…
Я зачаврил,
Чаврит и она,
Лучше, если мы зачаврим вместе.

Бутылка
(Валентин Берестов)
Среди развалин, в глине и в пыли
Улыбку археологи нашли…
Молчок. Щелчок. И – праздник позади…
Валентин Берестов

Среди развалин, в глине и в пыли
Бутылку археологи нашли.
Кто знает, сколько ей веков иль дней.
«Московская» написано на ней.
«Особая» добавлена внизу.
Я улыбнулся и смахнул слезу.
Взошла луна, и долго при луне
Находку созерцал я в тишине.
…Пещера. Питекантропа рука.
Пол-литра. Птеродактиль табака.
Сгрудились питекантропы. У них
Глаз-ватерпас – чтоб ровно на троих!
Иначе в глаз – и впредь не подходи.
Кусок. Глоток. И – эра позади.

Феерическая фантазия
(Петр Вегин)
Но во Флоренции
фонари – словно реплика в споре фокусника
и философа.
Флоренция. Фонарь. Фортуна. Фанты.
Петр Вегин. «Фонари Флоренции»

Фи! Фонтан фраз
на фронтоне филиала Флоренции
как фото франта Фомы во фраке философа,
как фальцет форели,
фетр в футляре флейты,
фунт фольги, филателия фарфора.
Фехтование ферзем,
как филе из филина с фруктами
для фарисея, фараона, феодала
и фанфарона Франца-Иосифа.
Флора. Фауна. Фортуна. Фонари.
Фигли-мигли. Фокус-покус. Формализм.
Фисгармония фатальных Фермопил.
Факты. Фанты. Фрукты. Федор Фоломин.
Фиакр фанаберии фосфоресцирует фиестой
в сфере флюидов фисгармонической феерии
на фуникулере фестиваля фиалок.
Флюс Люцифера, фимиам Бонифация, фиги Нафанаила –
фарс марафона, нафталин на патефоне,
сифон фаворита из Карфагена…
Фату фата –
фифти-фифти фунт фикции
фантазирующему под Франца Кафку в феврале
на файф-о-клоке
на пуфе с туфлей Франчески.
Но вот
из сфер фальцетом Фантомас:
– О, Фегин, фы фелик! Я поздрафляю фас!
Но я за фас трефожусь – фдруг
Андрюфа Фознесенский фыркнет: «Фу-ух!..»

Философия в штанах
(Константин Ваншенкин)
Уже знакомы с Гегелем и Кантом,
И сами не последние умы,
Но шаровары те с армейским кантом
В студенчестве еще таскали мы.
Константин Ваншенкин

Уже влечет к изысканной культуре,
Освоен Кант, уже прочел «Муму»,
И сам работаю в литературе,
Давая выход острому уму.
Пора уж вроде становиться в позу,
Но не поставьте искренность в вину,
Любую философскую Спинозу
Я променять готов на старшину.
Подобного афронта в том причина,
Что к дисциплине тянет с давних лет.
Хотя в штанах цивильных я – мужчина,
Но без штанов армейских – не поэт!

Клопус вульгарис
(Евгений Винокуров)

Его приход
Потряс меня, как электрический разряд!
Он двигался, ритмично шевеля
Усами.
Он приоткрыл завесу
Над глубочайшей тайной мирозданья.
Его пути лекальная кривая
Дышала благородным донкихотством,
Архитектоника
Напоминала купол храма Ники.
Безумец, современный Герострат,
Он шел на смерть! Ему была чужда
Слепая иерархия природы.
Молебствия, сказал бы я, достойна
Патетика героики его,
А может быть, героика патетики,
Что тоже
Красиво, хоть и не совсем понятно.
И в тот же миг
Я левою рукой схватил перо, а правой
Надавил!! И запах коньяка
Потряс,
Ожег меня,
Как греческий огонь!
Ну, отвечайте,
Не профанация ли это –
Назвать живое, мыслящее тело
«Клопус вульгарис»?!
Вот видите,
Как много может дать
Простое созерцанье
Обыкновенного клопа.

Глазковиада
(Николай Глазков)

Что вижу я во тьме веков?
Кто мне под стать? Не вижу… Словом,
Стоит Глазков, сидит Глазков
И восторгается Глазковым.
Что ныне глаз Глазкова зрит?
Кто смеет не учесть такого:
Глазков Глазкову говорит
О гениальности Глазкова!
Все – чушь, не будь моих стихов!
И в будущем, поверьте слову,
Опять Глазков! Один Глазков!!
Дороги все ведут к Глазкову!!!
Короче, вывод мой таков,
И больше нету никакого:
Есть бог в поэзии – Глазков
И я, Глазков, пророк Глазкова…

Медведь
(Анатолий Жигулин)

Как-то в чертовой глухомани,
Где ходить-то надо уметь,
Мне в густом, как кефир, тумане
Повстречался шатун-медведь.
Был он страшно худой и нервный
И давно, как и я, не сыт.
Я подумал:
«Убьет, наверно.
Он голодный как сукин сын».
Что ж поделать, такая доля.
Не такой уж я важный гусь…
Вдруг сказал он:
– Ну что ты, Толя,
Ты не бойся, я сам боюсь.
Под холодным и хмурым небом
Так и зажили мы рядком.
Я его подкармливал хлебом,
Он делился со мной медком.
Путь его мне теперь неведом,
Но одно я запомнил впредь:
Основное – быть человеком,
Даже ежели ты медведь.

Для того ли?
(Василий Журавлев)
Для того ль
Мичурину
усталость
не давала роздыха в пути,
чтобы ныне
вдруг такое сталось:
яблока в Тамбове не найти?!
Василий Журавлев

Нету яблок!
Братцы, вот несчастье!
Мочи нету взять такое в толк.
Где-то слышал я,
что в одночасье
яблоки пожрал тамбовский волк.
Для того ль
ловили наши уши
песню молодых горячих душ
«Расцветали яблони и груши»,
если нет
ни яблок
и ни груш?!
Для того ль
Мичурин,
сын России,
скрещивал плоды в родном краю,
чтобы
из Марокко апельсины
оскорбляли
внутренность мою?!
Нету яблок!
Я вконец запутан,
разобраться не могу никак.
Ведь за что-то
греб зарплату
Ньютон,
он же, извиняюсь, Исаак!
И от всей души землепроходца восклицаю:
«Надо ж понимать, что-то нынче
яблочка мне хотца – очередь
не хотца
занимать!»

Сердце, полное бумаг
(Алексей Заурих)

Работа на почте.
Рассвет.
Этажи.
Я нес пробуждение в сонные души.
И, словно цветные – в окне – витражи,
Горели мои
вдохновенные уши.
Мне мало платили,
но я не хотел
Работы другой,
заявляю железно.
Я так восхитительно-крупно потел,
Себя ощутив
молодым и полезным.
В одном переулке,
в заветном окне,
Девчонка знакомая мне улыбалась,
Мечтая всю ночь напролет обо мне…
Недаром же мне
постоянно
икалось!
Меня уважали,
кормили треской,
На кухню пускали,
поили бульоном…
А ныне сижу,
напевая с тоской:
«Когда я на почте служил… почтальоном!»

Кому нужна гитара
(Александр Кушнер)
Еще чего, гитара!
Засученный рукав.
Любезная отрава.
Засунь ее за шкаф.
Пускай на ней играет
Григорьев по ночам,
Как это подобает
Разгульным москвичам.
Александр Кушнер

Спасибо, Кушнер Саша,
Спасибо за совет.
Тебе столица наша
Передает привет.
Хотел я ту гитару
Подруге подарить…
Да ну ее, отраву!
Еще начнет корить.
Нет, подарю другое…
И, вмиг решив вопрос,
Я трепетной рукою
Твой сборник преподнес.
Она вскричала: – Браво!
Ты, безусловно, прав.
Какая прелесть, право!
Засунь его за шкаф!

Пушка
(Сергей Островой)
Вижу давних времен опушку.
Плачут кони. Горят дома.
Разрядите меня, как пушку,
А не то я сойду с ума.
Сергей Островой

Слышу в дальнем лесу кукушку.
Вижу пламя. Чего-то жгут.
Заряжают меня, как пушку.
Плачут кони. И люди ржут.
Я немного того… от счастья,
Но при деле зато всегда.
Заряжаюсь с казенной части
И стреляю туда-сюда.
Предо мной лежит панорама.
Я готов начинать обстрел.
Отойдите. Осечка. Мама!
Неужели я отсырел?!
Я стрелять хочу. Я упрямый.
Жаль, увозит жена домой.
(Я жену называю мамой,
А она меня – мальчик мой.)
Скоро выстрелю в вас поэму.
Привкус пороха на губах.
Я устал. Закрываю тему.
Разрядите меня. Ба-бах!

Заколдованный круг
(Юрий Ряшенцев)
Площадь круга… Площадь круга… Два пи эр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11