Анисимов оглядывает полки и
письменный стол.
- Да-а, безусловно. Вы давно в профессорах?
- Двенадцать лет.
- В партии никакой не состояли?
- Нет.
- Так. Лет вот под пятьдесят, значит?
- Сорок восемь.
- Обыкновенное событие. Ну, я пойду. За мандатами вместе в комиссари-
ат поедем. Завтра. Они хоть и сегодня велели, а все же лучше завтра, да
и то, поди, не напишут...
Он, тряся портфелем, и точно на митинге махая руками, несется по
лестнице.
И точно: на другой день пришлось им ждать два часа, пока приготовили
мандаты, пол-суток бегать доставать наряды на теплушку. Шагая с вокзала,
увидали они на Невском - черный груженый дровами грузовик, далеко воняя
бензином, волок громадную телегу с толстыми чугунными колесами. На теле-
ге несколько солдат придерживали тесовый ящик, обтянутый сбоку канатом.
Ящик был свеж и ярок, и весело подпрыгивали на нем наляпанные суриком
буквы: "Верх". "Осторожно".
- Наши! Вот динамика: по пути с Буддой дрова везут на вокзал... -
сказал Анисимов: - пойти помочь!..
Дава-Дорчжи быстро, почтительно сдернул лохматую баранью шапку.
Но профессор Сафонов прошел мимо.
Салазки профессор имеет. С ними он ездит в Институт получать паек
один раз в месяц. Но чаще всего паек приносит в руке - выдают очень ма-
ло. В квартиру профессор вселяет знакомого студента Лазаря Нейц. Когда
профессор приходит с вокзала, Нейц, притянув к подбородку ноги, обняв
руками колени, играет на балалайке. У него длинный и тонкий, как струна,
нос, и постоянно в нем что-то звенит.
- Малярия в носу! - говорит Нейц.
Профессор складывает в салазки багаж, Нейц помогает.
- Через полгода вернетесь, или совсем останетесь? Монголия славится
скотоводством, гражданин профессор...
Профессор везет салазки на Николаевский вокзал. Трамваи стоят, линии
рельс занесены снегом, и снег твердо застыл, как лед. В лаптях и шине-
лях, перетянутых ремнями, с красным знаменем идут и обгоняют профессора
солдаты. Ему на мгновение кажется - они сейчас займут теплушку, его мес-
то. Он, скользя сапогами, торопится.
- Буржуй торговать поехал! - кричат солдаты.
- Осмотреть бы его!..
И совсем около них профессор слышит бряцание винтовок.
Профессор, переменяя в руках холодную бечевку, вспоминает о варежках.
Он забыл выменять, а там остались еще книги: "Вселят вот таких, вроде
идущих рядом"...
Дава-Дорчжи ждет его у под'езда. Отталкивая подбежавшую старуху ("не
продашь ли что, аль менять"), монгол ведет его среди лежащих в-повалку
тел.
- Правей, правей, гражданин профессор! Если бы у меня было время, я
непременно приложил бы все усилия в помощи вам. Но снег твердый, санки у
вас подкованы железом... Легко, я полагаю.
Профессор тяжело дышит: у него колотье в груди.
- Анисимов пришел? Когда поезд отходит?
- Не беспокойтесь, до отхода бесконечное количество времени, товарищ
Анисимов не опоздает.
- Но у него мандаты и все документы...
- Ничего, придет.
Стены теплушки обиты войлоком, вынутым из подстилок, а солдаты спят
на соломе. В углу круглая железная печка; на полене подле нее в бутылоч-
ке - керосин с коптящим длинным фитилем. Коптилку поправляет женщина.
Профессор не видит ее лица: на дворе сумрак и снег. Пробегают внизу под
полом, постукивая по колесам молотком... За печью во всю длину вагона -
тесовый ящик. Пахнет от него смолой, отблескивают от коптилки новые
гвозди. Тесный промежуток между стенами вагона и ящиком заложен кирпича-
ми. Тает снег с кирпичей, пахнет жидко водой. Будда плывет в новой лод-
ке. На лодке надпись суриком: "Верх... осторожно".
Дава-Дорчжи маленьким топориком колет дрова.
- У нас наряд на двенадцать человек, не считая вас, профессор. Вы и
товарищ Анисимов едете по другому литеру. Но двенадцатый человек отка-
зался ехать на родину и я взял женщину...
- Она монголка?
- Да. Я взял женщину и поступил мудро.
- Она жена чья-нибудь?
- Не знаю, возможно. Но она женщина, и монгольская женщина не умеет
отказывать. Европейцы и русские об'ясняют их поступки: китайцы разврати-
ли нас, так как по законам своей страны они не могут ввозить в Монголию
своих женщин. Вы не находите, профессор, что я поступил мудро?
- Мудрость относительна.
- Поэтому я и выбрал в свои спутники вас, профессор.
- Выбрали?..
Полено не колется. Дава-Дорчжи отворяет дверь и спрыгивает с поленом.
Звенят морозно буфера - к поезду прицепили паровоз. Тряся портфелем,
вскакивает в вагон Анисимов.
- Где же ваш багаж? - спрашивает профессор.
Анисимов тычет в портфель и, отставив широкий и длинный, как плаха,
валенок, отвечает поучением:
- Какие же в коммуну багажи? Отсталый индеферантизм. Да-а...
Он стукает по ящику, тянет носом, потом спрыгивает и бежит к вокзалу.
Профессор его окликает:
- Вы хоть нам мандат-то оставьте!
Анисимов хохочет, но все же выдергивает конверт с мандатами.
- Держите, товарищ профессор! Там в третьем классе митинг затеяли о
Красной армии... Меньшевичек нашелся. Я... Ничего, ничего, не отстану...
Я скажу, чтоб поезд на пол-часика задержали, ничего...
Профессор греет руки у печки.
- Я хотел бы слышать об'яснение ваших странных слов или, вернее, од-
ного слова. Что значит - "Вы меня выбрали", Дава-Дорчжи?..
Монголы равняют солому, женщина уходит в угол. Солдаты сходятся в ку-
чу и что-то слушают. Профессор начинает различать их лица, на них ка-
кой-то синий налет. Дава-Дорчжи машет им пальцем, они в ряд садятся на
корточки.
- У нас впереди много времени, гражданин профессор, и для об'яснений
и для благочестивых или иных размышлений... Да будут затканы драконами
ваши мысли, Виталий Витальевич...
Оратор, говоривший раньше товарища Анисимова, занял времени пятнад-
цать минут. Не мог же товарищ Анисимов в течение пятнадцати минут, ос-
тавшихся ему, раз'яснить: и роль коммунистической партии в международной
революции, и роль Красной армии в русской революции, и необычайные прин-
ципы ее организации. Если задержать поезд, - нельзя прерывать речь, нуж-
но в корень разгромить меньшевистский аргумент, сам же комендант станции
задержать не догадается. И товарищ Анисимов громил в продолжение сорока
пяти минут меньшевиков, правых эс-эров и белогвардейцев.
Поезд тем временем ушел...
В теплушке, у соснового ящика с Буддой молились монголы. Дава-Дорчжи,
распластав перед Буддой руки, читал восхваления:
- Преклоняю колена с выражением чрезвычайных почестей по трем основа-
ниям перед своим высочайшим ламою, ведение которого не имеет границ, и
даже пылинки, поднимаемые ногами его, являются украшением для чела мно-
гих мудрецов... Молитвенно слагаю свои ладони, разбрасываю хвалебные
цветы перед обладающим могуществом десяти сил, Драгоценностью нежных
ногтей которого украшены короны ста тэнгриев. Благословенно...
Профессор лежит у печки, накрывшись одеялом. Ломит шею - должно-быть,
продуло, когда тащил багаж. "На ближайшей остановке надо выменять шарф",
думает он. Но книг нет, на что он будет менять? Солома под его пальцами
мягкая и приятная, как масло.
Глава III.
Мундиры итальянцев и французов, павлиньи хвосты, а также разговор о
клозете великого князя Сергея Михайловича.
Мысль живет ранее кисти.
Очарование пребывает вне картины.
Подобно звуку, гнездящемуся в струне -
Подобно дымке, делающейся туманом.
(Ху-Ан-Юе - "Категория картин".)
Снаружи, на дверях, профессор крупно мелом написал: "Вход воспрещает-
ся. Служебная народного комиссара просвещения". Все же солдаты загляды-
вали и спрашивали: "Нельзя ли, товарищ, доехать". Дава-Дорчжи говорил:
"Груз сопровождаем, - проходи".
Весь день в теплушке монголы пьют чай. На станциях кипяток захватыва-
ют ведрами, и женщина один за другим подогревает чайники. За чаем они
говорят о скоте, о лекарствах и религии. Иногда, зевая, Дава-Дорчжи ло-
жится на спину и медленно, точно вдевая в иголку нитку, переводит про-
фессору разговоры солдат. Часто они что-то продают, торгуются, хулят и
хвалят продаваемое и сговариваются пожатием пальцев, при чем один опус-
кает рукав, а другой всовывает туда руку. Пожав тайно пальцы, - сгово-
рившись, - монголы опять пьют чай.
Вначале профессор записывает разговоры, мысли, встречи, но бумагу он
теряет и, прикрыв ноги одеялом, целыми днями сидит перед печью. Ночью на
станциях солдаты воруют дрова, доски, какие-то шпалы. Станции забиты по-
ездами. Звенят, напрягаясь, линии рельс. Теплушки забиты солдатами, жен-
щинами, мешочниками. Со звоном, визгом и гулом проносится это все мимо.
Иногда теплушку ставят в тупик, и она днями стоит там, пока ее в ночь не
прицепят.
Внезапно, где-то на раз'езде, в теплушку вбегает тов. Анисимов. Шарф
у него еще грязнее, а валенки в саже. Стукнув кулаком по ящику, он ото-
ропело кричит:
- Здесь! Едешь? Еле нашел вас, ладно - номер запомнил. Тифозных нету?
Сейчас борьба с эпидемиями. Белогвардеец прет. Я сейчас!..
Опять бежит. Портфель у него стал тоньше, волосы - цвета старого хле-
ба - растут где-то по носу. Он, хватаясь за голову, вскакивает на паро-
воз проходившего поезда и опять исчезает.
---------------
Профессора раздражает лень, ежеминутные чаи, торгашество, своя неожи-
данная поездка, свое неумение устраиваться, холод и ветер за дверьми.
Ложась спать, он говорит Дава-Дорчжи:
- Я вынужден буду предупредить политрука, гражданин, что в вашем лице
едва ли едут представители трудового народа Монголии. -
Дава-Дорчжи шуршит соломой:
- Разве Виталий Витальевич знает трудовой народ Монголии? Сам нарком
докладывал вам, что у нас пятьдесят процентов населения - ламы...
- Политруку неизвестно, какое отношение имеете вы к статуе Будды...
когда, насколько я понял вас, вы - гыген*1.
- Разве я виноват в том, что священнейший и благословеннейший Будда в
очередном воплощении своем избрал мое грешное тело?..
- Вы же не говорили об этом наркому.
- Но он этому и не поверит. Вы только один верите этому.
- Я вам верю?
- Тогда зачем же смеяться над религиозными предрассудками или верова-
ниями других? Можно говорить о другом, например, о мундирах итальянцев и
французов. Кстати я знаю анекдот о мундирах, с присовокуплением пав-
линьего хвоста... Вначале я скажу вам несколько слов, как я попал на
германский фронт, а дальше буду...
Профессор, кашляя и почему-то ощущая дрожь в ляжках, говорит:
- Если бы я имел больше подлости, я бы сказал политруку о вашем офи-
церском звании... возможно...
Профессор Сафонов внезапно давится: жесткая солома забивает ему рот.
Ноздрю больно колет, и слизкая теплота заливает ему небо. Дава-Дорчжи
тычет ему кулаком в ребра и, отплевываясь, быстро бормочет:
- Счастье твое, скотина, что меньше подл!.. а! Я тебе покажу офицерс-
кое звание. Тебе что, хлеба мало или мяса захотел? Наран. Ыйй!..
_______________
*1 Гыген - настоятель ламаитского ордена, живое воплощение Будды или
одного из буддийских святых.
Женщина зажигает коптилку. Дава-Дорчжи вскакивает. Профессор выплевы-
вает солому и напуганно бормочет извинения. Дава-Дорчжи быстро застеги-
вает шинель, он глядит в угол и говорит:
- Если вам не хватает вашей порции хлеба, мы можем добавить. Если вам
нужна женщина, я ей скажу, чтоб она легла с вами, - она же не понимает
по-русски.
- Отстаньте от меня! - говорит тихо профессор.
Тогда Дава-Дорчжи распахивает дверцы и смотрит вниз, под колеса. Сол-
дат, закрываясь тулупом, кричит:
- Закрой, ый, и так понимат!..
Женщина гасит коптилку: керосину мало, нужно беречь. Дава-Дорчжи го-
ворит ему из тьмы:
- Или вас интересуют анекдоты более легкого содержания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
письменный стол.
- Да-а, безусловно. Вы давно в профессорах?
- Двенадцать лет.
- В партии никакой не состояли?
- Нет.
- Так. Лет вот под пятьдесят, значит?
- Сорок восемь.
- Обыкновенное событие. Ну, я пойду. За мандатами вместе в комиссари-
ат поедем. Завтра. Они хоть и сегодня велели, а все же лучше завтра, да
и то, поди, не напишут...
Он, тряся портфелем, и точно на митинге махая руками, несется по
лестнице.
И точно: на другой день пришлось им ждать два часа, пока приготовили
мандаты, пол-суток бегать доставать наряды на теплушку. Шагая с вокзала,
увидали они на Невском - черный груженый дровами грузовик, далеко воняя
бензином, волок громадную телегу с толстыми чугунными колесами. На теле-
ге несколько солдат придерживали тесовый ящик, обтянутый сбоку канатом.
Ящик был свеж и ярок, и весело подпрыгивали на нем наляпанные суриком
буквы: "Верх". "Осторожно".
- Наши! Вот динамика: по пути с Буддой дрова везут на вокзал... -
сказал Анисимов: - пойти помочь!..
Дава-Дорчжи быстро, почтительно сдернул лохматую баранью шапку.
Но профессор Сафонов прошел мимо.
Салазки профессор имеет. С ними он ездит в Институт получать паек
один раз в месяц. Но чаще всего паек приносит в руке - выдают очень ма-
ло. В квартиру профессор вселяет знакомого студента Лазаря Нейц. Когда
профессор приходит с вокзала, Нейц, притянув к подбородку ноги, обняв
руками колени, играет на балалайке. У него длинный и тонкий, как струна,
нос, и постоянно в нем что-то звенит.
- Малярия в носу! - говорит Нейц.
Профессор складывает в салазки багаж, Нейц помогает.
- Через полгода вернетесь, или совсем останетесь? Монголия славится
скотоводством, гражданин профессор...
Профессор везет салазки на Николаевский вокзал. Трамваи стоят, линии
рельс занесены снегом, и снег твердо застыл, как лед. В лаптях и шине-
лях, перетянутых ремнями, с красным знаменем идут и обгоняют профессора
солдаты. Ему на мгновение кажется - они сейчас займут теплушку, его мес-
то. Он, скользя сапогами, торопится.
- Буржуй торговать поехал! - кричат солдаты.
- Осмотреть бы его!..
И совсем около них профессор слышит бряцание винтовок.
Профессор, переменяя в руках холодную бечевку, вспоминает о варежках.
Он забыл выменять, а там остались еще книги: "Вселят вот таких, вроде
идущих рядом"...
Дава-Дорчжи ждет его у под'езда. Отталкивая подбежавшую старуху ("не
продашь ли что, аль менять"), монгол ведет его среди лежащих в-повалку
тел.
- Правей, правей, гражданин профессор! Если бы у меня было время, я
непременно приложил бы все усилия в помощи вам. Но снег твердый, санки у
вас подкованы железом... Легко, я полагаю.
Профессор тяжело дышит: у него колотье в груди.
- Анисимов пришел? Когда поезд отходит?
- Не беспокойтесь, до отхода бесконечное количество времени, товарищ
Анисимов не опоздает.
- Но у него мандаты и все документы...
- Ничего, придет.
Стены теплушки обиты войлоком, вынутым из подстилок, а солдаты спят
на соломе. В углу круглая железная печка; на полене подле нее в бутылоч-
ке - керосин с коптящим длинным фитилем. Коптилку поправляет женщина.
Профессор не видит ее лица: на дворе сумрак и снег. Пробегают внизу под
полом, постукивая по колесам молотком... За печью во всю длину вагона -
тесовый ящик. Пахнет от него смолой, отблескивают от коптилки новые
гвозди. Тесный промежуток между стенами вагона и ящиком заложен кирпича-
ми. Тает снег с кирпичей, пахнет жидко водой. Будда плывет в новой лод-
ке. На лодке надпись суриком: "Верх... осторожно".
Дава-Дорчжи маленьким топориком колет дрова.
- У нас наряд на двенадцать человек, не считая вас, профессор. Вы и
товарищ Анисимов едете по другому литеру. Но двенадцатый человек отка-
зался ехать на родину и я взял женщину...
- Она монголка?
- Да. Я взял женщину и поступил мудро.
- Она жена чья-нибудь?
- Не знаю, возможно. Но она женщина, и монгольская женщина не умеет
отказывать. Европейцы и русские об'ясняют их поступки: китайцы разврати-
ли нас, так как по законам своей страны они не могут ввозить в Монголию
своих женщин. Вы не находите, профессор, что я поступил мудро?
- Мудрость относительна.
- Поэтому я и выбрал в свои спутники вас, профессор.
- Выбрали?..
Полено не колется. Дава-Дорчжи отворяет дверь и спрыгивает с поленом.
Звенят морозно буфера - к поезду прицепили паровоз. Тряся портфелем,
вскакивает в вагон Анисимов.
- Где же ваш багаж? - спрашивает профессор.
Анисимов тычет в портфель и, отставив широкий и длинный, как плаха,
валенок, отвечает поучением:
- Какие же в коммуну багажи? Отсталый индеферантизм. Да-а...
Он стукает по ящику, тянет носом, потом спрыгивает и бежит к вокзалу.
Профессор его окликает:
- Вы хоть нам мандат-то оставьте!
Анисимов хохочет, но все же выдергивает конверт с мандатами.
- Держите, товарищ профессор! Там в третьем классе митинг затеяли о
Красной армии... Меньшевичек нашелся. Я... Ничего, ничего, не отстану...
Я скажу, чтоб поезд на пол-часика задержали, ничего...
Профессор греет руки у печки.
- Я хотел бы слышать об'яснение ваших странных слов или, вернее, од-
ного слова. Что значит - "Вы меня выбрали", Дава-Дорчжи?..
Монголы равняют солому, женщина уходит в угол. Солдаты сходятся в ку-
чу и что-то слушают. Профессор начинает различать их лица, на них ка-
кой-то синий налет. Дава-Дорчжи машет им пальцем, они в ряд садятся на
корточки.
- У нас впереди много времени, гражданин профессор, и для об'яснений
и для благочестивых или иных размышлений... Да будут затканы драконами
ваши мысли, Виталий Витальевич...
Оратор, говоривший раньше товарища Анисимова, занял времени пятнад-
цать минут. Не мог же товарищ Анисимов в течение пятнадцати минут, ос-
тавшихся ему, раз'яснить: и роль коммунистической партии в международной
революции, и роль Красной армии в русской революции, и необычайные прин-
ципы ее организации. Если задержать поезд, - нельзя прерывать речь, нуж-
но в корень разгромить меньшевистский аргумент, сам же комендант станции
задержать не догадается. И товарищ Анисимов громил в продолжение сорока
пяти минут меньшевиков, правых эс-эров и белогвардейцев.
Поезд тем временем ушел...
В теплушке, у соснового ящика с Буддой молились монголы. Дава-Дорчжи,
распластав перед Буддой руки, читал восхваления:
- Преклоняю колена с выражением чрезвычайных почестей по трем основа-
ниям перед своим высочайшим ламою, ведение которого не имеет границ, и
даже пылинки, поднимаемые ногами его, являются украшением для чела мно-
гих мудрецов... Молитвенно слагаю свои ладони, разбрасываю хвалебные
цветы перед обладающим могуществом десяти сил, Драгоценностью нежных
ногтей которого украшены короны ста тэнгриев. Благословенно...
Профессор лежит у печки, накрывшись одеялом. Ломит шею - должно-быть,
продуло, когда тащил багаж. "На ближайшей остановке надо выменять шарф",
думает он. Но книг нет, на что он будет менять? Солома под его пальцами
мягкая и приятная, как масло.
Глава III.
Мундиры итальянцев и французов, павлиньи хвосты, а также разговор о
клозете великого князя Сергея Михайловича.
Мысль живет ранее кисти.
Очарование пребывает вне картины.
Подобно звуку, гнездящемуся в струне -
Подобно дымке, делающейся туманом.
(Ху-Ан-Юе - "Категория картин".)
Снаружи, на дверях, профессор крупно мелом написал: "Вход воспрещает-
ся. Служебная народного комиссара просвещения". Все же солдаты загляды-
вали и спрашивали: "Нельзя ли, товарищ, доехать". Дава-Дорчжи говорил:
"Груз сопровождаем, - проходи".
Весь день в теплушке монголы пьют чай. На станциях кипяток захватыва-
ют ведрами, и женщина один за другим подогревает чайники. За чаем они
говорят о скоте, о лекарствах и религии. Иногда, зевая, Дава-Дорчжи ло-
жится на спину и медленно, точно вдевая в иголку нитку, переводит про-
фессору разговоры солдат. Часто они что-то продают, торгуются, хулят и
хвалят продаваемое и сговариваются пожатием пальцев, при чем один опус-
кает рукав, а другой всовывает туда руку. Пожав тайно пальцы, - сгово-
рившись, - монголы опять пьют чай.
Вначале профессор записывает разговоры, мысли, встречи, но бумагу он
теряет и, прикрыв ноги одеялом, целыми днями сидит перед печью. Ночью на
станциях солдаты воруют дрова, доски, какие-то шпалы. Станции забиты по-
ездами. Звенят, напрягаясь, линии рельс. Теплушки забиты солдатами, жен-
щинами, мешочниками. Со звоном, визгом и гулом проносится это все мимо.
Иногда теплушку ставят в тупик, и она днями стоит там, пока ее в ночь не
прицепят.
Внезапно, где-то на раз'езде, в теплушку вбегает тов. Анисимов. Шарф
у него еще грязнее, а валенки в саже. Стукнув кулаком по ящику, он ото-
ропело кричит:
- Здесь! Едешь? Еле нашел вас, ладно - номер запомнил. Тифозных нету?
Сейчас борьба с эпидемиями. Белогвардеец прет. Я сейчас!..
Опять бежит. Портфель у него стал тоньше, волосы - цвета старого хле-
ба - растут где-то по носу. Он, хватаясь за голову, вскакивает на паро-
воз проходившего поезда и опять исчезает.
---------------
Профессора раздражает лень, ежеминутные чаи, торгашество, своя неожи-
данная поездка, свое неумение устраиваться, холод и ветер за дверьми.
Ложась спать, он говорит Дава-Дорчжи:
- Я вынужден буду предупредить политрука, гражданин, что в вашем лице
едва ли едут представители трудового народа Монголии. -
Дава-Дорчжи шуршит соломой:
- Разве Виталий Витальевич знает трудовой народ Монголии? Сам нарком
докладывал вам, что у нас пятьдесят процентов населения - ламы...
- Политруку неизвестно, какое отношение имеете вы к статуе Будды...
когда, насколько я понял вас, вы - гыген*1.
- Разве я виноват в том, что священнейший и благословеннейший Будда в
очередном воплощении своем избрал мое грешное тело?..
- Вы же не говорили об этом наркому.
- Но он этому и не поверит. Вы только один верите этому.
- Я вам верю?
- Тогда зачем же смеяться над религиозными предрассудками или верова-
ниями других? Можно говорить о другом, например, о мундирах итальянцев и
французов. Кстати я знаю анекдот о мундирах, с присовокуплением пав-
линьего хвоста... Вначале я скажу вам несколько слов, как я попал на
германский фронт, а дальше буду...
Профессор, кашляя и почему-то ощущая дрожь в ляжках, говорит:
- Если бы я имел больше подлости, я бы сказал политруку о вашем офи-
церском звании... возможно...
Профессор Сафонов внезапно давится: жесткая солома забивает ему рот.
Ноздрю больно колет, и слизкая теплота заливает ему небо. Дава-Дорчжи
тычет ему кулаком в ребра и, отплевываясь, быстро бормочет:
- Счастье твое, скотина, что меньше подл!.. а! Я тебе покажу офицерс-
кое звание. Тебе что, хлеба мало или мяса захотел? Наран. Ыйй!..
_______________
*1 Гыген - настоятель ламаитского ордена, живое воплощение Будды или
одного из буддийских святых.
Женщина зажигает коптилку. Дава-Дорчжи вскакивает. Профессор выплевы-
вает солому и напуганно бормочет извинения. Дава-Дорчжи быстро застеги-
вает шинель, он глядит в угол и говорит:
- Если вам не хватает вашей порции хлеба, мы можем добавить. Если вам
нужна женщина, я ей скажу, чтоб она легла с вами, - она же не понимает
по-русски.
- Отстаньте от меня! - говорит тихо профессор.
Тогда Дава-Дорчжи распахивает дверцы и смотрит вниз, под колеса. Сол-
дат, закрываясь тулупом, кричит:
- Закрой, ый, и так понимат!..
Женщина гасит коптилку: керосину мало, нужно беречь. Дава-Дорчжи го-
ворит ему из тьмы:
- Или вас интересуют анекдоты более легкого содержания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11