.. Шум произойдет.
Старуха какая-то открыла дверь. Тотчас же ушла. Должно быть привыкла
к незнакомым. Подрядчик взял руку Запуса, выпрямил и повел ею:
- Там... в кладовой... направо... через два мешка перешагнуть...
спит... ведь час, времени?
- Десять.
- Зачем орешь?.. Сей сикунд огня принесу. И ключ от...
Ушел и дверь в избу припер плотно.
Запус подождал, опять выпрямил руку, так как ее выпрямлял подрядчик и
опустил. В дверь кто-то поскребся: "мышь... нет мыши в дверь не скребут-
ся... значит кошка". Запахло капустой: кисло и тепло. Запах становился
все гуще и гуще. Еще шорох. За ним вслед мысль, что здесь ловушка, заго-
вор. Никто Кирилл Михеича раньше в городе не видел и Чека его не смогла
найти. Отступил Запус к стене, нащупал вдруг отяжелевший револьвер и ра-
достно вспомнил, что в револьвере шесть уверенных в себе пуль. Вытащил,
чуть приподнял, так Кирилл Михеич сейчас выпрямлял его руку.
Тогда он, сразу приподымаясь на цыпочки, решил пройти в кладовую и
если там нет никого: бежать, пока еще не пришли.
Он, с трудом сгибая замерзшую подошву, ощупывая стену пальцами, про-
шел к тесовой двери. Быстро дернул скобу: замок был плоский и холодный
так, что примерзали пальцы. Тогда он накрыл скобу и замок полой шинели.
Завернув узлом шинель на саблю - дернул. Укололи пальцы свежие щепы. К
запаху капусты примешался запах картошки и человеческой мочи.
"Здесь"... - подумал он быстро.
Он шагнул два раза - наверное через мешки: кочковатое и слизкое.
Дальше; он не понимал, что должно быть дальше, но явственно, почувство-
вал человеческое дыхание. Дышали торопливо, даже капала слюна: трусит.
Запус вытянул руки, сабля глухо стукнула о мешки. Тот, другой - совсем
близко неразборчиво пробормотал:
- Кыш!.. орп!.. анне!..
Тогда Запус сжал кулак, поднял револьвер выше, шагнул и негромко ска-
зал:
- Арестую.
Человек на капусте метнулся, взвизгнул. Капуста - у ней такой склиз-
кий скрип - покатилась Запусу под ноги. Запус, держа револьвер на отле-
те, бросился на того, другого. В грудь Запуса толкнулись и тотчас же вя-
ло подломились чужие руки. Подумалось: ножа нет, стрелять тому поздно.
Здесь человек ударил коленом между ног Запуса. Револьвер выпал. Освобо-
дившимися и вдруг потвердевшими руками Запус охватил шею того, другого,
Артюшки, атамана... С револьвером вместе скользнула какая уверенность и
необходимость ареста. Запус наклонился совсем к лицу, хотел плюнуть ему
- огромный сгусток слюны, заполнивший рот, но не хватило сил. Вся сила
ушла в сцепившиеся пальцы и на скользкие потные жилы длинной, необычайно
длинной шеи. Словно все тело - одна огромная шея, которую нужно стянуть,
сжать, пока не ослабнет.
- Жену!.. жену тебе бить!.. бить!..
И когда уже пальцы Запуса подошли к подбородку, шея ослабла. Пальцы
попали на мелкие и теплые зубы. Запус отнял от человека руки и перегиба-
ясь через его тело, нащупал свой револьвер. Хотел всунуть его в кобуру и
не мог. Он достал из кармана шинели спички. Зажег. Всунул револьвер.
Спичка потухла. Он зажег новую, руку над ней сделал фонариком и поднес
ее к подбородку. Бритый рот, светловатые брови - коротенькие, и мокрый
нос. По бровям вспомнил ("бреет" - рассказывала Олимпиада) - Шмуро, ар-
хитектор.
- О, чо-орт! - И он сдавил спичку так, что обжег ладонь. Сжал ее и
кинул в лицо, в темноту уже. - Сволочь!..
Потом быстро достал еще несколько, поднял над головой, зажег. Капус-
та, три кадочки, рваная одежонка и сундук. Еще на рваном одеялишке Шмуро
с длинной измятой шеей.
Тогда Запус, гремя саблей и не вынимая револьвера, прошел через сени
(он сразу почему-то вспомнил дорогу), в избу.
- Архитектора-то нету? - спросил Кирилл Михеич. - Идет?..
Запус расстегнул кобуру, к рукоятке как-то прилип снег. Он сковырнул
его и, кладя револьвер на стол, спросил:
- Артюшка где?
- Артюшки здесь не было, Василий Антоныч. Я его не почитаю и боюсь.
Разве я с ним стану жить?.. Я же подрядчик, меня же военную службу по
отсрочке... Выпить, с тоски - выпил! Бикметжанов, хозяин был тоже
раньше, бардак держал, из него девки к тебе на пароход ездили... Бикмет-
жанов говорит мне: я, говорит, кровь - купеческая, острая; хочу с отча-
янным человеком пить; зови, говорит, сюда Запуса. Василия Антоныча-то,
мол, друга...
Он отодвинул дуло револьвера на край стола и царапая пальцами бород-
ку, хмельно, туманно, рассмеялся:
- Запуса-то, могу!.. Пошел сначала к Олимпиаде, а та говорит: на за-
седании, я в Народный Дом... а Шмуро трусит, на картошке, на капусте си-
дит... Мне Запус что, я с Запусом самогон желаю пить!
- Шмуро был любовником?
- Чьим?
- Фиезы?
- Фиезки-то? а я знаю?.. У ней любовников не было, у ней мужья были.
Ты мне вот что скажи, пуганул ты Шмуро?.. Здорово?..
Он, наклонившись, рыгая, достал из-под стола четверть самогона. Тощая
старуха принесла синеватые стаканы.
- Надоел он мне... на картошку и ходит!.. Шмуро-о!..
Бикметжанов, азиат, - был в русской поддевке и лаковых сапогах. Глуб-
же, в комнате на сундуке, прикрытом стеганым одеялом, лежала раскрашен-
ная девка. Бикметжанов улыбнулся Запусу и сказал:
- Не подумайте, я теперь - раз закона нет - ни-ни... Это у меня дочь,
Вера. Вера, поздоровайся с гостем...
Вера, выпячивая груди и качаясь, медленно прошла к столу.
Запус всунул револьвер и, отворачиваясь от Веры, сказал в лицо Бик-
метжанову:
- Я вашего гостя, в кладовой, кончил.
Бикметжанов отставил стакан, отрезвленный выпрямился и вышел. Старуха
ушла за ним. Вера подвинула табурет и, облокачиваясь на стол, спросила:
- А на войне страшно?
В сенях завизжали. Визг этот как-то мутно отдался внутри Запуса. Вера
отодвинулась и лениво сказала:
- Господи, опять беспокойство.
Впопыхах, опять опьяневший, вбежал Бикметжанов и, тряся кулаками,
закричал на Кирилл Михеича. Сквозь пьяную, липкую кожу, глянули на Запу-
са хитрые глазенки - пермские. Скрылись. Кирилл Михеич расплеснул по
столу руки и промычал, словно нарочно, длинно:
- Я-я... при-и!.. онии!.. меж со-обой... я здесь!..
Тогда Бекметжанов отдернул четверть с самогоном. Пред Запусом, совсем
у шинели, метнулось лицо его и крик:
- Господин... господин матрос!.. господин комиссар!.. Ведь я же под
приют свой дом отдал, малолетних детей! Добровольно от своего рукомесла
отказался! У меня же в Русско-Азиатском банке на текущем счету, вам ведь
все, досталось!..
И тут ломая буквы:
- Нэ губи, нэ губи душу!.. скажи - сам убил, собственноручно... Мнэ
жэ!.. э-эх!..
И еще ниже к уху, шопотом:
- Девку надо, устрою?.. Ты не думай, это не дочь, кака?.. ширма есть,
поставлю... отвернемся... девка с норовом и совсем чистый... а?..
И Вера, тоже шопотом:
- Матросик, душка, идем!
Бикметжанов из стола выхватил тетрадку:
- Собственноручно напиши: убил и за все отвечаю. Зачем тебе порядоч-
ного человека губить?.. Я на суде скажу: в пьяном виде. А сюда напиши,
не поверят. Я скажу - пьяный. Вот те бог, скажу: в пьяном виде. И девка
потвердит. Вера?..
- Вот те крест, матросик.
Запус поднял (легкое очень) перо. Чернила мазали и брызгали. Он напи-
сал: "Шмуро убил я. За все отвечаю. Василий Запус". Налил два стакана
самогона, сплюнул липкую влагу, заполнившую весь рот, выпил один за дру-
гим. Придерживая саблю, вышел.
В сенях уже толпились мещане. Кирилл Михеич спал, чуть задевая се-
ренькой бородкой синюю звонкую четверть самогона.
XIII.
Встретила Олимпиада Запуса тихо. Подумал тот:
"Так же встречала мужа"...
Озлился, она сказала:
- Кирилл Михеич приходил, хотела в милицию послать, чтоб арестовали
его, не посмела... а если важное что?
Она широко открыла глаза.
- А если бы я к Артюшке пришел, ты бы тоже в милицию послала, чтоб
меня арестовали?
- Зачем ты так... Вася? Ты же знаешь...
- Ничего я не знаю. Зачем мне из-за вас людей убивать?
Но здесь злость прошла. Он улыбнулся и сказал:
- На фронте. Окопы брали, с винтовкой бежал, наткнулся - старикашка
мирный как-то попал. Руки кверху поднял и кричит, одно слово должно быть
по русски знал: "мирнай... мирнай"... А я его приколол. Не судили же ме-
ня за это?
- Неправда это... Ну, зачем ты на себя так...
- Насквозь!
- Неправда!
- Так и Шмуро...
- Чаю хочешь?
- Кто же после водки чай пьет.
Она наклонилась и понюхала:
- Нельзя, Вася, пить.
- И пить нельзя и с тобой жить нельзя...
- Я уйду. Хочешь?
- Во имя чего мне пить нельзя, а жить и давить можно? Монголия, Ки-
тай, Желтое море!..
Он подскочил к карте и, стуча кулаком в стену, прокричал:
- Сюда... слева направо... Тут по картам, по черточкам. Как надо итти
прямо к горлу! Вот. Поучение, обучение!
Он протянул руку, чтоб сдернуть карту, но, оглянувшись на Олимпиаду,
отошел. Сел на диван, положил нога на ногу. Веселая, похожая на его зо-
лотистый хохолок, усмешка - смеялась. Сидел он в шинели, сабля тускло
блестела у сапога - отпотела. Олимпиаде было холодно, вышла она в одной
кофточке, комнаты топили плохо.
- Где же Кирилл Михеич? - спросила она тихо.
- Убил. Его и Шмуро, в одну могилу. Обрадовалась? Комиссар струсил,
крови пожалел! Ого-о!.. Рано!
Он красным карандашом по всей карте Азии начертил красную звезду, по-
ложил карандаш, скинул шинель и лег:
- И от того, что убил одного - с тобой не спать? Раскаяние и грусть?
Ого! Ложись.
- Сейчас, - сказала Олимпиада, - я подушку принесу из спальни.
XIV.
Бывало - каждый вторник и пятницу за Кладбищенской церковью на площа-
ди продавали сено. Возы были пушистые и пахучие, киргизы, завернутые в
овчины, любили подолгу торговаться. Из степи с озер везли соль - называ-
лась она экибастукская. Верблюдов гнали, тяжелокурдючных овец. Мясо про-
давалось по три копейки фунт, а сало курдючное - по двадцать. В степь
увозили "Цейлонские" и "N 42" чаи - крепкие, пахучие, степных трав, от-
того-то должно быть любили их киргизы. Везли ситца, цветные, как степные
озера или как табуны; полосатые фаевые кафтаны; бархат на шапки и сереб-
ро в косы.
Бывало - торговали этим казаки и татары. Губы у них были толстые и,
наверное, пахучие. По вечерам они сидели на заваленках, ели арбузы и ды-
ни и рассказывали о сумасшедшем приискателе Дерове; о конях; о конских
бегах и о борцах. (Однажды приехал сюда цирк с борцами. В цирк ехали
киргизы со всей степи дарить борцам баранов).
Обо всем ушедшем - горевали (и не мне рассказать и понять это горе, я
о другом), обо всем ушедшем - плакали казаки. Что ж?
Радость моя - золотистохохлый Запус, смуглощекая Олимпиада, большеви-
ки с мельницы, с поселков новоселов и казаков. Степи, лога, - в травах и
снегах - о них скажу, что знаю потому, что в меру свершили они зла и
счастья - себе и другим, и в меру любовь им моя!
XV.
Говорили мещане в продовольственной лавке, когда пошла Олимпиада по-
лучать по карточке:
- Поди комиссар твой возами возит провьянты... Вон товарищи-то на
мельнице Пожиловской всю муку поделили.
- Житье!
Молчала Олимпиада. Если бы отошла от мужа к другому, к офицеру хотя -
поднять эту тяжесть ей легко и просто. Помогли б. Здесь же, кроме Запу-
са, который и к кровати приходил редко (все спал в Совете), нужно было в
сердце впустить и тех, что отобрали мельницы, кирпичные заводы, построй-
ки, дома, погоны и жалованье, людей прислуживающих раньше. И когда дума-
ла о Запусе, свершалось это вхождение тепло и радостно.
Саженовых встретила как-то на окраине. Мать спросила ее:
- Кирилл Михеич сидит?
- Да, арестован.
- Отнесу хоть ему передачу. Кто о нем позаботится!
Оттянула в сторону длинную, темную юбку и сердито ушла.
Протоиерей Митров, вместо расстрелянного о. Степана, мимо Олимпиады,
гневно сложив на груди руки и опустив глаза, проходил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Старуха какая-то открыла дверь. Тотчас же ушла. Должно быть привыкла
к незнакомым. Подрядчик взял руку Запуса, выпрямил и повел ею:
- Там... в кладовой... направо... через два мешка перешагнуть...
спит... ведь час, времени?
- Десять.
- Зачем орешь?.. Сей сикунд огня принесу. И ключ от...
Ушел и дверь в избу припер плотно.
Запус подождал, опять выпрямил руку, так как ее выпрямлял подрядчик и
опустил. В дверь кто-то поскребся: "мышь... нет мыши в дверь не скребут-
ся... значит кошка". Запахло капустой: кисло и тепло. Запах становился
все гуще и гуще. Еще шорох. За ним вслед мысль, что здесь ловушка, заго-
вор. Никто Кирилл Михеича раньше в городе не видел и Чека его не смогла
найти. Отступил Запус к стене, нащупал вдруг отяжелевший револьвер и ра-
достно вспомнил, что в револьвере шесть уверенных в себе пуль. Вытащил,
чуть приподнял, так Кирилл Михеич сейчас выпрямлял его руку.
Тогда он, сразу приподымаясь на цыпочки, решил пройти в кладовую и
если там нет никого: бежать, пока еще не пришли.
Он, с трудом сгибая замерзшую подошву, ощупывая стену пальцами, про-
шел к тесовой двери. Быстро дернул скобу: замок был плоский и холодный
так, что примерзали пальцы. Тогда он накрыл скобу и замок полой шинели.
Завернув узлом шинель на саблю - дернул. Укололи пальцы свежие щепы. К
запаху капусты примешался запах картошки и человеческой мочи.
"Здесь"... - подумал он быстро.
Он шагнул два раза - наверное через мешки: кочковатое и слизкое.
Дальше; он не понимал, что должно быть дальше, но явственно, почувство-
вал человеческое дыхание. Дышали торопливо, даже капала слюна: трусит.
Запус вытянул руки, сабля глухо стукнула о мешки. Тот, другой - совсем
близко неразборчиво пробормотал:
- Кыш!.. орп!.. анне!..
Тогда Запус сжал кулак, поднял револьвер выше, шагнул и негромко ска-
зал:
- Арестую.
Человек на капусте метнулся, взвизгнул. Капуста - у ней такой склиз-
кий скрип - покатилась Запусу под ноги. Запус, держа револьвер на отле-
те, бросился на того, другого. В грудь Запуса толкнулись и тотчас же вя-
ло подломились чужие руки. Подумалось: ножа нет, стрелять тому поздно.
Здесь человек ударил коленом между ног Запуса. Револьвер выпал. Освобо-
дившимися и вдруг потвердевшими руками Запус охватил шею того, другого,
Артюшки, атамана... С револьвером вместе скользнула какая уверенность и
необходимость ареста. Запус наклонился совсем к лицу, хотел плюнуть ему
- огромный сгусток слюны, заполнивший рот, но не хватило сил. Вся сила
ушла в сцепившиеся пальцы и на скользкие потные жилы длинной, необычайно
длинной шеи. Словно все тело - одна огромная шея, которую нужно стянуть,
сжать, пока не ослабнет.
- Жену!.. жену тебе бить!.. бить!..
И когда уже пальцы Запуса подошли к подбородку, шея ослабла. Пальцы
попали на мелкие и теплые зубы. Запус отнял от человека руки и перегиба-
ясь через его тело, нащупал свой револьвер. Хотел всунуть его в кобуру и
не мог. Он достал из кармана шинели спички. Зажег. Всунул револьвер.
Спичка потухла. Он зажег новую, руку над ней сделал фонариком и поднес
ее к подбородку. Бритый рот, светловатые брови - коротенькие, и мокрый
нос. По бровям вспомнил ("бреет" - рассказывала Олимпиада) - Шмуро, ар-
хитектор.
- О, чо-орт! - И он сдавил спичку так, что обжег ладонь. Сжал ее и
кинул в лицо, в темноту уже. - Сволочь!..
Потом быстро достал еще несколько, поднял над головой, зажег. Капус-
та, три кадочки, рваная одежонка и сундук. Еще на рваном одеялишке Шмуро
с длинной измятой шеей.
Тогда Запус, гремя саблей и не вынимая револьвера, прошел через сени
(он сразу почему-то вспомнил дорогу), в избу.
- Архитектора-то нету? - спросил Кирилл Михеич. - Идет?..
Запус расстегнул кобуру, к рукоятке как-то прилип снег. Он сковырнул
его и, кладя револьвер на стол, спросил:
- Артюшка где?
- Артюшки здесь не было, Василий Антоныч. Я его не почитаю и боюсь.
Разве я с ним стану жить?.. Я же подрядчик, меня же военную службу по
отсрочке... Выпить, с тоски - выпил! Бикметжанов, хозяин был тоже
раньше, бардак держал, из него девки к тебе на пароход ездили... Бикмет-
жанов говорит мне: я, говорит, кровь - купеческая, острая; хочу с отча-
янным человеком пить; зови, говорит, сюда Запуса. Василия Антоныча-то,
мол, друга...
Он отодвинул дуло револьвера на край стола и царапая пальцами бород-
ку, хмельно, туманно, рассмеялся:
- Запуса-то, могу!.. Пошел сначала к Олимпиаде, а та говорит: на за-
седании, я в Народный Дом... а Шмуро трусит, на картошке, на капусте си-
дит... Мне Запус что, я с Запусом самогон желаю пить!
- Шмуро был любовником?
- Чьим?
- Фиезы?
- Фиезки-то? а я знаю?.. У ней любовников не было, у ней мужья были.
Ты мне вот что скажи, пуганул ты Шмуро?.. Здорово?..
Он, наклонившись, рыгая, достал из-под стола четверть самогона. Тощая
старуха принесла синеватые стаканы.
- Надоел он мне... на картошку и ходит!.. Шмуро-о!..
Бикметжанов, азиат, - был в русской поддевке и лаковых сапогах. Глуб-
же, в комнате на сундуке, прикрытом стеганым одеялом, лежала раскрашен-
ная девка. Бикметжанов улыбнулся Запусу и сказал:
- Не подумайте, я теперь - раз закона нет - ни-ни... Это у меня дочь,
Вера. Вера, поздоровайся с гостем...
Вера, выпячивая груди и качаясь, медленно прошла к столу.
Запус всунул револьвер и, отворачиваясь от Веры, сказал в лицо Бик-
метжанову:
- Я вашего гостя, в кладовой, кончил.
Бикметжанов отставил стакан, отрезвленный выпрямился и вышел. Старуха
ушла за ним. Вера подвинула табурет и, облокачиваясь на стол, спросила:
- А на войне страшно?
В сенях завизжали. Визг этот как-то мутно отдался внутри Запуса. Вера
отодвинулась и лениво сказала:
- Господи, опять беспокойство.
Впопыхах, опять опьяневший, вбежал Бикметжанов и, тряся кулаками,
закричал на Кирилл Михеича. Сквозь пьяную, липкую кожу, глянули на Запу-
са хитрые глазенки - пермские. Скрылись. Кирилл Михеич расплеснул по
столу руки и промычал, словно нарочно, длинно:
- Я-я... при-и!.. онии!.. меж со-обой... я здесь!..
Тогда Бекметжанов отдернул четверть с самогоном. Пред Запусом, совсем
у шинели, метнулось лицо его и крик:
- Господин... господин матрос!.. господин комиссар!.. Ведь я же под
приют свой дом отдал, малолетних детей! Добровольно от своего рукомесла
отказался! У меня же в Русско-Азиатском банке на текущем счету, вам ведь
все, досталось!..
И тут ломая буквы:
- Нэ губи, нэ губи душу!.. скажи - сам убил, собственноручно... Мнэ
жэ!.. э-эх!..
И еще ниже к уху, шопотом:
- Девку надо, устрою?.. Ты не думай, это не дочь, кака?.. ширма есть,
поставлю... отвернемся... девка с норовом и совсем чистый... а?..
И Вера, тоже шопотом:
- Матросик, душка, идем!
Бикметжанов из стола выхватил тетрадку:
- Собственноручно напиши: убил и за все отвечаю. Зачем тебе порядоч-
ного человека губить?.. Я на суде скажу: в пьяном виде. А сюда напиши,
не поверят. Я скажу - пьяный. Вот те бог, скажу: в пьяном виде. И девка
потвердит. Вера?..
- Вот те крест, матросик.
Запус поднял (легкое очень) перо. Чернила мазали и брызгали. Он напи-
сал: "Шмуро убил я. За все отвечаю. Василий Запус". Налил два стакана
самогона, сплюнул липкую влагу, заполнившую весь рот, выпил один за дру-
гим. Придерживая саблю, вышел.
В сенях уже толпились мещане. Кирилл Михеич спал, чуть задевая се-
ренькой бородкой синюю звонкую четверть самогона.
XIII.
Встретила Олимпиада Запуса тихо. Подумал тот:
"Так же встречала мужа"...
Озлился, она сказала:
- Кирилл Михеич приходил, хотела в милицию послать, чтоб арестовали
его, не посмела... а если важное что?
Она широко открыла глаза.
- А если бы я к Артюшке пришел, ты бы тоже в милицию послала, чтоб
меня арестовали?
- Зачем ты так... Вася? Ты же знаешь...
- Ничего я не знаю. Зачем мне из-за вас людей убивать?
Но здесь злость прошла. Он улыбнулся и сказал:
- На фронте. Окопы брали, с винтовкой бежал, наткнулся - старикашка
мирный как-то попал. Руки кверху поднял и кричит, одно слово должно быть
по русски знал: "мирнай... мирнай"... А я его приколол. Не судили же ме-
ня за это?
- Неправда это... Ну, зачем ты на себя так...
- Насквозь!
- Неправда!
- Так и Шмуро...
- Чаю хочешь?
- Кто же после водки чай пьет.
Она наклонилась и понюхала:
- Нельзя, Вася, пить.
- И пить нельзя и с тобой жить нельзя...
- Я уйду. Хочешь?
- Во имя чего мне пить нельзя, а жить и давить можно? Монголия, Ки-
тай, Желтое море!..
Он подскочил к карте и, стуча кулаком в стену, прокричал:
- Сюда... слева направо... Тут по картам, по черточкам. Как надо итти
прямо к горлу! Вот. Поучение, обучение!
Он протянул руку, чтоб сдернуть карту, но, оглянувшись на Олимпиаду,
отошел. Сел на диван, положил нога на ногу. Веселая, похожая на его зо-
лотистый хохолок, усмешка - смеялась. Сидел он в шинели, сабля тускло
блестела у сапога - отпотела. Олимпиаде было холодно, вышла она в одной
кофточке, комнаты топили плохо.
- Где же Кирилл Михеич? - спросила она тихо.
- Убил. Его и Шмуро, в одну могилу. Обрадовалась? Комиссар струсил,
крови пожалел! Ого-о!.. Рано!
Он красным карандашом по всей карте Азии начертил красную звезду, по-
ложил карандаш, скинул шинель и лег:
- И от того, что убил одного - с тобой не спать? Раскаяние и грусть?
Ого! Ложись.
- Сейчас, - сказала Олимпиада, - я подушку принесу из спальни.
XIV.
Бывало - каждый вторник и пятницу за Кладбищенской церковью на площа-
ди продавали сено. Возы были пушистые и пахучие, киргизы, завернутые в
овчины, любили подолгу торговаться. Из степи с озер везли соль - называ-
лась она экибастукская. Верблюдов гнали, тяжелокурдючных овец. Мясо про-
давалось по три копейки фунт, а сало курдючное - по двадцать. В степь
увозили "Цейлонские" и "N 42" чаи - крепкие, пахучие, степных трав, от-
того-то должно быть любили их киргизы. Везли ситца, цветные, как степные
озера или как табуны; полосатые фаевые кафтаны; бархат на шапки и сереб-
ро в косы.
Бывало - торговали этим казаки и татары. Губы у них были толстые и,
наверное, пахучие. По вечерам они сидели на заваленках, ели арбузы и ды-
ни и рассказывали о сумасшедшем приискателе Дерове; о конях; о конских
бегах и о борцах. (Однажды приехал сюда цирк с борцами. В цирк ехали
киргизы со всей степи дарить борцам баранов).
Обо всем ушедшем - горевали (и не мне рассказать и понять это горе, я
о другом), обо всем ушедшем - плакали казаки. Что ж?
Радость моя - золотистохохлый Запус, смуглощекая Олимпиада, большеви-
ки с мельницы, с поселков новоселов и казаков. Степи, лога, - в травах и
снегах - о них скажу, что знаю потому, что в меру свершили они зла и
счастья - себе и другим, и в меру любовь им моя!
XV.
Говорили мещане в продовольственной лавке, когда пошла Олимпиада по-
лучать по карточке:
- Поди комиссар твой возами возит провьянты... Вон товарищи-то на
мельнице Пожиловской всю муку поделили.
- Житье!
Молчала Олимпиада. Если бы отошла от мужа к другому, к офицеру хотя -
поднять эту тяжесть ей легко и просто. Помогли б. Здесь же, кроме Запу-
са, который и к кровати приходил редко (все спал в Совете), нужно было в
сердце впустить и тех, что отобрали мельницы, кирпичные заводы, построй-
ки, дома, погоны и жалованье, людей прислуживающих раньше. И когда дума-
ла о Запусе, свершалось это вхождение тепло и радостно.
Саженовых встретила как-то на окраине. Мать спросила ее:
- Кирилл Михеич сидит?
- Да, арестован.
- Отнесу хоть ему передачу. Кто о нем позаботится!
Оттянула в сторону длинную, темную юбку и сердито ушла.
Протоиерей Митров, вместо расстрелянного о. Степана, мимо Олимпиады,
гневно сложив на груди руки и опустив глаза, проходил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27