И оба опера, как зебры на водопой, потянулись к живительной влаге, подставив Сашке свои бокалы, с которыми они, как оказалось, не расставались за шторой.
Злое стечение обстоятельств, начавшееся временным лишением меня сапфира-оберега, усугубилось парами алкоголя, окутавшими моих гостей. Общаясь с операми всю свою сознательную жизнь, я вынесла из этого общения по крайней мере один незыблемый постулат: если в трезвом состоянии опера еще способны поддерживать беседу на отвлеченные темы, то выпивши, они могут говорить только о раскрытии преступлений и ни о чем другом. Даже если сотрудника уголовного розыска в полном бесчувствии коллеги грузят в транспорт для доставки домой, он и то на мгновение продерет один глаз и вместо ожидаемого мычания вдруг выдаст какой-нибудь сложносочиненный пассаж про незаурядные оперативно-розыскные мероприятия, которые он когда-то с блеском выполнил, либо вот-вот выполнит, либо собирался, но какой-то козел их сорвал.
Кораблев и Синцов наполовину вылезли из-за шторы, с готовностью подставили бокалы, просмаковали свеженалитый коньяк и живо включились в обсуждение вопроса о том, почему не раскрываются преступления.
Насколько я помню, обсуждающие разделились на два лагеря. Одни утверждали, что некоторые преступления раскрыть в принципе невозможно, и примеров тому масса, несмотря на лучшие оперативные и следственные умы и могучие силы, брошенные на раскрытие.
— Вы только не путайте раскрытие с доказыванием, — заметила я Горчакову, который яростнее всех отрицал возможность раскрыть все. — Масса преступлений считается нераскрытыми только потому, что вину злодея невозможно доказать. А так все знают, кто убил или украл.
— Это точно, — поддакнул мне муж. — Особенно это касается громких политических убийств. Как только по телевизору покажут похоронную процессию, сразу все становится понятно.
— Ну и что же тебе понятно? — пристал к нему Горчаков.
— Понятно, кто заказчик убийства.
— И кто же?
— А тот, кто ближе всех у гроба стоит, — со смехом пояснила я.
— Или громче всех плачет, — добавил Сашка. Другие, во главе со мной, доказывали, что любая задача в принципе решаема. А поскольку нераскрытое преступление — это тоже задача, выходит, теоретически любое преступление можно раскрыть.
Меня порадовало, что доктор Стеценко в этом споре присоединился к моему лагерю и даже выдал пару изящных умопостроений, доказывающих нашу правоту. Оппоненты, в основном из числа работников прокуратуры, ссылались на так называемый метод алгоритма, которым нас в свое время усиленно пичкали руководители. Какой-то деятель из Генеральной прокуратуры защитил диссертацию, разработав якобы методику, позволяющую раскрыть абсолютно любое преступление, если правильно составить алгоритм действий следователя. А алгоритм заключался в том, чтобы найти ответы на все интересующие следствие вопросы (просто новое слово в криминалистике, кто бы мог подумать, что все так просто!). Например, при обнаружении трупа с признаками насильственной смерти начать нужно с вопроса, как этот труп оказался на месте происшествия.
— Ха-ха, а помните памятку для оперативного работника? — залился смехом Кораблев. — Я когда еще в районе работал, нам спустили такой вопросник для опера. «Найдя труп, ответьте для себя на следующие вопросы: 1. Чей это труп? 2. Каков он?»…
— Вот-вот, — кивнул Горчаков. — Решив для себя, каков он, отвечаешь последовательно на вопросы о том, как убийца появился на месте происшествия — приехал на трамвае, прилетел на ракете и так далее. Потом — как он убил, куда дел орудие и так далее. Последний вопрос логически вытекает из полученных ответов, а именно — кто убил. Если ответишь на все предыдущие вопросы, то с легкостью решишь и последний.
— Ага, проблема только в том, чтобы ответить на все предыдущие, — не выдержала эксперт Маренич. — Да в том-то и дело, что не на все вопросы можно ответить. Например, орудие убийства не найдено, и что ты будешь делать?
— Точно, — Боря Панов тут же напомнил про убийство молоденькой девчонки, случившееся несколько лет назад в «спальном» районе: ее труп с размозженной головой нашли в ее собственной квартире, и следователи с операми долго ломали головы, пытаясь хоть какой-нибудь мотив нащупать; глухо. Но больше всего осложняло дело отсутствие орудия убийства, если учесть, что рана не была похожа ни на что ранее известное экспертам. Панов замучился описывать сложную конфигурацию повреждений, которые указывали на то, что травмирующий предмет был не правильно шестигранной формы, с тремя шипами, выступающими в разные стороны, и полусферическим углублением сбоку. Никто так и не догадался, что это была за хреновина, тем более что никаких микрочастиц, по коим можно было бы судить о материале, из которого оно изготовлено, орудие убийства в ране не оставило. Ни деревянных щепочек, ни пластмассовой крошки, ни следов металлизации. Лучшие криминалисты копались в каталогах строительных инструментов, консультировались с сотрудниками проектных институтов, геологами и геодезистами, стоматологами, стеклодувами — загадочный предмет так и не опознали. Убийство осталось глухарем.
— А вот если бы удалось ответить на вопрос, что за орудие использовалось для убийства, глядишь — и злодей бы отыскался, — заметила я. — Так что метод не такой уж и фантастический.
Горчаков пробурчал, что метод алгоритма напоминает ему старый анекдот про мышей, которые устали от притеснений хищников и обратились за советом к филину; тот приоткрыл один глаз и посоветовал им стать ежиками. Обрадованные мыши понеслись было исполнять, но на полдороге затормозили и вернулись узнать, а как же им стать ежиками?
Филин снова приоткрыл один глаз и устало сообщил, что они слишком многого от него хотят, поскольку он не тактик; он — стратег… Вот если бы придумали метод, как находить ответы на вопросы!
— Помнишь, мы на занятиях в городской предложили — чего придумывать какие-то мифические казусы с несуществующими убийствами? Давайте возьмем конкретный глухарь и раскроем с применением метода алгоритмов. Помнишь? — прищурился Горчаков, обращаясь ко мне.
— Помню, — кивнула я. — А помнишь, что нам ответили? Что их дело — не конкретные глухари раскрывать, а научить нас пользоваться этим замечательным методом.
— Да, и еще сказали буквально следующее, — давясь от смеха, добавил Лешка, — мол, до сих пор, когда вы версии по делу выдвигали, вы пользовались методом здравого смысла, так? А с появлением замечательного метода алгоритмов здравый смысл нам больше не нужен.
Наша разгоряченная десертными напитками компания просто легла от смеха, и только меня свербило. Я упорно пыталась свернуть разговор на возможность раскрытия любого преступления.
Кораблев из-за шторы пробормотал, что алгоритм действий следователя, как правило, простой — быстро выпить и убраться с места происшествия. Но под моим укоризненным взглядом признал, что это относится не ко всем следователям, а только к нерадивым, и не ко всем нерадивым, а преимущественно к мужчинам, и не ко всем мужчинам…
Потом оба представителя уголовного розыска высказались в том смысле, что если кто-то кого-то расстрелял из гранатомета в центре города, то, кропотливо работая, можно вытащить информацию об исполнителях и заказчиках.
— Но вот что делать с пропавшими без вести, для меня загадка, — Кораблев с таким удивлением уставился в свой опустевший бокал, как будто все оттуда вылакал какой-нибудь пришелец.
— Я тоже не понимаю, как потеряшки раскрываются, — поддержал коллегу Синцов, и я не выдержала — фыркнула. И это говорят люди, раскрутившие не один десяток преступлений, запутанных и на первый взгляд безнадежных, люди, размотавшие разные беспрецедентные козни буквально с нуля!
— Андрюша, а как вы заказные убийства раскрываете?
Синцов задумчиво посмотрел на меня сквозь бокал.
— Как-как… Там хоть труп есть, от которого плясать можно. Личность, про которую можно все узнать — враги там, друзья, скользкие темы… А если человек пропал, и все тут? От чего тогда плясать?
— От того же самого. У тебя есть такая же личность с врагами и скользкими темами, — пожала я плечами.
— Ну ты сравнила! Для начала — по потеряшке я даже не знаю, убит человек или сам гасится. Потом, если человека застрелили или подорвали, я даже по стилю убийства могу вычислить исполнителей. Ну, и свидетели иногда бывают. А по потеряшке?
— Но ведь есть кто-то, кто видел его в последний раз? Вот от этого и пляши.
— Эх, Маша, — положил мне руку на плечо Горчаков, — вечно ты все идеализируешь. А если к тебе дело попадет через полгода после того, как человек пропал? Каких ты свидетелей найдешь?
— Как это через полгода? — удивилась Лена Горчакова. — А как же?..
— А вот так, — ее супруг повернулся к ней. — Столько лет замужем за следователем, пора бы знать суровую правду жизни. Представь, что некому человека хватиться. Через три месяца кто-нибудь случайно заметит, что чувак пропал, пойдут в милицию, милиция будет еще пару месяцев голову морочить, что потеряшка вовсе не потерялся, а завис у бабы, например.
Лена вздохнула:
— Взял и оставил меня без идеалов. А я-то думала, что все тут же бросятся искать человека.
Горчаков обнял жену.
— Кто ж тебе бросится? Если только Машка. Но она одна. А в России каждый год пропадает больше двадцати пяти тысяч человек.
Лена Горчакова повернулась ко мне.
— Маша, но ведь из них, может, полпроцента убегают от жен или прячутся от кредиторов. Ну, может, еще кто-то умер от инфаркта на улице, а документов при себе не было… А остальных-то наверняка убили?
Я кивнула.
— И до всех этих убийств никому нет дела?
— Ну почему же, — Горчаков поцеловал ее в щечку, — вот тебе и Машке дело есть.
— Отстань, — Лена отпихнула тяжелого Горчакова, дышавшего ей в ухо коньячным ароматом, и с надеждой обратила взор в мою сторону.
Я вздохнула.
— Понятно, почему никто не хочет возбуждать дела по потеряшкам: это почти стопроцентный глухарь. Хорошо, если через полгода труп всплывет в какой-нибудь речушке и, если к шее камень не привязан, то дело тихо прекратят. А с чего бы он туда нырнул, в куртке и сапогах, это уже другой вопрос.
— Маша, — Лена Горчакова никак не могла успокоиться, видимо, это мартини бьянко так подействовало, — наверняка есть какие-то методические рекомендации, как такие дела расследовать…
При словах «методические рекомендации» представители прокуратуры и уголовного розыска зашлись в тихом алкогольном смехе. К ним присоединились эксперты. Все начали переглядываться, пихаться локтями, отпускать какие-то скабрезные шуточки, и мне стало обидно за методические рекомендации: бывало, что я вычитывала из них кое-что дельное.
— Ладно вам глумиться, — сказала я этому сборищу типов, у которых не было ничего святого. — Потеряшки ничем не хуже других дел. Просто по ним возни больше. А если взяться как следует…
Они перестали гнусно хихикать и уставились на меня. Возникла пауза. Потом Лешка прогундосил:
— Ты продолжай, продолжай, приятно слушать. Значит, если взяться как следует…
— Да, представь! — меня тоже занесло. — Человек не может пропасть бесследно. Если материальный объект существует в материальном пространстве, он всегда оставляет следы. Кто-нибудь обязательно что-то видел или слышал. В любом деле есть за что зацепиться, надо просто искать по-настоящему.
Они опять гнусно захихикали.
— Жаль, тебя Генеральный прокурор не слышит, он бы порадовался, — Горчаков скорчил мне рожу. — Может, ты хочешь какого-нибудь потеряшку порасследовать?
Вот это уже была провокация. Сейчас Горчаков скажет, что я ничем не отличаюсь от пропагандистов метода алгоритма, рассуждая абстрактно; а вот ты возьми конкретное дело и докажи, что человек не может пропасть бесследно и что добросовестный следопыт обязательно его найдет, было бы время и желание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Злое стечение обстоятельств, начавшееся временным лишением меня сапфира-оберега, усугубилось парами алкоголя, окутавшими моих гостей. Общаясь с операми всю свою сознательную жизнь, я вынесла из этого общения по крайней мере один незыблемый постулат: если в трезвом состоянии опера еще способны поддерживать беседу на отвлеченные темы, то выпивши, они могут говорить только о раскрытии преступлений и ни о чем другом. Даже если сотрудника уголовного розыска в полном бесчувствии коллеги грузят в транспорт для доставки домой, он и то на мгновение продерет один глаз и вместо ожидаемого мычания вдруг выдаст какой-нибудь сложносочиненный пассаж про незаурядные оперативно-розыскные мероприятия, которые он когда-то с блеском выполнил, либо вот-вот выполнит, либо собирался, но какой-то козел их сорвал.
Кораблев и Синцов наполовину вылезли из-за шторы, с готовностью подставили бокалы, просмаковали свеженалитый коньяк и живо включились в обсуждение вопроса о том, почему не раскрываются преступления.
Насколько я помню, обсуждающие разделились на два лагеря. Одни утверждали, что некоторые преступления раскрыть в принципе невозможно, и примеров тому масса, несмотря на лучшие оперативные и следственные умы и могучие силы, брошенные на раскрытие.
— Вы только не путайте раскрытие с доказыванием, — заметила я Горчакову, который яростнее всех отрицал возможность раскрыть все. — Масса преступлений считается нераскрытыми только потому, что вину злодея невозможно доказать. А так все знают, кто убил или украл.
— Это точно, — поддакнул мне муж. — Особенно это касается громких политических убийств. Как только по телевизору покажут похоронную процессию, сразу все становится понятно.
— Ну и что же тебе понятно? — пристал к нему Горчаков.
— Понятно, кто заказчик убийства.
— И кто же?
— А тот, кто ближе всех у гроба стоит, — со смехом пояснила я.
— Или громче всех плачет, — добавил Сашка. Другие, во главе со мной, доказывали, что любая задача в принципе решаема. А поскольку нераскрытое преступление — это тоже задача, выходит, теоретически любое преступление можно раскрыть.
Меня порадовало, что доктор Стеценко в этом споре присоединился к моему лагерю и даже выдал пару изящных умопостроений, доказывающих нашу правоту. Оппоненты, в основном из числа работников прокуратуры, ссылались на так называемый метод алгоритма, которым нас в свое время усиленно пичкали руководители. Какой-то деятель из Генеральной прокуратуры защитил диссертацию, разработав якобы методику, позволяющую раскрыть абсолютно любое преступление, если правильно составить алгоритм действий следователя. А алгоритм заключался в том, чтобы найти ответы на все интересующие следствие вопросы (просто новое слово в криминалистике, кто бы мог подумать, что все так просто!). Например, при обнаружении трупа с признаками насильственной смерти начать нужно с вопроса, как этот труп оказался на месте происшествия.
— Ха-ха, а помните памятку для оперативного работника? — залился смехом Кораблев. — Я когда еще в районе работал, нам спустили такой вопросник для опера. «Найдя труп, ответьте для себя на следующие вопросы: 1. Чей это труп? 2. Каков он?»…
— Вот-вот, — кивнул Горчаков. — Решив для себя, каков он, отвечаешь последовательно на вопросы о том, как убийца появился на месте происшествия — приехал на трамвае, прилетел на ракете и так далее. Потом — как он убил, куда дел орудие и так далее. Последний вопрос логически вытекает из полученных ответов, а именно — кто убил. Если ответишь на все предыдущие вопросы, то с легкостью решишь и последний.
— Ага, проблема только в том, чтобы ответить на все предыдущие, — не выдержала эксперт Маренич. — Да в том-то и дело, что не на все вопросы можно ответить. Например, орудие убийства не найдено, и что ты будешь делать?
— Точно, — Боря Панов тут же напомнил про убийство молоденькой девчонки, случившееся несколько лет назад в «спальном» районе: ее труп с размозженной головой нашли в ее собственной квартире, и следователи с операми долго ломали головы, пытаясь хоть какой-нибудь мотив нащупать; глухо. Но больше всего осложняло дело отсутствие орудия убийства, если учесть, что рана не была похожа ни на что ранее известное экспертам. Панов замучился описывать сложную конфигурацию повреждений, которые указывали на то, что травмирующий предмет был не правильно шестигранной формы, с тремя шипами, выступающими в разные стороны, и полусферическим углублением сбоку. Никто так и не догадался, что это была за хреновина, тем более что никаких микрочастиц, по коим можно было бы судить о материале, из которого оно изготовлено, орудие убийства в ране не оставило. Ни деревянных щепочек, ни пластмассовой крошки, ни следов металлизации. Лучшие криминалисты копались в каталогах строительных инструментов, консультировались с сотрудниками проектных институтов, геологами и геодезистами, стоматологами, стеклодувами — загадочный предмет так и не опознали. Убийство осталось глухарем.
— А вот если бы удалось ответить на вопрос, что за орудие использовалось для убийства, глядишь — и злодей бы отыскался, — заметила я. — Так что метод не такой уж и фантастический.
Горчаков пробурчал, что метод алгоритма напоминает ему старый анекдот про мышей, которые устали от притеснений хищников и обратились за советом к филину; тот приоткрыл один глаз и посоветовал им стать ежиками. Обрадованные мыши понеслись было исполнять, но на полдороге затормозили и вернулись узнать, а как же им стать ежиками?
Филин снова приоткрыл один глаз и устало сообщил, что они слишком многого от него хотят, поскольку он не тактик; он — стратег… Вот если бы придумали метод, как находить ответы на вопросы!
— Помнишь, мы на занятиях в городской предложили — чего придумывать какие-то мифические казусы с несуществующими убийствами? Давайте возьмем конкретный глухарь и раскроем с применением метода алгоритмов. Помнишь? — прищурился Горчаков, обращаясь ко мне.
— Помню, — кивнула я. — А помнишь, что нам ответили? Что их дело — не конкретные глухари раскрывать, а научить нас пользоваться этим замечательным методом.
— Да, и еще сказали буквально следующее, — давясь от смеха, добавил Лешка, — мол, до сих пор, когда вы версии по делу выдвигали, вы пользовались методом здравого смысла, так? А с появлением замечательного метода алгоритмов здравый смысл нам больше не нужен.
Наша разгоряченная десертными напитками компания просто легла от смеха, и только меня свербило. Я упорно пыталась свернуть разговор на возможность раскрытия любого преступления.
Кораблев из-за шторы пробормотал, что алгоритм действий следователя, как правило, простой — быстро выпить и убраться с места происшествия. Но под моим укоризненным взглядом признал, что это относится не ко всем следователям, а только к нерадивым, и не ко всем нерадивым, а преимущественно к мужчинам, и не ко всем мужчинам…
Потом оба представителя уголовного розыска высказались в том смысле, что если кто-то кого-то расстрелял из гранатомета в центре города, то, кропотливо работая, можно вытащить информацию об исполнителях и заказчиках.
— Но вот что делать с пропавшими без вести, для меня загадка, — Кораблев с таким удивлением уставился в свой опустевший бокал, как будто все оттуда вылакал какой-нибудь пришелец.
— Я тоже не понимаю, как потеряшки раскрываются, — поддержал коллегу Синцов, и я не выдержала — фыркнула. И это говорят люди, раскрутившие не один десяток преступлений, запутанных и на первый взгляд безнадежных, люди, размотавшие разные беспрецедентные козни буквально с нуля!
— Андрюша, а как вы заказные убийства раскрываете?
Синцов задумчиво посмотрел на меня сквозь бокал.
— Как-как… Там хоть труп есть, от которого плясать можно. Личность, про которую можно все узнать — враги там, друзья, скользкие темы… А если человек пропал, и все тут? От чего тогда плясать?
— От того же самого. У тебя есть такая же личность с врагами и скользкими темами, — пожала я плечами.
— Ну ты сравнила! Для начала — по потеряшке я даже не знаю, убит человек или сам гасится. Потом, если человека застрелили или подорвали, я даже по стилю убийства могу вычислить исполнителей. Ну, и свидетели иногда бывают. А по потеряшке?
— Но ведь есть кто-то, кто видел его в последний раз? Вот от этого и пляши.
— Эх, Маша, — положил мне руку на плечо Горчаков, — вечно ты все идеализируешь. А если к тебе дело попадет через полгода после того, как человек пропал? Каких ты свидетелей найдешь?
— Как это через полгода? — удивилась Лена Горчакова. — А как же?..
— А вот так, — ее супруг повернулся к ней. — Столько лет замужем за следователем, пора бы знать суровую правду жизни. Представь, что некому человека хватиться. Через три месяца кто-нибудь случайно заметит, что чувак пропал, пойдут в милицию, милиция будет еще пару месяцев голову морочить, что потеряшка вовсе не потерялся, а завис у бабы, например.
Лена вздохнула:
— Взял и оставил меня без идеалов. А я-то думала, что все тут же бросятся искать человека.
Горчаков обнял жену.
— Кто ж тебе бросится? Если только Машка. Но она одна. А в России каждый год пропадает больше двадцати пяти тысяч человек.
Лена Горчакова повернулась ко мне.
— Маша, но ведь из них, может, полпроцента убегают от жен или прячутся от кредиторов. Ну, может, еще кто-то умер от инфаркта на улице, а документов при себе не было… А остальных-то наверняка убили?
Я кивнула.
— И до всех этих убийств никому нет дела?
— Ну почему же, — Горчаков поцеловал ее в щечку, — вот тебе и Машке дело есть.
— Отстань, — Лена отпихнула тяжелого Горчакова, дышавшего ей в ухо коньячным ароматом, и с надеждой обратила взор в мою сторону.
Я вздохнула.
— Понятно, почему никто не хочет возбуждать дела по потеряшкам: это почти стопроцентный глухарь. Хорошо, если через полгода труп всплывет в какой-нибудь речушке и, если к шее камень не привязан, то дело тихо прекратят. А с чего бы он туда нырнул, в куртке и сапогах, это уже другой вопрос.
— Маша, — Лена Горчакова никак не могла успокоиться, видимо, это мартини бьянко так подействовало, — наверняка есть какие-то методические рекомендации, как такие дела расследовать…
При словах «методические рекомендации» представители прокуратуры и уголовного розыска зашлись в тихом алкогольном смехе. К ним присоединились эксперты. Все начали переглядываться, пихаться локтями, отпускать какие-то скабрезные шуточки, и мне стало обидно за методические рекомендации: бывало, что я вычитывала из них кое-что дельное.
— Ладно вам глумиться, — сказала я этому сборищу типов, у которых не было ничего святого. — Потеряшки ничем не хуже других дел. Просто по ним возни больше. А если взяться как следует…
Они перестали гнусно хихикать и уставились на меня. Возникла пауза. Потом Лешка прогундосил:
— Ты продолжай, продолжай, приятно слушать. Значит, если взяться как следует…
— Да, представь! — меня тоже занесло. — Человек не может пропасть бесследно. Если материальный объект существует в материальном пространстве, он всегда оставляет следы. Кто-нибудь обязательно что-то видел или слышал. В любом деле есть за что зацепиться, надо просто искать по-настоящему.
Они опять гнусно захихикали.
— Жаль, тебя Генеральный прокурор не слышит, он бы порадовался, — Горчаков скорчил мне рожу. — Может, ты хочешь какого-нибудь потеряшку порасследовать?
Вот это уже была провокация. Сейчас Горчаков скажет, что я ничем не отличаюсь от пропагандистов метода алгоритма, рассуждая абстрактно; а вот ты возьми конкретное дело и докажи, что человек не может пропасть бесследно и что добросовестный следопыт обязательно его найдет, было бы время и желание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31