Семен развел руками.
— Ну и дочка у вас, Федор Александрович. Не язычок, а бритва.
— Это у нее наследственное, — усмехнулся Жгутин, в зевке прикрывая пухлой ладонью рот. — По женской линии.
Светлана звонко рассмеялась.
— Хватит меня разоблачать перед гостями! Мамы, очевидно, нет дома? Идемте ко мне, — решительно объявила она молодым людям и, обращаясь к отцу, добавила: — Папочка, можешь спать дальше. Когда вскипит чайник, я тебя разбужу.
Без пальто, в синем скромном платьице с широким, ослепительно белым воротничком Светлана показалась Андрею совсем юной, почти девочкой. Но лицо Светланы, смуглое, оживленное, обрамленное копной коротких черных волос, останавливало внимание своей незаурядностью и умом, светившимся в больших горячих глазах. «Интересная девочка и умница», — окончательно решил про себя Андрей и с каким-то невольным уважением посмотрел на Семена.
В уютной Светланиной комнате Андрей и Семен с первой же минуты почувствовали себя приятно и свободно. Пока Светлана суетилась, накрывая на низкий столик у дивана скатерть и расставляя посуду, Андрей рассматривал книги на полке. Семен же помогал Светлане. Девушка весело, с шутливой строгостью командовала им, и он с видимым удовольствием подчинялся.
Наконец стол был накрыт, чайник вскипел, и Светлана побежала за отцом.
Жгутин появился уже в костюме, хотя и без галстука, умытый и окончательно проснувшийся.
За чаем разговор сначала вертелся вокруг последних известий из Москвы. Жгутин любил Москву трогательной и ревнивой любовью и мог без конца слушать рассказы москвичей о ее новых улицах, скверах и домах. Он очень жалел, что не может выписать «Вечернюю Москву», по его мнению, интереснейшую из всех газет.
Но постепенно разговор зашел о работе в таможне. Начал его Семен.
— А что, Федор Александрович, — обратился он к Жгутину, — если откровенно сказать, ведь не может наша работа всю жизнь приносить человеку удовлетворение. Верно?
— Почему же не может? — осторожно спросил Жгутин.
— Так это же не призвание, с этим люди не родятся. Вот, к примеру, врач, или там инженер, или музыкант. Это призвание. И для человека с таким призванием — счастье стать врачом или музыкантом. А таможенник? Разве это призвание, разве с этим родятся? Люди попадают на эту работу случайно.
Семен говорил с увлечением, и чувствовалось, что присутствие Светланы играло здесь немаловажную роль.
И Андрей, слушая приятеля, невольно улыбнулся: какими все-таки наивными становятся люди, когда влюбляются.
Но Жгутин воспринял слова Семена по-иному.
— Тонкой материи касаетесь, — покачал головой он. — Я, пожалуй, отвечу вам конкретным примером. Вот супруга моя, Нина Яковлевна, хирург, хирург по призванию, от рождения, это не я говорю, это ее коллеги говорят. И когда она рассказывает мне о своих делах, о своих операциях, я сижу как завороженный. Невозможно, понимаете ли, слушать ее спокойно. И вот, обратите внимание, когда я ей рассказываю о своей работе — о людях, которые проезжают через границу, о друзьях и врагах наших, о том, что они говорят, как ведут себя, о контрабанде, ведь слушает меня Нина Яковлевна, представьте себе, с интересом, и волнуется, и даже ругает меня, требует от меня чего-то. Но разве я такой уж расчудесный рассказчик? Разве в этом дело? Нет. Есть что-то в нашей работе, что за живое человека берет.
И ведь с каждым годом она все сложнее становится. Мы ведь на очень ответственном участке с вами находимся. Нам сейчас широта взглядов нужна, образование, культура, чтобы впросак не попасть: правильно закон применить, политику нашу объяснить, чтобы из словесной схватки с врагом победителем выйти. Вот как вы тогда с тем немцем, помните? — кивнул он Андрею.
Андрей смущенно спросил:
— Откуда вы знаете?
— Дубинин докладывал, восторг изливал. А разговор с голландцем, который часы провозил? Это ведь был разговор не только с ним, это еще и в газеты их может попасть, да и без того он десяткам людей станет известен там, в Голландии. Из этого тоже складывается мнение о стране. Шутка ли?
Незаметно для себя самого Андрей все внимательнее прислушивался к разговору. Речь зашла, по существу, о цели жизни, о выборе пути в ней, и Андрей, особенно сейчас, когда от решения этого вопроса зависела вся его жизнь с Люсей, не мог равнодушно отнестись к тому, что он слышал. — А Жгутин, отставив чашку с чаем, закурил и продолжал, глядя куда-то сощуренными глазами:
— И еще вот что я вам скажу, дорогие вы мои. Чем больше я живу, тем больше мне хочется сознавать, что я живу не зря. И не в том смысле, что, мол, памятник о себе оставлю нерукотворный. Нет. Это надо понимать в том смысле, что конкретную пользу для нашего общего дела от своей работы я ощущаю. Это очень важно, особенно мне, как коммунисту. Без этого я жить не могу.
Семен снисходительно усмехнулся. — Вы сейчас, Федор Александрович, извините меня, говорите газетные истины. Мол, все профессии важны, надо только добросовестно трудиться на пользу, народу. Тысячу раз мы это уже слышали. Но еще никогда от повторения мысль не становилась убедительней…
И в этот момент Андрея особенно покоробила его нечуткость. Ведь если не по словам, то по искреннему тону Жгутина, по его волнению можно было понять, что говорит он об очень дорогом для себя, очень важном. Как же можно упрекать его в том, что он изрекает прописные истины?
Видно, то же самое почувствовала и Светлана, потому что посмотрела она на Семена сердито и чуть удивленно, а потом резко сказала:
— Не надо придираться к словам и выставлять себя таким умным.
— Просто я трезво смотрю на вещи, — строптиво возразил Семен, и лицо его приняло упрямое выражение. — Мы не так заражены идеализмом, как наши отцы. Верно, Андрей? Что ты отмалчиваешься?
— Дело не в идеализме отцов, — задумчиво ответил Андрей. — Просто надо и самому кое-что проверить в жизни.
— Значит, ты сомневаешься в принципах старшего поколения?
— Я не сомневаюсь в этих принципах. За них боролись наши отцы, за них готов драться и я. Но надо еще суметь их применить в своей собственной жизни. Это не всегда легко. Вот Федор Александрович говорит, что главное — свою пользу ощущать. А тогда скажите мне, что важнее — долг или стремление, если приходится, скажем, выбирать?
От размышлений и сомнений Андрей все больше переходил на спор. И видел он сейчас перед собой не Семена, не Жгутина и не Светлану, а Люсю; с ней, ожесточась, в который раз уже заводил этот спор.
— И я, например, считаю, что важнее — долг! Раз надо, раз тебя послали — работай! Значит, нужен, значит, полезен.
— Работай из-под палки? — усмехнулся Семен.
— Нет. Из убеждения. Из дисциплины! Семена все больше веселил этот спор.
— О, ты, я вижу, ортодокс, — тем же насмешливым тоном продолжал он. — Сейчас ты меня будешь призывать поехать на целину или вовремя платить членские взносы.
— Я тебя буду призывать не паясничать.
— И я тоже, — сухо промолвила Светлана.
Семен вдруг сразу посерьезнел и уже ядовито и многозначительно сказал, обращаясь к Андрею:
— Кстати, о принципах нашей, жизни. Один из них, если не ошибаюсь, гласит, что слова не должны расходиться с делами. А вот насчет дел у тебя какая-то, я бы сказал, телефонная неувязка наметилась. Чуть не каждый день кое-кто звонит, все тебя требует. И это с первых же… гм… суток, как ты сюда приехал.
— Какая телефонная неувязка? Что ты… — и тут вдруг Андрей осекся. «Семен намекает на Надю, на ее звонки, — подумал он. — Неужели ему что-то известно? Но откуда, как? Только этого не хватает!»
Но тут вмешалась Светлана.
— Мальчики, не ссориться, — строго скомандовала она и, обращаясь к Андрею, добавила: — Лучше расскажите, как вы сегодня контрабандиста поймали. Из папы я ничего не могла вытянуть.
— А это потому, — уже совсем другим тоном, весело и добродушно, отозвался Семен, — что другой принцип гласит: надо изучать все по первоисточникам. Вот я его к вам и привел, — он широким жестом указал на Андрея.
— Положим, я сама его привела, — засмеялась Светлана и снова взглянула на Андрея.
Взгляды их на секунду встретились, и Андрей прочел в глазах девушки столько тепла и доброжелательности, что ему вдруг на минуту показалось, что не так уж тяжело и беспросветно все в его жизни. И он, улыбнувшись, принялся весело описывать сегодняшнее происшествие в экспрессе Берлин—Москва.
Светлана, дивясь и радуясь внезапной перемене в нем, с интересом слушала его рассказ, смущенно ловя себя на том, что ей нравится его голос, его лицо, его скупые жесты, вся его огромная и нескладная фигура в сером, с искоркой пиджаке из дешевой ткани и голубой рубашке с расстегнутым воротом.
И Жгутину, молчаливо курившему в углу на диване, тоже нравился Андрей, но к этому чувству примешивалось какое-то беспокойство. «Что-то у этого парня неладно», — подумал он.
Рассказывая про утренний случай с Засохо, Андрей почти успокоился. Но куда бы затем ни сворачивал разговор, он все время ловил себя на тревожной мысли, что Семен знает о происшествии в гостинице «Буг» и что следовало бы увидеть Надю и раз навсегда покончить со всей этой историей.
Внезапно Андрей заметил, как слипаются глаза у Жгутина, каких усилий стоит ему борьба со сном, и предложил Семену уходить. Тот замялся, а Светлана стала убеждать их посидеть еще, ведь нет и десяти часов. Потом она обернулась к отцу и сказала ему ласково и настойчиво, чтобы он шел спать, что гости это ее, а не его, и тот, тяжело поднявшись с дивана, добродушно ответил:
— Ив самом деле. Устал я, братцы мои. Года, прямо скажем, не те.
В этот момент Андрей увидел, что Семен за спиной Светланы делает ему знаки, давая понять, что он бы хотел остаться, а вот Андрею, наоборот, следует под любым предлогом уходить. Тут уже Андрею ничего не оставалось, как, повинуясь товарищеской солидарности, вдруг «вспомнить» о каком-то неотложном деле и начать прощаться…
Как ни просила его Светлана, как для виду ни уговаривал Семен, Андрей распрощался. Уже в дверях Семен с особым чувством пожал ему руку.
И вот Андрей снова один на улице. Ветер утих. Из бездонной черноты неба, медленно кружась, падали большие, как белые бабочки, снежинки. Было холодно и сыро.
Андрей посмотрел на часы. Только десять. Куда себя деть теперь? Возвращаться домой еще рано. Надо прийти, когда Люся уже будет спать, иначе опять вспыхнет ссора. Опять! Сколько еще может так продолжаться? Сколько еще могут выдерживать человеческие нервы?
Он всегда думал, что у него не нервы, а канаты. Они не сдавали в самые трудные минуты. Так было, к примеру, на всех сессиях и на госэкзаменах. И он всегда шел отвечать первым, чтобы дать успокоиться остальным. Так было однажды и в альпинистском походе, когда они заблудились, спускаясь с гор к морю. Ребята начали нервничать, ссориться и искать виновного, а Андрей молча искал дорогу, искал спокойно и упрямо и нашел ее. Так, наконец, было и в другом альпинистском походе, на следующий год, когда чуть не сорвался в ущелье Володька Федоров. В тот миг Андрей вдруг почувствовал, как что-то сжалось у него внутри, словно пружина, мысли заработали удивительно спокойно, движения стали решительными, быстрыми, ему сразу стало ясно, что надо делать, и он успел-таки зацепить Володьку ледорубом за лямку вещевого мешка. «Колоссально, — сказал ему тогда Семен Буутаный, — у тебя нервы первый класс».
Теперь нервы начинают сдавать. Андрей это чувствует. Во время одной из ссор с Люсей на него вдруг накатила какая-то волна ярости, и он почувствовал, что не владеет собой, что может крикнуть сейчас что-то такое отвратительное и грубое, чего никогда еще себе не позволял. Андрей тогда впервые понял, что . теряет власть над собой, и это было так страшно, это так потрясло его, что в тот вечер он впервые убежал из дому.
Нет, нет, сейчас он ни за что не вернется домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Ну и дочка у вас, Федор Александрович. Не язычок, а бритва.
— Это у нее наследственное, — усмехнулся Жгутин, в зевке прикрывая пухлой ладонью рот. — По женской линии.
Светлана звонко рассмеялась.
— Хватит меня разоблачать перед гостями! Мамы, очевидно, нет дома? Идемте ко мне, — решительно объявила она молодым людям и, обращаясь к отцу, добавила: — Папочка, можешь спать дальше. Когда вскипит чайник, я тебя разбужу.
Без пальто, в синем скромном платьице с широким, ослепительно белым воротничком Светлана показалась Андрею совсем юной, почти девочкой. Но лицо Светланы, смуглое, оживленное, обрамленное копной коротких черных волос, останавливало внимание своей незаурядностью и умом, светившимся в больших горячих глазах. «Интересная девочка и умница», — окончательно решил про себя Андрей и с каким-то невольным уважением посмотрел на Семена.
В уютной Светланиной комнате Андрей и Семен с первой же минуты почувствовали себя приятно и свободно. Пока Светлана суетилась, накрывая на низкий столик у дивана скатерть и расставляя посуду, Андрей рассматривал книги на полке. Семен же помогал Светлане. Девушка весело, с шутливой строгостью командовала им, и он с видимым удовольствием подчинялся.
Наконец стол был накрыт, чайник вскипел, и Светлана побежала за отцом.
Жгутин появился уже в костюме, хотя и без галстука, умытый и окончательно проснувшийся.
За чаем разговор сначала вертелся вокруг последних известий из Москвы. Жгутин любил Москву трогательной и ревнивой любовью и мог без конца слушать рассказы москвичей о ее новых улицах, скверах и домах. Он очень жалел, что не может выписать «Вечернюю Москву», по его мнению, интереснейшую из всех газет.
Но постепенно разговор зашел о работе в таможне. Начал его Семен.
— А что, Федор Александрович, — обратился он к Жгутину, — если откровенно сказать, ведь не может наша работа всю жизнь приносить человеку удовлетворение. Верно?
— Почему же не может? — осторожно спросил Жгутин.
— Так это же не призвание, с этим люди не родятся. Вот, к примеру, врач, или там инженер, или музыкант. Это призвание. И для человека с таким призванием — счастье стать врачом или музыкантом. А таможенник? Разве это призвание, разве с этим родятся? Люди попадают на эту работу случайно.
Семен говорил с увлечением, и чувствовалось, что присутствие Светланы играло здесь немаловажную роль.
И Андрей, слушая приятеля, невольно улыбнулся: какими все-таки наивными становятся люди, когда влюбляются.
Но Жгутин воспринял слова Семена по-иному.
— Тонкой материи касаетесь, — покачал головой он. — Я, пожалуй, отвечу вам конкретным примером. Вот супруга моя, Нина Яковлевна, хирург, хирург по призванию, от рождения, это не я говорю, это ее коллеги говорят. И когда она рассказывает мне о своих делах, о своих операциях, я сижу как завороженный. Невозможно, понимаете ли, слушать ее спокойно. И вот, обратите внимание, когда я ей рассказываю о своей работе — о людях, которые проезжают через границу, о друзьях и врагах наших, о том, что они говорят, как ведут себя, о контрабанде, ведь слушает меня Нина Яковлевна, представьте себе, с интересом, и волнуется, и даже ругает меня, требует от меня чего-то. Но разве я такой уж расчудесный рассказчик? Разве в этом дело? Нет. Есть что-то в нашей работе, что за живое человека берет.
И ведь с каждым годом она все сложнее становится. Мы ведь на очень ответственном участке с вами находимся. Нам сейчас широта взглядов нужна, образование, культура, чтобы впросак не попасть: правильно закон применить, политику нашу объяснить, чтобы из словесной схватки с врагом победителем выйти. Вот как вы тогда с тем немцем, помните? — кивнул он Андрею.
Андрей смущенно спросил:
— Откуда вы знаете?
— Дубинин докладывал, восторг изливал. А разговор с голландцем, который часы провозил? Это ведь был разговор не только с ним, это еще и в газеты их может попасть, да и без того он десяткам людей станет известен там, в Голландии. Из этого тоже складывается мнение о стране. Шутка ли?
Незаметно для себя самого Андрей все внимательнее прислушивался к разговору. Речь зашла, по существу, о цели жизни, о выборе пути в ней, и Андрей, особенно сейчас, когда от решения этого вопроса зависела вся его жизнь с Люсей, не мог равнодушно отнестись к тому, что он слышал. — А Жгутин, отставив чашку с чаем, закурил и продолжал, глядя куда-то сощуренными глазами:
— И еще вот что я вам скажу, дорогие вы мои. Чем больше я живу, тем больше мне хочется сознавать, что я живу не зря. И не в том смысле, что, мол, памятник о себе оставлю нерукотворный. Нет. Это надо понимать в том смысле, что конкретную пользу для нашего общего дела от своей работы я ощущаю. Это очень важно, особенно мне, как коммунисту. Без этого я жить не могу.
Семен снисходительно усмехнулся. — Вы сейчас, Федор Александрович, извините меня, говорите газетные истины. Мол, все профессии важны, надо только добросовестно трудиться на пользу, народу. Тысячу раз мы это уже слышали. Но еще никогда от повторения мысль не становилась убедительней…
И в этот момент Андрея особенно покоробила его нечуткость. Ведь если не по словам, то по искреннему тону Жгутина, по его волнению можно было понять, что говорит он об очень дорогом для себя, очень важном. Как же можно упрекать его в том, что он изрекает прописные истины?
Видно, то же самое почувствовала и Светлана, потому что посмотрела она на Семена сердито и чуть удивленно, а потом резко сказала:
— Не надо придираться к словам и выставлять себя таким умным.
— Просто я трезво смотрю на вещи, — строптиво возразил Семен, и лицо его приняло упрямое выражение. — Мы не так заражены идеализмом, как наши отцы. Верно, Андрей? Что ты отмалчиваешься?
— Дело не в идеализме отцов, — задумчиво ответил Андрей. — Просто надо и самому кое-что проверить в жизни.
— Значит, ты сомневаешься в принципах старшего поколения?
— Я не сомневаюсь в этих принципах. За них боролись наши отцы, за них готов драться и я. Но надо еще суметь их применить в своей собственной жизни. Это не всегда легко. Вот Федор Александрович говорит, что главное — свою пользу ощущать. А тогда скажите мне, что важнее — долг или стремление, если приходится, скажем, выбирать?
От размышлений и сомнений Андрей все больше переходил на спор. И видел он сейчас перед собой не Семена, не Жгутина и не Светлану, а Люсю; с ней, ожесточась, в который раз уже заводил этот спор.
— И я, например, считаю, что важнее — долг! Раз надо, раз тебя послали — работай! Значит, нужен, значит, полезен.
— Работай из-под палки? — усмехнулся Семен.
— Нет. Из убеждения. Из дисциплины! Семена все больше веселил этот спор.
— О, ты, я вижу, ортодокс, — тем же насмешливым тоном продолжал он. — Сейчас ты меня будешь призывать поехать на целину или вовремя платить членские взносы.
— Я тебя буду призывать не паясничать.
— И я тоже, — сухо промолвила Светлана.
Семен вдруг сразу посерьезнел и уже ядовито и многозначительно сказал, обращаясь к Андрею:
— Кстати, о принципах нашей, жизни. Один из них, если не ошибаюсь, гласит, что слова не должны расходиться с делами. А вот насчет дел у тебя какая-то, я бы сказал, телефонная неувязка наметилась. Чуть не каждый день кое-кто звонит, все тебя требует. И это с первых же… гм… суток, как ты сюда приехал.
— Какая телефонная неувязка? Что ты… — и тут вдруг Андрей осекся. «Семен намекает на Надю, на ее звонки, — подумал он. — Неужели ему что-то известно? Но откуда, как? Только этого не хватает!»
Но тут вмешалась Светлана.
— Мальчики, не ссориться, — строго скомандовала она и, обращаясь к Андрею, добавила: — Лучше расскажите, как вы сегодня контрабандиста поймали. Из папы я ничего не могла вытянуть.
— А это потому, — уже совсем другим тоном, весело и добродушно, отозвался Семен, — что другой принцип гласит: надо изучать все по первоисточникам. Вот я его к вам и привел, — он широким жестом указал на Андрея.
— Положим, я сама его привела, — засмеялась Светлана и снова взглянула на Андрея.
Взгляды их на секунду встретились, и Андрей прочел в глазах девушки столько тепла и доброжелательности, что ему вдруг на минуту показалось, что не так уж тяжело и беспросветно все в его жизни. И он, улыбнувшись, принялся весело описывать сегодняшнее происшествие в экспрессе Берлин—Москва.
Светлана, дивясь и радуясь внезапной перемене в нем, с интересом слушала его рассказ, смущенно ловя себя на том, что ей нравится его голос, его лицо, его скупые жесты, вся его огромная и нескладная фигура в сером, с искоркой пиджаке из дешевой ткани и голубой рубашке с расстегнутым воротом.
И Жгутину, молчаливо курившему в углу на диване, тоже нравился Андрей, но к этому чувству примешивалось какое-то беспокойство. «Что-то у этого парня неладно», — подумал он.
Рассказывая про утренний случай с Засохо, Андрей почти успокоился. Но куда бы затем ни сворачивал разговор, он все время ловил себя на тревожной мысли, что Семен знает о происшествии в гостинице «Буг» и что следовало бы увидеть Надю и раз навсегда покончить со всей этой историей.
Внезапно Андрей заметил, как слипаются глаза у Жгутина, каких усилий стоит ему борьба со сном, и предложил Семену уходить. Тот замялся, а Светлана стала убеждать их посидеть еще, ведь нет и десяти часов. Потом она обернулась к отцу и сказала ему ласково и настойчиво, чтобы он шел спать, что гости это ее, а не его, и тот, тяжело поднявшись с дивана, добродушно ответил:
— Ив самом деле. Устал я, братцы мои. Года, прямо скажем, не те.
В этот момент Андрей увидел, что Семен за спиной Светланы делает ему знаки, давая понять, что он бы хотел остаться, а вот Андрею, наоборот, следует под любым предлогом уходить. Тут уже Андрею ничего не оставалось, как, повинуясь товарищеской солидарности, вдруг «вспомнить» о каком-то неотложном деле и начать прощаться…
Как ни просила его Светлана, как для виду ни уговаривал Семен, Андрей распрощался. Уже в дверях Семен с особым чувством пожал ему руку.
И вот Андрей снова один на улице. Ветер утих. Из бездонной черноты неба, медленно кружась, падали большие, как белые бабочки, снежинки. Было холодно и сыро.
Андрей посмотрел на часы. Только десять. Куда себя деть теперь? Возвращаться домой еще рано. Надо прийти, когда Люся уже будет спать, иначе опять вспыхнет ссора. Опять! Сколько еще может так продолжаться? Сколько еще могут выдерживать человеческие нервы?
Он всегда думал, что у него не нервы, а канаты. Они не сдавали в самые трудные минуты. Так было, к примеру, на всех сессиях и на госэкзаменах. И он всегда шел отвечать первым, чтобы дать успокоиться остальным. Так было однажды и в альпинистском походе, когда они заблудились, спускаясь с гор к морю. Ребята начали нервничать, ссориться и искать виновного, а Андрей молча искал дорогу, искал спокойно и упрямо и нашел ее. Так, наконец, было и в другом альпинистском походе, на следующий год, когда чуть не сорвался в ущелье Володька Федоров. В тот миг Андрей вдруг почувствовал, как что-то сжалось у него внутри, словно пружина, мысли заработали удивительно спокойно, движения стали решительными, быстрыми, ему сразу стало ясно, что надо делать, и он успел-таки зацепить Володьку ледорубом за лямку вещевого мешка. «Колоссально, — сказал ему тогда Семен Буутаный, — у тебя нервы первый класс».
Теперь нервы начинают сдавать. Андрей это чувствует. Во время одной из ссор с Люсей на него вдруг накатила какая-то волна ярости, и он почувствовал, что не владеет собой, что может крикнуть сейчас что-то такое отвратительное и грубое, чего никогда еще себе не позволял. Андрей тогда впервые понял, что . теряет власть над собой, и это было так страшно, это так потрясло его, что в тот вечер он впервые убежал из дому.
Нет, нет, сейчас он ни за что не вернется домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40