Но, тем не менее, вечно стараешься придать своему докладу этакую гладкость, чтобы высокому начальству не было за что уцепиться. Опять же, по опыту сорока лет, знаю, что такая гладкость может раздражать еще больше, чем ершистое дело. Случилось так и в этот раз.
– Ты переложи трубку в левую руку, а на правой загибай пальцы, – ядовито басил заместитель министра в трубку. – Женщину на вокзале упустили! Раз… Старика прошляпили, хотя он у вас под носом часа три толкался. А его убили?! Это два… Загибаешь пальцы?
Конечно, объективно он был прав. Но в нашей работе куда большее значение имеет субъективный фактор. И заместитель министра, профессионал высокого класса, прекрасно знал это. Знал, но его не могло не раздражать обилие, на первый взгляд, видимых зацепок в этом деле. Меня самого это раздражало. А нет худшего советчика, чем раздражение…
– Загнул? Пальцев хватило? То-то. Я вам дал Шимановского! Шимановского! А вы? – Он произнес имя Шимановского, как имя, по крайней мере, бога.
– Насколько я понимаю, и муровцы с убийством старика пока не могут рас… расхлебаться, – дерзнул я вставить реплику.
– Вы мне МУРом в глаз не тычьте… «Расхлебаться»… – Неожиданно голос в трубке помягчел. – У меня тут возникло одно соображение… Та женщина, на вокзале, что попросила с «разлучницей» разобраться… Она не кажется тебе довольно толковой и смелой?
– Она сама могла быть лишь случайным звеном в цепи.
– Не думаю. Слишком профессионально работала. Чувствуется холодная толковая голова… Да. Чувствуется. А тот след в парке, о котором ваш эксперт пишет…э… вот…нет, не то… ах, вот… «След кроссовки фирмы «Адидас», Метр шестьдесят два-три…» Так вот я и подумал: а не женщина ли это была в парке? Прикинь, не так много в стране женщин, стреляющих из короткоствольного оружия со снайперской точностью… Подумай!
– Мы… – начал было я. Но голос в трубке опять затвердел.
– У меня и без вас хлопот полон рот. Не хватало еще, чтобы заместитель министра выполнял работу уголовного розыска. Думайте сами, – и он бросил трубку.
«Не хватало еще»… А сам волей-неволей включился в расследование – и не могло быть иначе. Когда перед тобой лежит уже добрый том с оперативными данными по такому делу, ты, – если, конечно, тебе присуща творческая жилка, – невольно включаешься в работу. Таково свойство профессионала. И, хотя у заместителя министра хлопот действительно под завязку, выбросить из головы дело, оказывающее столь упрямое сопротивление, он уже просто не в силах…
Впрочем, эта его «подсказка» может действительно оказаться продуктивной.
Я набрал номер председателя областного комитета ДОСААФ, полковника Мелентьева:
– Здорово, Александр Васильевич…
– Доброе утро. Какая это нужда заставила тебя вспомнить о старом товарище?
– Необычайно секретная и срочная просьба…
– Так уж и необычайная?
– Ей-богу, нужна твоя помощь. Кто ведает у тебя стрелками?
– Стрелками?
– Ну, как там – стрелковый спорт, что ли…
– А… Егоров. Петя Егоров. Ты его должен помнить. В сорок седьмом году его отец сгорел, спасая детишек в Ломинцевском интернате.
– Егоров?! Конечно! Так вот, дай мне его минут на двадцать. Я вышлю машину.
– Что-нибудь серьезное? По нашему ведомству?
– Серьезное, но не по вашему, успокойся. Так пришлешь?
…Через полчаса в кабинет вошел худощавый мужчина. Неужели он сын того Егорова? Я вдруг ощутил буквально физическую тяжесть времени на своих плечах. Я знал Егорова-старшего приблизительно в таком же возрасте. Мы несколько минут потолковали о жизни. Вспомнили его отца. А затем я и спросил Егорова-младшего:
– Тебе часто приходилось выезжать на республиканские или союзные соревнования стрелков?
– Это моя работа. Ни одно крупное соревнование последних десяти лет я не пропустил. Да и зональные – тоже…
– Так вот. Мне бы хотелось знать… – Я никак не мог точно сформулировать свой вопрос. – Понимаешь ли… – И мне, чтобы Егоров отчетливо уяснил суть задачи, пришлось схематично поведать о выстреле в ночном парке.
– Конечно, это может оказаться для нас тупиковым ходом поиска, но, чем черт не шутит… Может быть, это была женщина. Тогда это исключительная женщина. Не думаю, чтобы в стране было много представительниц слабого пола, стреляющих столь безукоризненно из стрелкового оружия, – почти слово в слово повторил я фразу замминистра.
– Мне надо подумать. Перебрать свои архивы… Кстати говоря, хотя в обычной среде женщина-снайпер нонсенс, среди стрелков это не редкость…
– Понимаю. Но все же…
– Я могу с кем-то консультироваться?
– Наверное, это необходимо. Но – без конкретизации причины. Возможно такое?
– Думаю, возможно.
Простившись с Егоровым, я принялся за изучение донесений Демидова и Липиеньша, вот уже третий день работавших с бригадами поездов, проходивших в течение этих двух-трех дней через наш город. Донесения были обработаны полковником Пахотным, приколовшим к ним коротенькую записку: «Тов. генерал! Обратите внимание на встречу Липиеньша с проводницей Л. Архиповой из поезда «Адлер – Москва».
И первым делом я сел именно за эту справку.
14. ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ. (Чхеидзе)
По правде сказать, я и сам еще не был уверен в своей правоте. Просто не давала мне покоя одна фраза в протоколе служебного расследования.
«– Неужели вы по весу не определили, что кобура пустая?
– Я плохо себя чувствовал.»
…Конечно, микроинфаркт – не шутка. Но все же, мог ли человек, проработавший в милиции два десятка лет и чуть ли не ежедневно носящий кобуру с оружием на поясном ремне, не заметить, что она пустая? Это равноценно тому, чтобы плотник не обратил внимание, что его топор без топорища… Стало быть, рассуждал я, пистолет мог исчезнуть у Чехоева из-под подушки. Ведь утром его так же терзала сильная сердечная боль, но он сразу же обратил внимание на необычно легкий вес кобуры!
Поэтому я попросил начальника местной милиции поднять, если они имеются, документы на Чехоева-младшего, которому было тогда тринадцать лет. Успел я заметить, что Шелаури при этом поморщился. И через пару часов понял – почему. Имелись в райотделе документы на Чехоева-младшего… Последние года три он пьянствовал, развелся с женой, нигде не работал. Был замечен в актах мелкой спекуляции. Короче говоря, тип, согласно материалу, данному мне Шелаури, вырисовывался неприятный. По Чехоеву-подростку никаких компрометирующих сведений не было. Это могло объясняться и тем, что был он тогда тихим мальчишкой, и, конечно же, тем, что его отец работал в милиции… И такое случается, увы. Но портрет нынешнего бездельника и мелкого деляги давал основание полагать, что ему и в отрочестве были свойственны не самые нравственные поступки.
Повторяю, пока я лишь интуитивно вычленил Чехоева-младшего как возможного виновника исчезновения оружия. Но Шимановскому мое предложение показалось тоже интересным.
– Слушай сюда. Если, используя нынешние данные об одной чехоевской спекулятивной акции, вызвать его на допрос?
– И спугнуть?
– Кого?
– Действительно, кого?..
– Но вызвать его, Степа, имеет смысл только в том случае, если он никуда не выезжал в интересующие нас дни. Ну, а если выезжал, то это… сам понимаешь, Степа, что это может означать…
И Шимановский, взглянув на часы, заторопился:
– Пора на съемку. Бывай, князь. И побрился бы, что ли…
Я взял бритву, полотенце, у овального зеркала над раковиной намылил себе щеки. И Шелаури, возникший на пороге с черной папкой под мышкой и с пакетом в правой руке, отразился в зеркале – как на экране забарахлившего телевизора. Без того длинный и худой, как журавль, он казался еще длинней.
– Бреешься, дорогой?
«Догадлив», – подумал я устало.
Шелаури расположился за узким, как линейка, столом. Развернул пакет. В нем была кипа фотографий.
– Местный фотограф коллекционирует портреты всех горожан, снимающихся у него. У него единственное ателье в городе. Так что тут все интересующие тебя, дорогой. А это списки тех, кто уезжал и кто вернулся.
– Плюс-минус…
– Никаких «минус», дорогой. Тут даже те, кто выехал на машине, на телеге и на арбе. Данные поста ГАИ.
«А он действительно толковый мужик», – тепло подумал я.
– Но сначала позавтракаем…
Шелаури развернул газету и накрыл ею фотографии и папки. Затем вышел в коридор и крикнул:
– Самед!
В номер вошел огромный старшина с небольшим картонным ящиком и невозмутимо начал вынимать из него разнообразную снедь.
– Слушай, дорогой, – сказал Шелаури после того, как мы выпили по бокалу легкого бодрящего вина и закусили его индюшатиной, – слушай! Ты даешь мне поручения. Я их выполняю. Но честно ли это? Ты знаешь, для чего они нужны. А я ломаю себе голову…
– Я тоже ломаю, Сандро…
– Так почему не вместе нам их поломать? Я знаю тут каждого. Понимаешь? Каж-до-го. Ты же бродишь в Цунтинском ущелье!
– Где? – Озадаченно спросил я.
– В Цунтинском ущелье. Там люди смеются, чтобы через минуту заплакать, а через две минуты снова смеяться. Климат там такой, не обычно переменчивый. И ученые говорят, он на людей влияет таким образом, что у них на душе то кошки скребут, то флейта играет. Незнакомому человеку ни в чем там разобраться невозможно. Потому что цунтинец, разбив бутыль дедова вина, смеется, а купив «Жигули», рыдает, как на похоронах… Ты кушай, дорогой, кушай.
Поскольку я молчал, Шелаури молчал тоже. Похоже, обиделся.
– Ты хоть скажи, что со стариком, Иваном Аршаковичем?
Это был трудный вопрос. По плану, мы должны были ждать и зафиксировать, откуда возникнет слух о его убийстве.
– Не хочешь, не отвечай. Но я уже… знаю, что его убили.
– Знаешь, Сандро?
– Знаю, дорогой. Все уже знают.
Вот тебе и дуля в лицо, Степа!
15. «КОТОРЫЙ РАЗ ЛЕЧУ МОСКВА – ОДЕССА!» (Чхеидзе)
Весть о смерти старика, оказывается, привез почтенный отец семейства Гаджимамедовых – Рустам Эльмирович. Иван Аршакович не делал из своей поездки в столицу никакого секрета. Более того, о его путешествии знали все, поскольку старика пригласили на встречу ветеранов одной из воздушных армий… И самое главное – он условился с Гаджимамедовым встретиться в Москве. Тот ездил к сыну, служившему где-то в Заполярье…
Так бесславно провалилась та часть нашего плана, по которой мы должны были чутко следить, из какого источника возникнет информация о смерти старика.
После ухода Шелаури я разложил на полу около ста фотографий и начал сверять их со списком, составленным им. Оставалось только дивиться энергии начальника местной милиции: против каждой фамилия стояла короткая справка. Кто? Куда? Зачем? – вот явное преимущество работы нашего брата в маленьком городке, где каждый второй родственник каждому первому…
Через два часа, отбросив явно неперспективные имена и фотографии, я поднял с пола и разложил на койке, стуле и столе тридцать фотоснимков. Итак, я сел на корточки перед койкой и стал всматриваться в лица тех, кто уехал и приехал в Энск вчера или сегодня. Приехавшие раньше меня не интересовали, поскольку старик в гостинице был убит позавчера.
Так… Девять из них ездили в Сочи. Время их отсутствия не позволило им побывать в нашей области и в Москве… Семеро летали в Одессу на похороны… Как это я раньше не отсек их?! Так… Только один пропадал столько, сколько понадобилось бы на все их дела. Но он выезжал на своей машине. Вполне возможно, оставлял ее в аэропорту. А возможно и другое: разбил палаточку на берегу моря, да покейфовал себе в одиночестве… И все же запишем: Григорий Петрович Слепнев, заведующий аттракционами в крохотном городском парке. Мирная профессия. Радость пацанят. Стоп!!! Там ведь обязательно должен быть тир!
Только спокойно: никто еще точно не доказал, что в парке стреляли не в тебя, а в журналиста. Вполне возможно, все-таки – ив тебя. И тогда промахнувшийся в тебя не стрелок, а манная каша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
– Ты переложи трубку в левую руку, а на правой загибай пальцы, – ядовито басил заместитель министра в трубку. – Женщину на вокзале упустили! Раз… Старика прошляпили, хотя он у вас под носом часа три толкался. А его убили?! Это два… Загибаешь пальцы?
Конечно, объективно он был прав. Но в нашей работе куда большее значение имеет субъективный фактор. И заместитель министра, профессионал высокого класса, прекрасно знал это. Знал, но его не могло не раздражать обилие, на первый взгляд, видимых зацепок в этом деле. Меня самого это раздражало. А нет худшего советчика, чем раздражение…
– Загнул? Пальцев хватило? То-то. Я вам дал Шимановского! Шимановского! А вы? – Он произнес имя Шимановского, как имя, по крайней мере, бога.
– Насколько я понимаю, и муровцы с убийством старика пока не могут рас… расхлебаться, – дерзнул я вставить реплику.
– Вы мне МУРом в глаз не тычьте… «Расхлебаться»… – Неожиданно голос в трубке помягчел. – У меня тут возникло одно соображение… Та женщина, на вокзале, что попросила с «разлучницей» разобраться… Она не кажется тебе довольно толковой и смелой?
– Она сама могла быть лишь случайным звеном в цепи.
– Не думаю. Слишком профессионально работала. Чувствуется холодная толковая голова… Да. Чувствуется. А тот след в парке, о котором ваш эксперт пишет…э… вот…нет, не то… ах, вот… «След кроссовки фирмы «Адидас», Метр шестьдесят два-три…» Так вот я и подумал: а не женщина ли это была в парке? Прикинь, не так много в стране женщин, стреляющих из короткоствольного оружия со снайперской точностью… Подумай!
– Мы… – начал было я. Но голос в трубке опять затвердел.
– У меня и без вас хлопот полон рот. Не хватало еще, чтобы заместитель министра выполнял работу уголовного розыска. Думайте сами, – и он бросил трубку.
«Не хватало еще»… А сам волей-неволей включился в расследование – и не могло быть иначе. Когда перед тобой лежит уже добрый том с оперативными данными по такому делу, ты, – если, конечно, тебе присуща творческая жилка, – невольно включаешься в работу. Таково свойство профессионала. И, хотя у заместителя министра хлопот действительно под завязку, выбросить из головы дело, оказывающее столь упрямое сопротивление, он уже просто не в силах…
Впрочем, эта его «подсказка» может действительно оказаться продуктивной.
Я набрал номер председателя областного комитета ДОСААФ, полковника Мелентьева:
– Здорово, Александр Васильевич…
– Доброе утро. Какая это нужда заставила тебя вспомнить о старом товарище?
– Необычайно секретная и срочная просьба…
– Так уж и необычайная?
– Ей-богу, нужна твоя помощь. Кто ведает у тебя стрелками?
– Стрелками?
– Ну, как там – стрелковый спорт, что ли…
– А… Егоров. Петя Егоров. Ты его должен помнить. В сорок седьмом году его отец сгорел, спасая детишек в Ломинцевском интернате.
– Егоров?! Конечно! Так вот, дай мне его минут на двадцать. Я вышлю машину.
– Что-нибудь серьезное? По нашему ведомству?
– Серьезное, но не по вашему, успокойся. Так пришлешь?
…Через полчаса в кабинет вошел худощавый мужчина. Неужели он сын того Егорова? Я вдруг ощутил буквально физическую тяжесть времени на своих плечах. Я знал Егорова-старшего приблизительно в таком же возрасте. Мы несколько минут потолковали о жизни. Вспомнили его отца. А затем я и спросил Егорова-младшего:
– Тебе часто приходилось выезжать на республиканские или союзные соревнования стрелков?
– Это моя работа. Ни одно крупное соревнование последних десяти лет я не пропустил. Да и зональные – тоже…
– Так вот. Мне бы хотелось знать… – Я никак не мог точно сформулировать свой вопрос. – Понимаешь ли… – И мне, чтобы Егоров отчетливо уяснил суть задачи, пришлось схематично поведать о выстреле в ночном парке.
– Конечно, это может оказаться для нас тупиковым ходом поиска, но, чем черт не шутит… Может быть, это была женщина. Тогда это исключительная женщина. Не думаю, чтобы в стране было много представительниц слабого пола, стреляющих столь безукоризненно из стрелкового оружия, – почти слово в слово повторил я фразу замминистра.
– Мне надо подумать. Перебрать свои архивы… Кстати говоря, хотя в обычной среде женщина-снайпер нонсенс, среди стрелков это не редкость…
– Понимаю. Но все же…
– Я могу с кем-то консультироваться?
– Наверное, это необходимо. Но – без конкретизации причины. Возможно такое?
– Думаю, возможно.
Простившись с Егоровым, я принялся за изучение донесений Демидова и Липиеньша, вот уже третий день работавших с бригадами поездов, проходивших в течение этих двух-трех дней через наш город. Донесения были обработаны полковником Пахотным, приколовшим к ним коротенькую записку: «Тов. генерал! Обратите внимание на встречу Липиеньша с проводницей Л. Архиповой из поезда «Адлер – Москва».
И первым делом я сел именно за эту справку.
14. ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ. (Чхеидзе)
По правде сказать, я и сам еще не был уверен в своей правоте. Просто не давала мне покоя одна фраза в протоколе служебного расследования.
«– Неужели вы по весу не определили, что кобура пустая?
– Я плохо себя чувствовал.»
…Конечно, микроинфаркт – не шутка. Но все же, мог ли человек, проработавший в милиции два десятка лет и чуть ли не ежедневно носящий кобуру с оружием на поясном ремне, не заметить, что она пустая? Это равноценно тому, чтобы плотник не обратил внимание, что его топор без топорища… Стало быть, рассуждал я, пистолет мог исчезнуть у Чехоева из-под подушки. Ведь утром его так же терзала сильная сердечная боль, но он сразу же обратил внимание на необычно легкий вес кобуры!
Поэтому я попросил начальника местной милиции поднять, если они имеются, документы на Чехоева-младшего, которому было тогда тринадцать лет. Успел я заметить, что Шелаури при этом поморщился. И через пару часов понял – почему. Имелись в райотделе документы на Чехоева-младшего… Последние года три он пьянствовал, развелся с женой, нигде не работал. Был замечен в актах мелкой спекуляции. Короче говоря, тип, согласно материалу, данному мне Шелаури, вырисовывался неприятный. По Чехоеву-подростку никаких компрометирующих сведений не было. Это могло объясняться и тем, что был он тогда тихим мальчишкой, и, конечно же, тем, что его отец работал в милиции… И такое случается, увы. Но портрет нынешнего бездельника и мелкого деляги давал основание полагать, что ему и в отрочестве были свойственны не самые нравственные поступки.
Повторяю, пока я лишь интуитивно вычленил Чехоева-младшего как возможного виновника исчезновения оружия. Но Шимановскому мое предложение показалось тоже интересным.
– Слушай сюда. Если, используя нынешние данные об одной чехоевской спекулятивной акции, вызвать его на допрос?
– И спугнуть?
– Кого?
– Действительно, кого?..
– Но вызвать его, Степа, имеет смысл только в том случае, если он никуда не выезжал в интересующие нас дни. Ну, а если выезжал, то это… сам понимаешь, Степа, что это может означать…
И Шимановский, взглянув на часы, заторопился:
– Пора на съемку. Бывай, князь. И побрился бы, что ли…
Я взял бритву, полотенце, у овального зеркала над раковиной намылил себе щеки. И Шелаури, возникший на пороге с черной папкой под мышкой и с пакетом в правой руке, отразился в зеркале – как на экране забарахлившего телевизора. Без того длинный и худой, как журавль, он казался еще длинней.
– Бреешься, дорогой?
«Догадлив», – подумал я устало.
Шелаури расположился за узким, как линейка, столом. Развернул пакет. В нем была кипа фотографий.
– Местный фотограф коллекционирует портреты всех горожан, снимающихся у него. У него единственное ателье в городе. Так что тут все интересующие тебя, дорогой. А это списки тех, кто уезжал и кто вернулся.
– Плюс-минус…
– Никаких «минус», дорогой. Тут даже те, кто выехал на машине, на телеге и на арбе. Данные поста ГАИ.
«А он действительно толковый мужик», – тепло подумал я.
– Но сначала позавтракаем…
Шелаури развернул газету и накрыл ею фотографии и папки. Затем вышел в коридор и крикнул:
– Самед!
В номер вошел огромный старшина с небольшим картонным ящиком и невозмутимо начал вынимать из него разнообразную снедь.
– Слушай, дорогой, – сказал Шелаури после того, как мы выпили по бокалу легкого бодрящего вина и закусили его индюшатиной, – слушай! Ты даешь мне поручения. Я их выполняю. Но честно ли это? Ты знаешь, для чего они нужны. А я ломаю себе голову…
– Я тоже ломаю, Сандро…
– Так почему не вместе нам их поломать? Я знаю тут каждого. Понимаешь? Каж-до-го. Ты же бродишь в Цунтинском ущелье!
– Где? – Озадаченно спросил я.
– В Цунтинском ущелье. Там люди смеются, чтобы через минуту заплакать, а через две минуты снова смеяться. Климат там такой, не обычно переменчивый. И ученые говорят, он на людей влияет таким образом, что у них на душе то кошки скребут, то флейта играет. Незнакомому человеку ни в чем там разобраться невозможно. Потому что цунтинец, разбив бутыль дедова вина, смеется, а купив «Жигули», рыдает, как на похоронах… Ты кушай, дорогой, кушай.
Поскольку я молчал, Шелаури молчал тоже. Похоже, обиделся.
– Ты хоть скажи, что со стариком, Иваном Аршаковичем?
Это был трудный вопрос. По плану, мы должны были ждать и зафиксировать, откуда возникнет слух о его убийстве.
– Не хочешь, не отвечай. Но я уже… знаю, что его убили.
– Знаешь, Сандро?
– Знаю, дорогой. Все уже знают.
Вот тебе и дуля в лицо, Степа!
15. «КОТОРЫЙ РАЗ ЛЕЧУ МОСКВА – ОДЕССА!» (Чхеидзе)
Весть о смерти старика, оказывается, привез почтенный отец семейства Гаджимамедовых – Рустам Эльмирович. Иван Аршакович не делал из своей поездки в столицу никакого секрета. Более того, о его путешествии знали все, поскольку старика пригласили на встречу ветеранов одной из воздушных армий… И самое главное – он условился с Гаджимамедовым встретиться в Москве. Тот ездил к сыну, служившему где-то в Заполярье…
Так бесславно провалилась та часть нашего плана, по которой мы должны были чутко следить, из какого источника возникнет информация о смерти старика.
После ухода Шелаури я разложил на полу около ста фотографий и начал сверять их со списком, составленным им. Оставалось только дивиться энергии начальника местной милиции: против каждой фамилия стояла короткая справка. Кто? Куда? Зачем? – вот явное преимущество работы нашего брата в маленьком городке, где каждый второй родственник каждому первому…
Через два часа, отбросив явно неперспективные имена и фотографии, я поднял с пола и разложил на койке, стуле и столе тридцать фотоснимков. Итак, я сел на корточки перед койкой и стал всматриваться в лица тех, кто уехал и приехал в Энск вчера или сегодня. Приехавшие раньше меня не интересовали, поскольку старик в гостинице был убит позавчера.
Так… Девять из них ездили в Сочи. Время их отсутствия не позволило им побывать в нашей области и в Москве… Семеро летали в Одессу на похороны… Как это я раньше не отсек их?! Так… Только один пропадал столько, сколько понадобилось бы на все их дела. Но он выезжал на своей машине. Вполне возможно, оставлял ее в аэропорту. А возможно и другое: разбил палаточку на берегу моря, да покейфовал себе в одиночестве… И все же запишем: Григорий Петрович Слепнев, заведующий аттракционами в крохотном городском парке. Мирная профессия. Радость пацанят. Стоп!!! Там ведь обязательно должен быть тир!
Только спокойно: никто еще точно не доказал, что в парке стреляли не в тебя, а в журналиста. Вполне возможно, все-таки – ив тебя. И тогда промахнувшийся в тебя не стрелок, а манная каша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12