На первый взгляд, усилия Раупса увенчались успехом лишь в отношении Мезиса: тот предстал «в разрезе»… Красовского же обнажить не удалось. Он упорно держался раз принятого лице­мерно-смиренного тона, то и дело повторял «откровенно говоря», а сам вилял, уклонялся, прямо-таки вьюном вился, чтобы как-нибудь себя обелить. С особой настойчивостью он отрицал пред­намеренный, тщательно продуманный характер совершенного преступления.
– Почему жертвой был избран Карпов? – спрашивал, напри­мер, Раупс. «Откровенно говоря, – отвечал Красовский, – я не выбирал, даже не задумывался, мне было все равно: Карпов, Иванов или Петров. Возил меня в загс? Не помню, это неважно, мне эта машина была нужна».
Он не задумывался. Куда ж откровенней! Будто не знал, что Инар на редкость мягок и не умеет отказывать! При той репута­ции, которой Красовский пользовался в парке, далеко не каждый согласился бы тащиться с ним куда-то за город. Не из страха – в голову не пришло бы то, что он замыслил, но просто не стали бы связываться. Как сказал один из шоферов: «Охота была на него любоваться, пассажиров хватает. Да и где ему взять денег на такой конец? Не представляю, зачем Инар поехал!»
Судя по обрывкам дорожной беседы, которые мог припомнить Мезис, Красовский обошел Инара расчетливо и тонко: ему якобы надо повидать тещу и уговорить, чтобы она помирила его с женой. Прекрасно он помнил, кто возил его в загс! И соображал, что, сам счастливый в браке и отцовстве, Инар не ответит отказом на подобную просьбу…
Шаг за шагом Раупс разоблачал лживые утверждения Красов­ского, но это не приближало того к признанию. Вместо опровер­гнутой лжи он, смиренно вздыхая, выдвигал новую, и невозможно было добиться от него хоть какого-то искреннего чувства.
Был, в частности, записан на магнитофон голос вдовы Инара Карпова. Ее спросили: нет ли у вас потребности что-то сказать убийцам? Есть? Вот вам микрофон. Минут через пять силы оставили женщину, полились слезы, но то, что она успела сказать, проняло бы любого – страстный, горький и протестующий крик души. Мезис, слушая запись, вздрагивал и закусывал губу. Кра­совский только потупился, чтобы скрыть скуку в глазах. И в последовавшем затем допросе по-прежнему проскальзывал между пальцев, холодный и бесформенный, как желе. Зато надо было видеть, до чего он всполошился, ознакомясь с постановлением о предъявлении обвинения.
– В чем же вы не признаете себя виновным? – осведомился Раупс.
– Вот что хотел шофера убить… Это – нет!
– А как же иначе вы предполагали действовать?
– Вот, откровенно говоря, видите, тут так было… Конкретного плана, вот именно, не было… Я ехал на дачу, если откровенно уж говорить. Хотели мы, я лично хотел, связать водителя. Но когда Мезис нанес ему удар… то тут уже получилось…
– Связать – и дальше?
– Дальше оставить вместе с Мезисом на даче.
– Ну а потом?
– Потом он должен был уйти.
– И водителя отпустить?
– Ну конечно! Ясное дело!
– Вы говорите, хотели связать его. Веревкой?.. Ладно, допус­тим. Но у вас веревки не было с собой? Не было! Значит, шофера вы намеревались убить.
– Что вы! Что вы! Ради бога… Что вы, шутите, смеетесь, как говорится?..
– Такое преступление никто не совершает, если знает, что о нем станет быстро известно. Это уже логика.
– Но скрыться… я же принял решение…
– Так для чего тогда вы приготовили заранее орудия убийства? Вилы покупали?
– Ну, это так, на всякий случай инструмент мы заготовили.
– Когда Мезис сел в машину, у него было что-нибудь с собой прихвачено?
– Да, у него в сумке был ломик, а еще были… там если кровь… тряпки.
– Вилы он тоже взял?
– Вилы… у меня были.
– Ясно. В чем вы себя еще не признаете виновным?
– Инкассатора убивать мы не собирались. Вернее, я не соби­рался убивать. Это он так предложил, а я говорю: это не годится.
– Выходит, инициатором такого плана – убить шофера и инкассатора – был Мезис?
– Ну, просто разговор, это не план был, потому что я сказал, что это никак не годится, никак не пойдет…
– Каким же образом вы надеялись завладеть деньгами?
– Ну оглушить немножко инкассатора я лично думал…
– Хорошо, оставим это. На несколько вопросов я ответа так и не получил. Во-первых, почему у вас родилась мысль совершить преступление?
– В связи с моими личными неприятностями… женитьба, можно сказать, неудачная… то есть не то чтобы неудачная, но не такая, как надо бы… Ну, потом заходили там дружки. Гляжу, на углах стоят, сшибают копейки. Думал, не дай бог, и меня такая участь ждет… Ну вот, если с юмором подойти, решил миллион, как говорится, отхватить. И отхватил…
– Хотели иметь много денег?
– Нет, не хотел я много денег. Деньги вообще не радовали. Не только не радовали, вообще не знал, что с ними делать даже… Я хотел чего-то нормального. Хотел мать забрать. Мама должна была на пенсию пойти, и я так собирался к этому времени начать жить нормально… Уехал бы куда-нибудь в глушь… в какой-нибудь бедный колхоз. Работал бы хоть конюхом, писал бы книжки для детей.
Тут даже нашему невозмутимому Раупсу явно сделалось мутор­но.
– С картинками? – едко произнес он. – Так и в протокол занести? Что убили ради мамы… И желая в дальнейшем писать детские книжки?
Нет, не открывался Красовский! Остался за семью замками со всей своей судьбой и психологией. И Раупс не виноват: поди-ка добейся правдивости от подследственного, который принципи­ально «не видит», когда его уличают, и без устали плетет самые гнусные нелепости!
Тусклое лицо, бормочущий голосок. Если отвлечься от содер­жания и определить интонацию, то ближе всего его речь походи­ла на тягучий, нудный разговор о плохой погоде. Непробиваемое лицемерие. Маска. Внешняя оболочка. Защитная окраска. Вроде бы правильно, так оно и называется. И однако что-то здесь не то, определенно не то! Что же должна маскировать эта маска и что такое сокровенное и тайное призвана она защитить от взора следователя?
Ну, к примеру, хотел денег. Это ж очевидно. Да и велика важность, раз все равно грозит высшая мера. Признайся он сейчас еще в пяти убийствах – будет ему та же высшая мера! Не две, не три – одна и та же. К чему, спрашивается, столько усилий?
И начали мы подумывать: а есть ли что-нибудь там, под внеш­ней оболочкой? Вдруг да вообще пусто?! По укоренившейся привычке мы непременно ищем человека. Хоть остатки человека, хоть какую-никакую растленную, но душу. Но в конце концов у всякого правила бывают исключения. Не ищем ли мы нечто отсутствующее?
Решили принять как гипотезу: взамен души у Красовского нуль – и, исходя из этого, отбирать и монтировать материал. Если ошибемся, впереди еще суд – окончательная проверка всему…
Разительно несхожи были Мезис и Красовский на следствии. Красовский практически не изменился, не стронулся с позиции, занятой после задержания. Те же самые повадки, постная мина, понурая поза, напускное смирение с оттенком детскости: не суди­те строго, вы дяди взрослые, а я мал, несмышлен, не мудрено, что ошибся. Ему было около тридцати.
Мезис претерпел коренную ломку. Он вошел в кабинет Раупса каменным истуканом, и даже правдивость его производила оттал­кивающее впечатление, потому что правда была чудовищна, а рассказывал он ее с ледяным равнодушием.
Но от допроса к допросу совершались сдвиги. С лица Мезиса исчезла алкогольная одутловатость, оно постепенно пробужда­лось, появилась мимика, отражавшая проблески сознания и эмоций. Прежде гладкая и монотонная речь его начала спотыкаться на подробностях. Не из желания утаить. Следя за ним на экране, вы физически ощущали, как он заново (и по-новому) переживает эти подробности – и утрачивает равнодушие. И обретает способ­ность чувствовать, страдать, раскаиваться. В нем просыпался человек. Теперь его правдивость невольно подкупала, и тон Рауп­са делался иным не только «ради кино»…
– Красовский утверждает, что у него не было намерения убить Карпова и что это сделали вы по своей инициативе. Так ли это?
Мезис недоверчиво вскинул глаза.
– Нет. Это не так…
Повисла пауза. Мезис переваривал услышанное и недоуменно:
– Зачем же тогда вилами… – и опять пауза, и те страшные мгновения словно вновь протекли здесь, в кабинете следователя. – Зачем вилами колоть его в грудь… несколько раз?
– А кто колол?
– Николай колол. И я колол.
– Значит, заранее у вас была договоренность убить шофера такси?
– Ну конечно. А то, что Красовский говорит, что мы не собирались его убивать, – это ложь.
– Как вы думаете, почему он так ведет себя, почему сваливает на вас вину?
– Почему?.. Не знаю… я удивляюсь этому… Может быть, пото­му, что ничего не получилось?..
– Вы дружили с Красовским?
– Да, – помолчал и уточнил, – то есть мне казалось.
По лицу Раупса скользнула тень сожаления.
– Он был для вас авторитетом?
Конечно был, еще бы! Лет на пять старше и несравненно хитроумнее, Красовский бесспорно подчинил Мезиса своему влиянию и увлек перспективой сказочного богатства.
– Вы доверяли суждениям Красовского? – повторил Раупс, видоизменив формулировку.
Так естественно было ухватиться за возможность хоть чем-то оправдать себя: да, поддался влиянию Красовского, он втянул, соблазнил. И это не противоречило бы истине. Но Мезис уловил скрытый смысл вопроса и не принял «подсказки» следователя.
– Винить некого. Только себя, – ответил он после тяжкого раздумья.
Судьба Мезиса до ужаса проста и примитивна. Мы и рады бы проанализировать его психологию, определить этапы деградации личности, но в этом просто нужды нет – весь путь Владимира Мезиса к преступлению чуть ли не целиком укладывается в один глагол «Пил». Непрерывно пил с детства и до того дня, как взял в руки вилы.
По-настоящему он протрезвел только за решеткой. И тут в голове его медленно заворочались мысли. О жизни. О смерти. О том, что он человек. И о том, почему поступил бесчеловечно…
И вот с одной стороны был Инар Карпов. Его дети, жена, мать. Трагедия. С другой – Владимир Мезис. Тоже трагедия. Конечно, трагедии несравнимые, несопоставимые, спору нет. И все-таки!.. Сколько бы мы ни твердили себе, что Мезис злодей, убийца, все равно его было жаль. Возможно, кого-то это удивит, даже разгне­вает. Но кто-то и поймет нас, прочтя выдержки из последних допросов Мезиса и Красовского.
– Как вы полагаете, почему Красовский выбрал в сообщники именно вас?
– Ну… все-таки он у нас бывал… Видимо, доверял мне…
– Красовский, почему вы выбрали в соучастники Мезиса?
– Я хотел один на это дело решиться… Как раз уже решил… Собственно говоря, не решился, а так у меня мысли крутились. Потом смотрю, он что-то так, не работает, от милиции скрывает­ся. В смысле, не скрывается, но так… Да просто я его мало знал и, как говорится, знал, что он на все способен, что ли, или как бы выразиться…
– Мало знали, но знали, что на все способен… Откуда у вас такая жестокость, с которой вы убивали Карпова?
Вопрос не задевает Красовского даже «по касательной».
– Ну… это все стихийно, случайно получилось. Вот. И неволь­но. Так я это подразумевал. Так…
– Объясните, Мезис, откуда у вас та жестокость, с которой вы убивали Карпова?
Мезис молчит. Долго молчит, весь ушел в себя. И вдруг, подняв глаза, как открытие:
– Все-таки не так просто убить человека… Как я себя знаю, я жестокостью никогда не отличался. Я отличаюсь жестокостью, только когда в пьяном состоянии. Но и тут до такой степени никогда… – Сухое подавленное рыдание. – Тут, видно, капля за каплей, конечно, и набралось… Не могу объяснить… Эти пьянки. Да, наверно, пьянки.
– Что вы можете сказать о Красовском?
– Интересный человек был…
– Почему вы говорите «был»?
Что тут ответишь? «Потому что его скоро расстреляют, и меня тоже»? Язык не поворачивается. Мезис говорит другое, на горь­кой и звонкой ноте:
1 2 3 4 5 6 7