На ее
щеках не успели высохнуть слезы от двух маленьких слезинок,
а она уже была мертва. Ее беззубый полуоткрытый рот и
старчески сморщенные потрескавшиеся губы вызвали у него
тошнотворную ассоциацию со сгнившим и ссохшимся помидором,
завалившимся недели две назад за какой-нибудь кухонный шкаф
и оставшийся там незамеченным до тех пор, пока не начал
вонять. Он поднес ей ко рту маленькой круглое зеркальце и
терпеливо подержал его там минуту. Увидев, что на зеркальце
не появилось ни малейших признаков запотевания, он позвал
мать.
- Она говорит, что ее все еще мучают боли, и сильный
зуд.
Доктор важно наклонил голову вбок, напомнив ему на этот
раз Виктора де Грута.
- Ей КАЖЕТСЯ, что ей больно. Это мнимые боли. На самом
деле никаких болевых ощущений она не испытывает. Вот почему
так важен фактор времени. Ваша мать практически не в
состоянии исчислять время секундами, минутами или часами.
Она просто не чувствует его. Грубо говоря, для нее это то же
самое, что дни, недели и месяца.
До него, наконец, с большим трудом доходит смысл того,
о чем говорит этот высокий широкоплечий человек с бородой,
и это пугает его. Где-то в отдалении тихо звенит какой-то
звонок. Доктор не перестает говорить, желая закончить
начатую мысль, однако этот звонок - сигнал того, что ему
куда-то идти.
- Можете вы сделать что-нибудь для нее?
- Очень немногое.
Говорит он очень тихо и спокойно. По крайней мере, он,
что называется, "не вселяет ложной надежды".
- Может случиться что-нибудь еще хуже, чем кома?
- Конечно МОЖЕТ. Но мы не можем предсказать это с
достаточной степенью точности. Это совершенно
непредсказуемо. Поведение болезни можно сравнить с
поведением акулы. И то, и другое прогнозам не поддается. У
нее может развиться, например, отечность или опухание
брюшной полости.
- Еще одна опухоль?
- Нет, вы неправильно поняли меня - это не
злокачественное новообразование, а просто опухание брюшной
полости, при котором она раздувается подобно камере
футбольного меча. Это опухание может потом спасть, а после
этого появится снова. Я думаю, однако, что вряд ли стоит
подробно останавливаться на таких деталях сейчас. Я считаю,
что исход операции в любом случае можно будет считать
успешным. "А ЕСЛИ НЕТ?! - думает Джонни. - А ЕСЛИ НЕТ?!" Что
будет, если вдруг, не дай Бог, произойдет наоборот? И ему
все-таки придется дать ей эти пилюли?! Что будет, если его
схватят за руку?! Он не хочет оказаться на скамье подсудимых
по обвинению в "убийстве из милосердных побуждений". У него
совершенно нет желания попасть на галеры. Мысленно он уже
видит вопящие заголовки газет: МАТЕРЕУБИЙЦА ПОЙМАН ЗА РУКУ
НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ. Приятного мало.
Сидя в машине, он все вертит и вертит в руках коробочку
с надписью ДАРВОН. Вопрос стоит все также: СМОЖЕТ ЛИ ОН
СДЕЛАТЬ ЭТО? Должен ли он? Он прекрасно помнит ее слова:
"КАК БЫ Я ХОТЕЛА, ЧТОБЫ ВСЕ ЭТО ПОСКОРЕЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ! ВСЕ БЫ
СДЕЛАЛА ДЛЯ ЭТОГО, ЛИШЬ БЫ НЕ МУЧИТЬСЯ!" Кевин предлагает
выделить ей комнату в его доме для того, чтобы она могла
умереть не в клинике, а среди близких людей. В клинике
держать ее тоже больше не хотят. Прописали ей какие-то новые
пилюли, от которых речь ее стала еще более бессвязной и
невнятной. Это было уже на четвертый день после операции.
Они просто хотят как-нибудь поскорее избавиться от нее,
чтобы ее возможную смерть от неудачно проведенной кортотомии
можно было как-нибудь списать просто на обычный рак. И она,
таким образом, может остаться практически полностью
парализованной вплоть до самой смерти, которая, не
исключено, может наступить не так уж и скоро.
Он пытается представить себе, что значит потерять
чувство времени. Как она справляется с этим. И вообще, так
ли уж это важно для нее? Наверное, это что-то вроде того,
как попытаться собрать и распутать несколько десятков
клубков шерсти, разбросанных и запутанных игривым котенком.
Пожалуй, даже намного сложнее. Длинная череда дней,
проведенных в палате N 312. И все это в хаотическом
нагромождении друг на друга.
К кнопке вызова медсестры они приспособили небольшой
рычажок с веревочкой, другой конец которой привязали к
указательному пальцу ее левой руки - она уже не в состоянии
дотянутся до этой кнопки и нажать ее, если вдруг ей
понадобится помощь или просто возникнет необходимость в
утке.
Но даже и это ей уже неподконтрольно - она практически не
чувствует своих внутренних органов так же, как не чувствует
ног или рук, и о том, что сходила под себя, узнает только по
доносящемуся запаху. За время пребывания в клинике она
похудела с шестидесяти восьми до сорока трех килограммов, а
все ее мышцы атрофированы настолько, что ее тело можно
сравнить разве только что с телом плюшевой куклы. Имеет ли
это какое-нибудь значение для Кева?
Способен ли он, Джонни, на убийство? Ведь он хорошо
понимает, что это, как ни крути, самое настоящее убийство.
Причем не просто убийство, а матереубийство, как будто он -
внутриутробный плод из ранних рассказов Рэя Брэдбери,
задачей которого является убийство вынашивающего его
организма. Причем убийство во время родов - убийство
организма, уже даровавшего ему жизнь. И действительно,
Джонни был единственным ребенком в семье, с рождением
которого были связаны большие трудности. После появления на
свет его старшего брата Кевина, доктор сказал его матери,
что лучше бы ей не иметь больше детей, поскольку это связано
с большим риском для жизни...
Ее рак начался именно с матки.
Его жизнь и ее смерть начались в одном и том же месте.
Как будто там появился какой-то его темный двойник,
который уже медленно и грубо подталкивает ее к краю могилы.
Так почему же он сам не может сделать это более быстро и
бесполезно? НЕ ЛУЧШЕ ЛИ будет сделать это ему самому?
Он уже постепенно приучил ее к тому, что когда ей больно
(вернее, когда ей КАЖЕТСЯ, что ей больно), он дает ей
анальгин. Она уже воспринимает это спокойно. Таблетки лежат
в выдвижном ящичке тумбочки в футляре от очков для чтения,
которые ей уже больше не понадобятся. Они решили убрать их
из тумбочки так же, как и ее вставные зубы, опасаясь того,
что она может непроизвольно втянуть их в себя и
задохнуться. Сестра выдает ей таблетки сама. Но они с Джонни
придумали такую вот хитрость с футляром для очков, поскольку
она питает очень большое уважение, просто мистическое
какое-то преклонение перед всевозможными таблетками и
глотает аспирин до тех пор, пока не побелеет язык.
Конечно, он без труда сможет дать ей эти пилюли.
Трех-четырех будет вполне достаточно. Тысячи четырехсот
гранов аспирина, четырех сотен гранов Дарвона для пожилой
женщины, вес которой уменьшился за пять месяцев на одну
треть - более, чем достаточно.
Никто не знает, что у него есть эти пилюли - ни Кевин,
ни жена. Он думает о том, что было бы лучше, если бы в
палату N 312 положили кого-нибудь еще. Тогда бы он не так
волновался. Тогда его непричастность была бы еще более
очевидна, а если дело дойдет до расследования, то вину его
доказать будет значительно труднее. Действительно, так было
бы лучше. Если бы в палате лежала еще какая-нибудь женщина,
то он был бы очень благодарен за это Провидению...
- Ты сегодня выглядишь лучше.
- Правда?
- Намного. Как ты себя чувствуешь?
- Ох, не очень. Сегодня не очень хорошо.
- Давай посмотрим, как двигается твоя правая рука.
Она медленно и очень с большим трудом отрывает ее от
простыни. Рука со скрюченными пальцами замирает на какое-то
мгновение в воздухе и падает - ТУМ. Он улыбается ей, и она
улыбается ему в ответ.
- Тебя сегодня осматривал доктор?
- Да, он приходил. Он каждый день ко мне приходит. Очень
мило с его стороны. Дай мне, пожалуйста, немного воды, Джон.
Он дает ей стакан с трубочкой.
- Спасибо тебе, Джон, за то, что ты так часто навещаешь
меня. Ты очень хороший сын.
Она снова плачет. Вторая кровать пуста. То и дело мимо
застекленной стены палаты проплывает грязно-белые или
голубые "джонни". Дверь полуоткрыта. Он осторожно забирает у
нее стакан, тупо пытаясь сообразить, "полупустой он или
полуполный".
- А как левая рука?
- О, намного лучше.
- Давай посмотрим.
Она поднимает ее. Мать всегда была левшой и, может быть,
поэтому левая рука оправляется от губительных для моторных
функций осложнений после кортотомии быстрее. Она медленно
сжимает пальцы в кулак, сгибает руку в локте, похрустывая
суставами запястья и пальцев. Вдруг рука неожиданно падает
на простыню с глухим звуком - ТУМ.
- Я совершенно не чувствую ее.
Он подходит к стенному шкафу, открывает его, достает из
него пальто, в котором она приехала в клинику и вынимает из
его кармана ее кошелек. Она панически боится воров. Она
просто помешалась на них с тех пор, как услышала от бывшей
своей соседки по палате, что у одной пожилой дамы в старом
крыле клинику украли пятьсот долларов, которые она прятала в
тапочке. Она уже несколько раз рассказывала ему об
уборщицах, которые готовы слямзить буквально все, что плохо
лежит, особенно у спящих больных. Его мать вообще стала
помешана слишком на многом. Однажды она рассказала ему
дрожащим голосом об одном человеке, который якобы зашел
как-то поздно ночью в ее палату и, спрятавшись под кровать,
просидел там до утра, а потом так же тихо ушел. Это конечно
можно было объяснить действием многочисленных
транквилизаторов, которыми они ее пичкают. Но главная
причина, без сомнения, в том, что у нее наметились явные
нелады с психикой. Просто паранойя какая-то. Вообще-то здесь
самое настоящее разгулье для наркоманов - таблетки можно без
труда стащить из аппараторской в конце коридора, которая
почему-то никогда не запирается. Может быть, это сделано
даже нарочно. Приближение смерти не так, наверное, трагично,
когда находишься под мягким черным одеялом транквилизаторов.
Чудеса современной науки.
В кошельке кроме денег лежат еще и ее таблетки. Он
возвращается с ними к кровати, садится на стул и открывает
его.
- Дать тебе что-нибудь отсюда?
- О, Джонни, я не знаю...
- Выпей что-нибудь. Может, тебе станет легче.
Ее левая рука медленно отрывается от простыни и,
окачиваясь, поднимается как поврежденный вертолет. Она
неуверенно подносит ее к кошельку и, опустив пальцы внутрь,
достает оттуда упаковку каких-то таблеток.
- Отлично! Молодец! - аплодирует Джонни.
Но она отворачивает лицо, вернее глаза, в сторону и
произносит плачущим голосом:
- В прошлом году я могла поднять этими руками два полных
ведра воды.
Ну, вот и время. Нужно делать это сейчас. В палате очень
жарко, но на лбу у него выступает холодная испарина. "Если
она не попросит сейчас аспирин, - думает он, - то я НЕ
СДЕЛАЮ ЭТОГО.
1 2 3 4