Если бы я оставил его на свободе, ему скорее всего удалось бы застрелить Раллингтона. Он хотел пожертвовать ради этого своей жизнью, а такого человека тяжело оставить. Так скажи, что бы ты с ним сделала на моем месте?
— Я, конечно, не обманула бы его, чтобы...
— Оставь это! Обмануть — значит злоупотребить доверием. Как я мог обмануть Холлинсхэда, если ничего ему не должен и ничего не обещал? И почему ты не сообщила полиции? Ты — добропорядочный гражданин, который осуждает убийство. Твое чувство долга и твоя совесть должны были заставить тебя галопом помчаться в полицию и предупредить их о потенциальном убийце, скрывающемся поблизости с заряженной винтовкой и огромным зубом на полицейских. Почему ты этого не сделала?
Марта опустила голову.
— Вы специально все запутываете!
— Прежде чем начать швыряться словами вроде “обманывать” и ставить меня в один ряд с Иудой, почему бы немного не подумать о самой жертве и о том, что он сам об этом думал? Создается впечатление, что мистер Холлинсхэд не чувствовал себя серьезно обманутым, не правда ли?
— Откуда вы знаете, что чувствовал старик перед смертью?
— Дьявол, он сам сказал нам! — ответил я. — Ты слышала сообщение по радио. Холлинсхэд сказал это громко и ясно. Он нарочно признался в двух убийствах, которых не совершал. Это была его маленькая хитрость по отношению к полицейским и одновременно послание мне.
— Не говорите глупостей! Они, должно быть, применили третью степень...
— О, бог ты мой! — воскликнул я с отвращением.
— А теперь в чем дело?
— Ни в чем. Абсолютно ни в чем, просто мне — нравится, как ты меняешь роли в зависимости от настроения. Теперь достойный оскорбленный страж порядка, жизнь которого ты хотела во что бы то ни стало спасти несколько часов назад, превращается в бандита с садистскими наклонностями, который выбивает признания из заключенных. А этот смелый и благородный джентльмен, по которому ты только что проливала потоки слез, вдруг превратился в трусливого и малодушного старого слюнтяя, поспешно подписывающего что угодно после пары минут допроса. Черт побери, он пробыл у них всего часть ночи, Борден. Я не исключаю, что наш друг шериф мог быть не очень-то мягок, но неужели ты в самом деле веришь, что кучка полицейских, вместе или по очереди, могла заставить этого старого упрямца с холмов Кентукки признаться в том, в чем он не собирался признаваться? Согласен, любой может со временем сломаться, но если Раллингтон может расколоть человека за пару часов — значит, у него есть приемы, которых не знало гитлеровское гестапо. Марта ошеломленно покачала головой.
— Тогда это совершенно бессмысленно! Если они не принудили его признаться, почему...
— Я тебе сказал почему! — перебил я. — Ты просто не хочешь слушать. Я тебе сказал, что Холлинсхэд положил на быков. Он послал мне сигнал. Старик говорил мне, где бы я ни был, что он остался в дураках, но не обижается. Чтобы доказать это, он снимает с меня подозрение, официально беря на себя ответственность за мои два убийства, — не забывай, он думает, что я Карл. Он, так сказать, пристыдил меня, воздав добром за зло. Старый джентльмен заставил меня быть в долгу перед ним. Он надеялся, что в ответ я сделаю небольшое дельце для него.
Марта облизала губы:
— Что... что он хотел, чтобы вы сделали для него?
— Ты знаешь — что.
— Вы хотите сказать... он ожидал, что вы убьете за него шерифа? Но это же безумие!
— Ничего безумного в этом нет. Он думал, что я Карл. Своим признанием он отвлекал от меня полицейских, чтобы легче было совершить задуманное. Это был его вклад в дело возмездия. И вроде бы даже жалко, что он пропадает впустую. — Я внезапно усмехнулся. — О, только не надо вцепляться мне в горло, Борден. Я просто пошутил в своей обычной грубой манере. Я не могу стрелять в слуг закона, угождая жаждущему крови старому мстителю. Даже тому, кто сделал мне одолжение, сняв подозрение с Карла.
— Я рада, что вы сказали это, — ответила она колко. — Иначе, принимая во внимание вашу извращенную логику, я бы, конечно, поинтересовалась сама... Черт бы вас побрал!
— А теперь что не так?
— С тех пор, как я с вами, все наоборот. Вы все выворачиваете наизнанку. Мне кажется, что вы делаете это нарочно! — Она глубоко вздохнула. — Я думаю, что вы самый безжалостный и аморальный человек, которого я когда-либо встречала!
— Не надо обманывать себя, — парировал я. — В вашей семье есть один человек, который даст мне фору.
— Имеете в виду моего отца? — Не услышав ничего в ответ, Марта спустя некоторое время добавила: — Это несправедливо — использовать его против меня. Но вы вообще несправедливый человек, Мэтт.
— Справедливость — это для скаутов. А сейчас... От всех этих разговоров я чертовски проголодался.
Но только я начал отворачиваться, как девушка коснулась моей руки:
— Мэтт?
— Что?
В ее голосе слышались странные напряженные нотки.
— Вы думаете, что я просто отсталый ребенок? — Что-то изменилось в атмосфере комнаты. Я остановился и внимательно сверху вниз посмотрел на нее. Ее серые глаза заблестели, а губы, лишенные губной помады, чуть приоткрылись. Что ж, я должен был догадаться обо всем раньше, когда она назвала меня безжалостным и аморальным. Обычно это первый шаг. Второй, когда она говорит: “Не думаете ли вы, что я ребенок?” Третий, и последний, — когда вы говорите, что так не думаете.
— Возможно, ты и отсталая, Борден, — сказал я, — но ты не ребенок. И она им не была.
Глава 20
Через бесконечно долгий промежуток времени она шевельнулась. Обнявшись, мы лежали на покрывале большой кровати. Получилось так, что нам не удалось даже раздеться и выключить свет.
— Бог ты мой, вот и верь теперь в мгновенную страсть! — выдохнула Марта. — Знаешь, я даже не успела разуться.
Она поерзала, и я услышал, как туфли одна за другой упали на ковер. Марта продолжала извиваться, пока не заехала мне локтем в нос.
— Что ты там, черт возьми, делаешь? — спросил я, не открывая глаз.
— Пытаюсь снять этот дурацкий парик... Наконец-то! Если бы ты был джентльменом, то встал бы и выключил свет.
— Если бы я был джентльменом, был бы я здесь? — удивился я. — А теперь-то в чем дело?
— Это проклятое платье разрезает меня пополам. — Наконец, удобно устроившись, она немного помолчала. Потом заговорила опять: — Почему ты считаешь... Это неправильно! Таким образом, фу! Даже не выключая света. Ни дамской сдержанности, ни постепенного раздевания... Просто хлопнуться в одежде с мужиком на кровать и... неистово помогать ему задирать юбку, разрывать к черту колготки... Правда, на них все равно была спущена петля. Но с мужчиной, который мне даже не нравится!
— Борден, ты слишком много говоришь. И кроме того, не вовремя.
— Но ты мне не нравишься, — возразила она. — Ты, надеюсь, не обманываешься? Столь бурное проявление желания с моей стороны вовсе не означает, что я безумно в тебя влюбилась.
— Расслабься. Я знаю, что ты ненавидишь меня до глубины души. Ты по-прежнему считаешь, что я жестокий, хладнокровный, расчетливый убийца, которого надо бы на месте пристрелить, но ты не признаешь убийства как такового. А я по-прежнему считаю, что ты — сентиментальная остолопка, которая позволяет вздорным эмоциям заслонить лучшую часть того малого неразвитого интеллекта, который у нее есть. Так обстоят дела, и ничего не изменилось, О`кей? Удовлетворена?
Марта ответила не сразу. Возможно, она подумала, что я выразился чересчур сильно. Но, когда она заговорила, в голосе обиды не было.
— Видимо, мы сражались так же, как делали это все время с момента нашей первой встречи. Мы просто перенесли конфликт на другой театр военных действий. Тебе так не кажется?
— Конечно, — ответил я. — И так как мы согласились, что не любим друг друга, а совсем наоборот, я думаю, ты не обидишься, если я застегнусь и пойду принесу что-нибудь поесть. Наши упражнения пробудили во мне волчий аппетит.
Она тихонько хихикнула.
— Хорошо, принеси и мне гамбургер с кока-колой. У меня нет сейчас настроения показываться на людях, Мэтт.
— Что?
В ее голосе заплескалось озорство:
— А что, если я расскажу папе?
— Не думаю, что ты сделаешь это, — я поднялся с кровати. — Дело не в том, что это имеет какое-то значение. Я сам расскажу, если он спросит. Сомневаюсь, однако, что Мак будет очень удивлен. Он слишком умен, чтобы создать такую ситуацию и ожидать стерильности отношений. Если бы твой папа не хотел этого, то подкинул бы тебя Лорне или другой женщине-агенту, а не мне.
Марта мягко засмеялась.
— Мне нравится, как лестно ты это излагаешь. Как будто я какой-то демон или что-нибудь в этом роде. Ха-ха. Демон! Это слишком причудливое слово для девушки, которая считается практически неграмотной. А почему ты думаешь, что я не скажу, Мэтт?
Я усмехнулся.
— Потому что у твоего отца несколько старомодные понятия, которые время от времени дают о себе знать, и не все они относятся к английскому языку. Он может, например, вбить себе в голову, что мы должны пожениться.
Марта снова рассмеялась.
— Ох! Это будет хуже смерти! Вы можете рассчитывать на мое молчание, сэр. Только не забудь гамбургер, не очень зажаренный. И коку со льдом, пожалуйста...
Утром я побрился в ванной комнате, в которой сохло свежевыстиранное голубое платье. Порванный нейлон был небрежно брошен в корзину для мусора. Когда я появился, Марта все еще лежала в постели, ожидая своей очереди. Я сказал, что душ свободен и я жду ее в кафе. Потом отнес чемоданы к машине и проверил все колеса, опоры прицепа, крюк, ремни крепления лодки и скобу, которая во время езды поддерживала массивный подвесной мотор под нужным углом, чтобы нижняя его часть не соприкасалась с дорогой.
Закончив, я прошел к офису мотеля и выписался. По дороге в ресторан я захватил газету. За чашкой кофе у меня хватило времени просмотреть ее. На первой странице было краткое изложение дела душителя из Форт Адамса. Прочитав статью, я заключил, что ни у кого не было ни малейшего интереса поставить под вопрос официальное заключение. Шериф Раллингтон получил человека, и ситуация была под контролем. Дело было завершено и готово занять свое место в ряду классических убийств.
Во втором сообщении, привлекшем меня, вашингтонский политический комментатор говорил об удивительном в последние дни росте популярности кандидатуры миссис Элен Лав. Как отметил эксперт, ее избирательная кампания начиналась вяло. фактически многие посмеивались над ней, считая ее еще одним символом борцов за равноправие женщин. Но сейчас, незадолго до партийного съезда, известные политические фигуры начинают примыкать к движению, имеющему все большие шансы на успех.
Сейчас признается, читал я дальше, что у дамы-сенатора есть реальные шансы быть выдвинутой кандидатом в президенты, хотя многие в Вашингтоне озадачены мотивами искушенных профессиональных политиков, отвергающих постоянных партийных кандидатов, для того чтобы последовать за таким рискованным и необычным вождем. Конечно, продолжал комментатор, не исключено, что политики просто принимают в расчет голоса женщин, а это половина избирателей страны...
Я сложил газету. К черту политику: у меня была уйма собственных проблем. Я достал из кармана счет мотеля, который только что оплатил, и нахмурился, рассматривая запись: междугородные переговоры — 4 доллара 37 центов. Потом разорвал его и выбросил клочки в мусорную корзину около кассы. Эта проклятая маленькая самонадеянная Мата Хари, со злостью подумал я, неловкая маленькая дура, попросившая включить стоимость своего секретного междугородного разговора в счет. Это же надо додуматься!
К черту любителей, думал я, особенно молодых конспираторов женского пола, и их представление (а они в этом все одинаковы), что лучший способ сделать любого мужчину, и даже опытного агента, совершенно глухим, слепым и глупым — это затащить его в ближайшую постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Я, конечно, не обманула бы его, чтобы...
— Оставь это! Обмануть — значит злоупотребить доверием. Как я мог обмануть Холлинсхэда, если ничего ему не должен и ничего не обещал? И почему ты не сообщила полиции? Ты — добропорядочный гражданин, который осуждает убийство. Твое чувство долга и твоя совесть должны были заставить тебя галопом помчаться в полицию и предупредить их о потенциальном убийце, скрывающемся поблизости с заряженной винтовкой и огромным зубом на полицейских. Почему ты этого не сделала?
Марта опустила голову.
— Вы специально все запутываете!
— Прежде чем начать швыряться словами вроде “обманывать” и ставить меня в один ряд с Иудой, почему бы немного не подумать о самой жертве и о том, что он сам об этом думал? Создается впечатление, что мистер Холлинсхэд не чувствовал себя серьезно обманутым, не правда ли?
— Откуда вы знаете, что чувствовал старик перед смертью?
— Дьявол, он сам сказал нам! — ответил я. — Ты слышала сообщение по радио. Холлинсхэд сказал это громко и ясно. Он нарочно признался в двух убийствах, которых не совершал. Это была его маленькая хитрость по отношению к полицейским и одновременно послание мне.
— Не говорите глупостей! Они, должно быть, применили третью степень...
— О, бог ты мой! — воскликнул я с отвращением.
— А теперь в чем дело?
— Ни в чем. Абсолютно ни в чем, просто мне — нравится, как ты меняешь роли в зависимости от настроения. Теперь достойный оскорбленный страж порядка, жизнь которого ты хотела во что бы то ни стало спасти несколько часов назад, превращается в бандита с садистскими наклонностями, который выбивает признания из заключенных. А этот смелый и благородный джентльмен, по которому ты только что проливала потоки слез, вдруг превратился в трусливого и малодушного старого слюнтяя, поспешно подписывающего что угодно после пары минут допроса. Черт побери, он пробыл у них всего часть ночи, Борден. Я не исключаю, что наш друг шериф мог быть не очень-то мягок, но неужели ты в самом деле веришь, что кучка полицейских, вместе или по очереди, могла заставить этого старого упрямца с холмов Кентукки признаться в том, в чем он не собирался признаваться? Согласен, любой может со временем сломаться, но если Раллингтон может расколоть человека за пару часов — значит, у него есть приемы, которых не знало гитлеровское гестапо. Марта ошеломленно покачала головой.
— Тогда это совершенно бессмысленно! Если они не принудили его признаться, почему...
— Я тебе сказал почему! — перебил я. — Ты просто не хочешь слушать. Я тебе сказал, что Холлинсхэд положил на быков. Он послал мне сигнал. Старик говорил мне, где бы я ни был, что он остался в дураках, но не обижается. Чтобы доказать это, он снимает с меня подозрение, официально беря на себя ответственность за мои два убийства, — не забывай, он думает, что я Карл. Он, так сказать, пристыдил меня, воздав добром за зло. Старый джентльмен заставил меня быть в долгу перед ним. Он надеялся, что в ответ я сделаю небольшое дельце для него.
Марта облизала губы:
— Что... что он хотел, чтобы вы сделали для него?
— Ты знаешь — что.
— Вы хотите сказать... он ожидал, что вы убьете за него шерифа? Но это же безумие!
— Ничего безумного в этом нет. Он думал, что я Карл. Своим признанием он отвлекал от меня полицейских, чтобы легче было совершить задуманное. Это был его вклад в дело возмездия. И вроде бы даже жалко, что он пропадает впустую. — Я внезапно усмехнулся. — О, только не надо вцепляться мне в горло, Борден. Я просто пошутил в своей обычной грубой манере. Я не могу стрелять в слуг закона, угождая жаждущему крови старому мстителю. Даже тому, кто сделал мне одолжение, сняв подозрение с Карла.
— Я рада, что вы сказали это, — ответила она колко. — Иначе, принимая во внимание вашу извращенную логику, я бы, конечно, поинтересовалась сама... Черт бы вас побрал!
— А теперь что не так?
— С тех пор, как я с вами, все наоборот. Вы все выворачиваете наизнанку. Мне кажется, что вы делаете это нарочно! — Она глубоко вздохнула. — Я думаю, что вы самый безжалостный и аморальный человек, которого я когда-либо встречала!
— Не надо обманывать себя, — парировал я. — В вашей семье есть один человек, который даст мне фору.
— Имеете в виду моего отца? — Не услышав ничего в ответ, Марта спустя некоторое время добавила: — Это несправедливо — использовать его против меня. Но вы вообще несправедливый человек, Мэтт.
— Справедливость — это для скаутов. А сейчас... От всех этих разговоров я чертовски проголодался.
Но только я начал отворачиваться, как девушка коснулась моей руки:
— Мэтт?
— Что?
В ее голосе слышались странные напряженные нотки.
— Вы думаете, что я просто отсталый ребенок? — Что-то изменилось в атмосфере комнаты. Я остановился и внимательно сверху вниз посмотрел на нее. Ее серые глаза заблестели, а губы, лишенные губной помады, чуть приоткрылись. Что ж, я должен был догадаться обо всем раньше, когда она назвала меня безжалостным и аморальным. Обычно это первый шаг. Второй, когда она говорит: “Не думаете ли вы, что я ребенок?” Третий, и последний, — когда вы говорите, что так не думаете.
— Возможно, ты и отсталая, Борден, — сказал я, — но ты не ребенок. И она им не была.
Глава 20
Через бесконечно долгий промежуток времени она шевельнулась. Обнявшись, мы лежали на покрывале большой кровати. Получилось так, что нам не удалось даже раздеться и выключить свет.
— Бог ты мой, вот и верь теперь в мгновенную страсть! — выдохнула Марта. — Знаешь, я даже не успела разуться.
Она поерзала, и я услышал, как туфли одна за другой упали на ковер. Марта продолжала извиваться, пока не заехала мне локтем в нос.
— Что ты там, черт возьми, делаешь? — спросил я, не открывая глаз.
— Пытаюсь снять этот дурацкий парик... Наконец-то! Если бы ты был джентльменом, то встал бы и выключил свет.
— Если бы я был джентльменом, был бы я здесь? — удивился я. — А теперь-то в чем дело?
— Это проклятое платье разрезает меня пополам. — Наконец, удобно устроившись, она немного помолчала. Потом заговорила опять: — Почему ты считаешь... Это неправильно! Таким образом, фу! Даже не выключая света. Ни дамской сдержанности, ни постепенного раздевания... Просто хлопнуться в одежде с мужиком на кровать и... неистово помогать ему задирать юбку, разрывать к черту колготки... Правда, на них все равно была спущена петля. Но с мужчиной, который мне даже не нравится!
— Борден, ты слишком много говоришь. И кроме того, не вовремя.
— Но ты мне не нравишься, — возразила она. — Ты, надеюсь, не обманываешься? Столь бурное проявление желания с моей стороны вовсе не означает, что я безумно в тебя влюбилась.
— Расслабься. Я знаю, что ты ненавидишь меня до глубины души. Ты по-прежнему считаешь, что я жестокий, хладнокровный, расчетливый убийца, которого надо бы на месте пристрелить, но ты не признаешь убийства как такового. А я по-прежнему считаю, что ты — сентиментальная остолопка, которая позволяет вздорным эмоциям заслонить лучшую часть того малого неразвитого интеллекта, который у нее есть. Так обстоят дела, и ничего не изменилось, О`кей? Удовлетворена?
Марта ответила не сразу. Возможно, она подумала, что я выразился чересчур сильно. Но, когда она заговорила, в голосе обиды не было.
— Видимо, мы сражались так же, как делали это все время с момента нашей первой встречи. Мы просто перенесли конфликт на другой театр военных действий. Тебе так не кажется?
— Конечно, — ответил я. — И так как мы согласились, что не любим друг друга, а совсем наоборот, я думаю, ты не обидишься, если я застегнусь и пойду принесу что-нибудь поесть. Наши упражнения пробудили во мне волчий аппетит.
Она тихонько хихикнула.
— Хорошо, принеси и мне гамбургер с кока-колой. У меня нет сейчас настроения показываться на людях, Мэтт.
— Что?
В ее голосе заплескалось озорство:
— А что, если я расскажу папе?
— Не думаю, что ты сделаешь это, — я поднялся с кровати. — Дело не в том, что это имеет какое-то значение. Я сам расскажу, если он спросит. Сомневаюсь, однако, что Мак будет очень удивлен. Он слишком умен, чтобы создать такую ситуацию и ожидать стерильности отношений. Если бы твой папа не хотел этого, то подкинул бы тебя Лорне или другой женщине-агенту, а не мне.
Марта мягко засмеялась.
— Мне нравится, как лестно ты это излагаешь. Как будто я какой-то демон или что-нибудь в этом роде. Ха-ха. Демон! Это слишком причудливое слово для девушки, которая считается практически неграмотной. А почему ты думаешь, что я не скажу, Мэтт?
Я усмехнулся.
— Потому что у твоего отца несколько старомодные понятия, которые время от времени дают о себе знать, и не все они относятся к английскому языку. Он может, например, вбить себе в голову, что мы должны пожениться.
Марта снова рассмеялась.
— Ох! Это будет хуже смерти! Вы можете рассчитывать на мое молчание, сэр. Только не забудь гамбургер, не очень зажаренный. И коку со льдом, пожалуйста...
Утром я побрился в ванной комнате, в которой сохло свежевыстиранное голубое платье. Порванный нейлон был небрежно брошен в корзину для мусора. Когда я появился, Марта все еще лежала в постели, ожидая своей очереди. Я сказал, что душ свободен и я жду ее в кафе. Потом отнес чемоданы к машине и проверил все колеса, опоры прицепа, крюк, ремни крепления лодки и скобу, которая во время езды поддерживала массивный подвесной мотор под нужным углом, чтобы нижняя его часть не соприкасалась с дорогой.
Закончив, я прошел к офису мотеля и выписался. По дороге в ресторан я захватил газету. За чашкой кофе у меня хватило времени просмотреть ее. На первой странице было краткое изложение дела душителя из Форт Адамса. Прочитав статью, я заключил, что ни у кого не было ни малейшего интереса поставить под вопрос официальное заключение. Шериф Раллингтон получил человека, и ситуация была под контролем. Дело было завершено и готово занять свое место в ряду классических убийств.
Во втором сообщении, привлекшем меня, вашингтонский политический комментатор говорил об удивительном в последние дни росте популярности кандидатуры миссис Элен Лав. Как отметил эксперт, ее избирательная кампания начиналась вяло. фактически многие посмеивались над ней, считая ее еще одним символом борцов за равноправие женщин. Но сейчас, незадолго до партийного съезда, известные политические фигуры начинают примыкать к движению, имеющему все большие шансы на успех.
Сейчас признается, читал я дальше, что у дамы-сенатора есть реальные шансы быть выдвинутой кандидатом в президенты, хотя многие в Вашингтоне озадачены мотивами искушенных профессиональных политиков, отвергающих постоянных партийных кандидатов, для того чтобы последовать за таким рискованным и необычным вождем. Конечно, продолжал комментатор, не исключено, что политики просто принимают в расчет голоса женщин, а это половина избирателей страны...
Я сложил газету. К черту политику: у меня была уйма собственных проблем. Я достал из кармана счет мотеля, который только что оплатил, и нахмурился, рассматривая запись: междугородные переговоры — 4 доллара 37 центов. Потом разорвал его и выбросил клочки в мусорную корзину около кассы. Эта проклятая маленькая самонадеянная Мата Хари, со злостью подумал я, неловкая маленькая дура, попросившая включить стоимость своего секретного междугородного разговора в счет. Это же надо додуматься!
К черту любителей, думал я, особенно молодых конспираторов женского пола, и их представление (а они в этом все одинаковы), что лучший способ сделать любого мужчину, и даже опытного агента, совершенно глухим, слепым и глупым — это затащить его в ближайшую постель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34