Посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим; и я, пришед, получил бы мое с прибылью.
Итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов. Ибо всякому имеющему дастся и приумножится; а у неимеющего отнимется и то, что имеет. А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю. Там будет плач и скрежет зубов.
Мф., XXV, 14 - 30
84.
85. 18.05 - 18.22
Певица допела Хэлло, Долли! и Арсений протянул: да-а-а... потом добавил: помнишь, у Равиля песенка была: друзья мои, мы вместе отплывали в неизвестность, - куда теперь нацелен ваш компас? Как там дальше? Не пощадили бури... подсказал Юра. Вот именно, подтвердил Арсений, не пощадили бури наших парусных флотилий, =разбились в щепки наши корабли... Впрочем, слишком романтично. По мне, мы скорее являем эдакое кладбище с покосившимися крестами и надписью над воротами: здесь зарыты собаки. Кстати, как поживает Галка? Ты знаешь, Арсений, ответил Юра, Галя не поживает. Галя умерла. Две недели назад. От рака... И, словно в подтверждение сказанному, показал рукою на тарелку, полную красной шелухи. В этом-то все и дело. А стихи у тебя, конечно, хорошие. Арсению стало ужасно неудобно. Он не знал, что ему делать, как вести себя, о чем говорить. И в землю закопал? чуть не вырвалось из него. Оркестр, как назло, шебуршал нотами, никак не мог начать новый номер, и над столом висела тишина. Арсений снова поглядел на ударницу, та, кажется, и действительно очень походила на покойную Юрину жену. Сколько ж ей лет было? выдумал, наконец, Арсений вопрос. Тридцать? Двадцать девять... с половиной... Ч-черт! А я думал: раком заболевают только после сорока! выругался Арсений и тоже покосился на тарелку. В общем, так оно и есть... но... видишь вот... Юра уже почти плакал. Ты извини, сказал Арсений, что я тебе стихи дурацкие читал, про сборник рассказывал. Никакие они не дурацкие, брось напрашиваться на комплимент! ответил Юра и заплакал уже явственно. Арсений налил коньяку в рюмки: выпьем? Вид плачущего Юры был просто невыносим. Хотелось не то убежать, не то зареветь самому. Давай, вытер слезы Юра. За Галю? За упокой души рабы Божией Галины... Ты что, веруешь? А что мне остается еще?
Выпили. Закусили. Помолчали. А рак чего? поинтересовался Арсений, словно это не все равно. Груди. Молочной железы, ответил Юра. Галя тут, в Москве, полгода лежала. Оперировали. Я почти все время рядом просидел. Что же меня не разыскал? обиженно выступил Арсений. Знаешь, не очень до того было. И потом... как бы тебе объяснить? Не хотелось, что ли. Казалось, если мы с Галей сами, вдвоем, - она выкарабкается. Потом ее выписали, вернулись домой. Почти до конца ходила на работу. А вела себя как! Все понимала, но держалась. Я даже верить стал, что как-нибудь уладится. И только за две недели слегла. Прямо на глазах начала таять. Но все улыбалась. Накануне смерти почувствовала себя лучше. Я подумал - перелом какой, кризис. А она взяла и...
Подошел официант с киевскими котлетами, стал передвигать посуду. Арсений не смел уже ни оглядываться на оркестр, который как раз заиграл что-то веселенькое, ни смотреть на Юру: уткнув глаза в тарелку, ощущал себя все неудобнее. Я первые дни у мамы жил, перекрикивая музыку, продолжил Юра, а потом чувствую: вообще не могу в М-ске. Пошел к директору, говорю: как, мол, хотите - давайте отпуск. А то просто уеду, и все. Директор меня в Москву и отправил, на курсы повышения. Это даже лучше, а то б не знал, куда себя пристроить... А так хожу, слушаю чего-то... Да-а... в который раз повторил Арсений. Да... Сколько ж вы прожили? Я помню, свадьбу играли... в каком? Я еще в политехе учился... В шестьдесят седьмом, кажется? В шестьдесят седьмом... рассеянно подтвердил Юра и тут же спохватился. Что? Нет, в шестьдесят восьмом. Четырех дней не дожили до десяти лет. Ты ведь знаешь, мы даже детей не завели: не хотелось отвлекаться друг от друга. А сейчас - какое-то ужасно глупое ощущение: квартира новая: две комнаты, изолированные, мебель, Галя сама выбирала, обставляла. Конечно, смешно звучит, но в Гале заключалось для меня все. Как-то ни работа не держала, ничего. А сейчас просто не знаю, куда деваться, что делать дальше. Вот когда бы ребенка! Впрочем, тоже черт его знает: рос бы сиротою... Да... снова сказал Арсений и украдкою глянул на часы. Знаешь, Юрка, двинули-ка все же в ту компанию! Там ничего, интересно. Критик этот должен прийти, ну, помнишь, я говорил?.. Владимирский. И девочка... Развеешься, а? Нет, Ася. Ты извини. Мне видеть никого не хочется. Я уж лучше в кино посижу, что ли. Да ты иди, иди, не стесняйся. Я еще долго в Москве - увидимся. Нет, Юрка, правда! Я обещал, там ждать будут. Неудобно! Да иди-иди, все нормально, улыбнулся Юра. Мне просто не хочется. А знаешь что? нашелся Арсений. У меня одна знакомая в зале Чайковского работает - программы объявляет. Артисткой когда-то была. Хочешь, я сейчас позвоню, узнаю, что там у них сегодня? Хочешь? Не суетись, Ася, снова улыбнулся Юра. Все нормально. Нет, подожди! - Арсений рад был хоть как угодно вырваться из атмосферы дикой неловкости. Я сейчас позвоню! У тебя двушки нету? Юра выгреб мелочь: вот, по копейке. Устроит?
Арсений пошел звонить. Юра налил в фужер остатки коньяка, перекрестился и выпил. Поковырял вилкой котлету, и из нее тонкой струйкою брызнул расплавленный жир. Подпер голову рукою. Взгляд его был направлен в сторону оркестра. Звучала музыка. Ударница с лицом мадонны равнодушно колотила палочками по своей установке.
86.
А назвать книгу надо будет так:
ДТП
комический роман
о дорожно-транспортном происшествии,
не случившемся с человеком,
который всю жизнь думал, что страдает за правду,
а на самом деле
стоял в очереди на автомобиль
И предпослать ей эпиграф из московской телефонной книги - Арсений давно его заприметил:
справки
о несчастных случаях 294-54-92
о заблудившихся детях 235-07-08
о забытых вещах 233-00-18
Лучше бы, конечно, о заблудших детях, об утраченных вещах - но тут уж ничего не поделаешь: документальность.
87. 6.56 - 18.25
Проводив так и не обернувшегося Арсения взглядом до угла, Лика слезла с подоконника и отчаянно - едва не вылетело стекло - захлопнула форточку. Походила по квартире из угла в угол. Наткнулась взглядом на Арсениеву зажигалку. Взяла в руки, повертела, пока металл не стал теплым. Выкурила сигарету. Приняла душ. Снова походила по квартире. Откинула теплое, душное пуховое одеяло и - зажигалка в кулачке забралась под него. Тоска на душе стояла страшная, и прогнать ее существовал единственный на свете способ: выпить. Но если Лика сделает это сейчас, она уже не сумеет остановиться несколько дней, пожалуй что и неделю, - а вечером надо на службу; а послезавтра прилетает Женя, и хватит ли Лике сил вынести вид опрокинутого его лица? А вдруг позвонит и Арсений и, если почувствует - а он почувствует! - что она пьяна, тут же бросит трубку и не перезвонит уже долго, может, даже никогда.
Лика больше часа ворочалась под одеялом; желание выпить, предчувствие того, как сразу изменится, расцветет мир, как тысячи увлекательных возможностей откроются перед нею, как хорошо будет поехать куда-нибудь к старым друзьям, как исчезнут с души непереносимая усталость, обида, раздражение, - желание выпить не давало заснуть, сверлило, свербело, заманивало, и уже непонятно было, чем занять себя, на что отвлечься, чтобы ноги сами не понесли вниз, через двор, через дорогу к заветному прилавку. Лика сняла трубку, набрала номер матери, хотела поговорить с Олечкою - но мать начала, по обыкновению, читать мораль, и Лика, что-то раздраженно буркнув, трубку повесила. Вот если бы позвонил Арсений... Лика набрала три первые цифры служебного Арсениева телефона, но тут же прижала рычаг: нет уж, не дождется, сама она звонить не собирается.
Снова походила из угла в угол, снова покурила, снова постояла под душем. Открыла холодильник, перебрала продукты: все вызывало одинаковую тошноту, есть не хотелось совершенно. Удержаться, конечно, надо бы, но подскажите: как? А чего она в самом деле?! - Лика со злостью швырнула Арсениеву зажигалку куда-то в угол. - Олечку забрала мать и не подпускает; Женька мотается черт-те где - тоже мне, любит! Арсений устраивает пакостные сцены... Ради кого, собственно, удерживаться? Плевать она на них хотела! Ради зала Чайковского? Ей, Жанне д'Арк?! Лика лихорадочно оделась и совсем было выбежала из дому, как зазвонил телефон. Але, Арсений? крикнула в трубку с надеждою, но это, конечно, оказался никакой не Арсений, а администраторша со службы. Не зная, что и сказать, администраторша молола чушь: чутко, ненавязчиво проверяла, в форме ли Лика. Ох уж эта ей чуткость! Спросила бы лучше прямо! Трезвая я, трезвая! заорала Лика в микрофон. Не доверяете? Так вот же вам! И, обрывая пуговицы, расшвыривая вещи, разделась догола, бросилась под одеяло. Заплакала. И незаметно пришел сон без сновидений.
Новый телефонный звонок разбудил Лику. Пробегая к трубке, взглянула на часы: опаздывает; не телефон - проспала бы. На сей раз - все же Арсений: слушай, у меня тут неприятность! - и словом не обмолвился об утренней сцене; это, конечно, хорошо: можно считать, что помирились; но вот так вот, небрежно, походя, без извинений, без хотя бы упреков, - обидно... Приехал старый друг, институтский еще, м-ский. Юрка Седых. Помнишь, я рассказывал? Из нашего театрика. Разумеется, Лика не помнила. Она ничего не хотела помнить. Она предпочла бы, чтобы память у нее парализовало навсегда! Хорошо, не важно. Короче, у него две недели назад умерла жена. Лика опаздывала, катастрофически опаздывала: надо еще погладить платье! Понимаешь? Что я должна понимать?!
Почувствовав, что Лика сильно обижена, Арсений зажурчал, замурлыкал в трубку, - его, оказывается, интересовало, какая сегодня программа. Сейчас посмотрю. Лика полезла в сумку за книжечкою: спрашивает про программу - может, придет? Нашла, долистала до нужной странички, прочла в трубку. Ну вот, прямо на заказ. Провести сможешь? Разумеется, не меня - его! Я - никак. У меня ЛИТО. Не бабы, а Владимирский. Критик такой известный. Могла б и знать.
Лике стало обидно до слез - какое он право имеет кричать на нее?! - но смолчала и принялась покорно выслушивать приметы Арсениева друга, черт его побери совсем, и где и когда он ее будет ждать. Жена, вишь, у него умерла - а ей-то, а Лике-то что за дело?! Может, Арсений просто хочет меня сбагрить? мелькнуло в голове, и глаза сузило ожесточение. А вот возьму да напьюсь! Что? переспросила. Какая зажигалка? Ах, зажигалка! Пошарила взглядом по углам, вспоминая, в который зашвырнула Арсениеву вещицу. Здесь твоя зажигалка, здесь! Не пропадет! Никуда не денется! Не пропью я ее, успокойся, пожалуйста! закричала на Арсения, и голос его, как по команде, снова сделался мягким, бархатистым, обволакивающим, и у Лики снова, как оно бывало и всегда, не нашлось сил сопротивляться. Хорошо. Захвачу я твою зажигалочку. Передам. (Пауза.) А когда мы с тобой увидимся? решившись, спросила робко, с надеждою. Ведь послезавтра прилетает Женя. Женя - это твои проблемы, голос Арсения мгновенно пожесточел, стал резким, неприятным. Сама с ним и разбирайся. А я освобожусь - позвоню. Все. Некогда. Спасибо. Целую. Пока.
В трубке запищало. Он меня целует! криво усмехнулась Лика и полезла в угол выуживать зажигалку. Выудила. Села. Тупо уставилась в заоконье. Подкладываешь под приятеля? Ради Бога! Я не гордая! Я уже не гордая. Подкладываешь - лягу.
Часть вторая
ВЕЧЕР И ПОЛНОЧЬ.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ ПОДПОЛЬЕ
Глава девятая
ЖИТИЕ ЛИКИ
Отцы пустынники и жены непорочны...
А. Пушкин
88.
Житие Лики было тридцать три года и окончилось успением в щели между беленым железобетонным забором и стеной трансформаторной будки. За успением не последовало ни воскресения, ни вознесения на небо, ни причтения к сонму святых и великомучеников, но будничная жизнь с дочерью, мужем и любовником, обремененная заботами об обеде и чистоте постельного белья, препирательствами с сантехником ЖЭКа, ежедневным стоянием в магазинных очередях и многим другим, о чем писать скучно, ибо слишком знакомо всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов. Ибо всякому имеющему дастся и приумножится; а у неимеющего отнимется и то, что имеет. А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю. Там будет плач и скрежет зубов.
Мф., XXV, 14 - 30
84.
85. 18.05 - 18.22
Певица допела Хэлло, Долли! и Арсений протянул: да-а-а... потом добавил: помнишь, у Равиля песенка была: друзья мои, мы вместе отплывали в неизвестность, - куда теперь нацелен ваш компас? Как там дальше? Не пощадили бури... подсказал Юра. Вот именно, подтвердил Арсений, не пощадили бури наших парусных флотилий, =разбились в щепки наши корабли... Впрочем, слишком романтично. По мне, мы скорее являем эдакое кладбище с покосившимися крестами и надписью над воротами: здесь зарыты собаки. Кстати, как поживает Галка? Ты знаешь, Арсений, ответил Юра, Галя не поживает. Галя умерла. Две недели назад. От рака... И, словно в подтверждение сказанному, показал рукою на тарелку, полную красной шелухи. В этом-то все и дело. А стихи у тебя, конечно, хорошие. Арсению стало ужасно неудобно. Он не знал, что ему делать, как вести себя, о чем говорить. И в землю закопал? чуть не вырвалось из него. Оркестр, как назло, шебуршал нотами, никак не мог начать новый номер, и над столом висела тишина. Арсений снова поглядел на ударницу, та, кажется, и действительно очень походила на покойную Юрину жену. Сколько ж ей лет было? выдумал, наконец, Арсений вопрос. Тридцать? Двадцать девять... с половиной... Ч-черт! А я думал: раком заболевают только после сорока! выругался Арсений и тоже покосился на тарелку. В общем, так оно и есть... но... видишь вот... Юра уже почти плакал. Ты извини, сказал Арсений, что я тебе стихи дурацкие читал, про сборник рассказывал. Никакие они не дурацкие, брось напрашиваться на комплимент! ответил Юра и заплакал уже явственно. Арсений налил коньяку в рюмки: выпьем? Вид плачущего Юры был просто невыносим. Хотелось не то убежать, не то зареветь самому. Давай, вытер слезы Юра. За Галю? За упокой души рабы Божией Галины... Ты что, веруешь? А что мне остается еще?
Выпили. Закусили. Помолчали. А рак чего? поинтересовался Арсений, словно это не все равно. Груди. Молочной железы, ответил Юра. Галя тут, в Москве, полгода лежала. Оперировали. Я почти все время рядом просидел. Что же меня не разыскал? обиженно выступил Арсений. Знаешь, не очень до того было. И потом... как бы тебе объяснить? Не хотелось, что ли. Казалось, если мы с Галей сами, вдвоем, - она выкарабкается. Потом ее выписали, вернулись домой. Почти до конца ходила на работу. А вела себя как! Все понимала, но держалась. Я даже верить стал, что как-нибудь уладится. И только за две недели слегла. Прямо на глазах начала таять. Но все улыбалась. Накануне смерти почувствовала себя лучше. Я подумал - перелом какой, кризис. А она взяла и...
Подошел официант с киевскими котлетами, стал передвигать посуду. Арсений не смел уже ни оглядываться на оркестр, который как раз заиграл что-то веселенькое, ни смотреть на Юру: уткнув глаза в тарелку, ощущал себя все неудобнее. Я первые дни у мамы жил, перекрикивая музыку, продолжил Юра, а потом чувствую: вообще не могу в М-ске. Пошел к директору, говорю: как, мол, хотите - давайте отпуск. А то просто уеду, и все. Директор меня в Москву и отправил, на курсы повышения. Это даже лучше, а то б не знал, куда себя пристроить... А так хожу, слушаю чего-то... Да-а... в который раз повторил Арсений. Да... Сколько ж вы прожили? Я помню, свадьбу играли... в каком? Я еще в политехе учился... В шестьдесят седьмом, кажется? В шестьдесят седьмом... рассеянно подтвердил Юра и тут же спохватился. Что? Нет, в шестьдесят восьмом. Четырех дней не дожили до десяти лет. Ты ведь знаешь, мы даже детей не завели: не хотелось отвлекаться друг от друга. А сейчас - какое-то ужасно глупое ощущение: квартира новая: две комнаты, изолированные, мебель, Галя сама выбирала, обставляла. Конечно, смешно звучит, но в Гале заключалось для меня все. Как-то ни работа не держала, ничего. А сейчас просто не знаю, куда деваться, что делать дальше. Вот когда бы ребенка! Впрочем, тоже черт его знает: рос бы сиротою... Да... снова сказал Арсений и украдкою глянул на часы. Знаешь, Юрка, двинули-ка все же в ту компанию! Там ничего, интересно. Критик этот должен прийти, ну, помнишь, я говорил?.. Владимирский. И девочка... Развеешься, а? Нет, Ася. Ты извини. Мне видеть никого не хочется. Я уж лучше в кино посижу, что ли. Да ты иди, иди, не стесняйся. Я еще долго в Москве - увидимся. Нет, Юрка, правда! Я обещал, там ждать будут. Неудобно! Да иди-иди, все нормально, улыбнулся Юра. Мне просто не хочется. А знаешь что? нашелся Арсений. У меня одна знакомая в зале Чайковского работает - программы объявляет. Артисткой когда-то была. Хочешь, я сейчас позвоню, узнаю, что там у них сегодня? Хочешь? Не суетись, Ася, снова улыбнулся Юра. Все нормально. Нет, подожди! - Арсений рад был хоть как угодно вырваться из атмосферы дикой неловкости. Я сейчас позвоню! У тебя двушки нету? Юра выгреб мелочь: вот, по копейке. Устроит?
Арсений пошел звонить. Юра налил в фужер остатки коньяка, перекрестился и выпил. Поковырял вилкой котлету, и из нее тонкой струйкою брызнул расплавленный жир. Подпер голову рукою. Взгляд его был направлен в сторону оркестра. Звучала музыка. Ударница с лицом мадонны равнодушно колотила палочками по своей установке.
86.
А назвать книгу надо будет так:
ДТП
комический роман
о дорожно-транспортном происшествии,
не случившемся с человеком,
который всю жизнь думал, что страдает за правду,
а на самом деле
стоял в очереди на автомобиль
И предпослать ей эпиграф из московской телефонной книги - Арсений давно его заприметил:
справки
о несчастных случаях 294-54-92
о заблудившихся детях 235-07-08
о забытых вещах 233-00-18
Лучше бы, конечно, о заблудших детях, об утраченных вещах - но тут уж ничего не поделаешь: документальность.
87. 6.56 - 18.25
Проводив так и не обернувшегося Арсения взглядом до угла, Лика слезла с подоконника и отчаянно - едва не вылетело стекло - захлопнула форточку. Походила по квартире из угла в угол. Наткнулась взглядом на Арсениеву зажигалку. Взяла в руки, повертела, пока металл не стал теплым. Выкурила сигарету. Приняла душ. Снова походила по квартире. Откинула теплое, душное пуховое одеяло и - зажигалка в кулачке забралась под него. Тоска на душе стояла страшная, и прогнать ее существовал единственный на свете способ: выпить. Но если Лика сделает это сейчас, она уже не сумеет остановиться несколько дней, пожалуй что и неделю, - а вечером надо на службу; а послезавтра прилетает Женя, и хватит ли Лике сил вынести вид опрокинутого его лица? А вдруг позвонит и Арсений и, если почувствует - а он почувствует! - что она пьяна, тут же бросит трубку и не перезвонит уже долго, может, даже никогда.
Лика больше часа ворочалась под одеялом; желание выпить, предчувствие того, как сразу изменится, расцветет мир, как тысячи увлекательных возможностей откроются перед нею, как хорошо будет поехать куда-нибудь к старым друзьям, как исчезнут с души непереносимая усталость, обида, раздражение, - желание выпить не давало заснуть, сверлило, свербело, заманивало, и уже непонятно было, чем занять себя, на что отвлечься, чтобы ноги сами не понесли вниз, через двор, через дорогу к заветному прилавку. Лика сняла трубку, набрала номер матери, хотела поговорить с Олечкою - но мать начала, по обыкновению, читать мораль, и Лика, что-то раздраженно буркнув, трубку повесила. Вот если бы позвонил Арсений... Лика набрала три первые цифры служебного Арсениева телефона, но тут же прижала рычаг: нет уж, не дождется, сама она звонить не собирается.
Снова походила из угла в угол, снова покурила, снова постояла под душем. Открыла холодильник, перебрала продукты: все вызывало одинаковую тошноту, есть не хотелось совершенно. Удержаться, конечно, надо бы, но подскажите: как? А чего она в самом деле?! - Лика со злостью швырнула Арсениеву зажигалку куда-то в угол. - Олечку забрала мать и не подпускает; Женька мотается черт-те где - тоже мне, любит! Арсений устраивает пакостные сцены... Ради кого, собственно, удерживаться? Плевать она на них хотела! Ради зала Чайковского? Ей, Жанне д'Арк?! Лика лихорадочно оделась и совсем было выбежала из дому, как зазвонил телефон. Але, Арсений? крикнула в трубку с надеждою, но это, конечно, оказался никакой не Арсений, а администраторша со службы. Не зная, что и сказать, администраторша молола чушь: чутко, ненавязчиво проверяла, в форме ли Лика. Ох уж эта ей чуткость! Спросила бы лучше прямо! Трезвая я, трезвая! заорала Лика в микрофон. Не доверяете? Так вот же вам! И, обрывая пуговицы, расшвыривая вещи, разделась догола, бросилась под одеяло. Заплакала. И незаметно пришел сон без сновидений.
Новый телефонный звонок разбудил Лику. Пробегая к трубке, взглянула на часы: опаздывает; не телефон - проспала бы. На сей раз - все же Арсений: слушай, у меня тут неприятность! - и словом не обмолвился об утренней сцене; это, конечно, хорошо: можно считать, что помирились; но вот так вот, небрежно, походя, без извинений, без хотя бы упреков, - обидно... Приехал старый друг, институтский еще, м-ский. Юрка Седых. Помнишь, я рассказывал? Из нашего театрика. Разумеется, Лика не помнила. Она ничего не хотела помнить. Она предпочла бы, чтобы память у нее парализовало навсегда! Хорошо, не важно. Короче, у него две недели назад умерла жена. Лика опаздывала, катастрофически опаздывала: надо еще погладить платье! Понимаешь? Что я должна понимать?!
Почувствовав, что Лика сильно обижена, Арсений зажурчал, замурлыкал в трубку, - его, оказывается, интересовало, какая сегодня программа. Сейчас посмотрю. Лика полезла в сумку за книжечкою: спрашивает про программу - может, придет? Нашла, долистала до нужной странички, прочла в трубку. Ну вот, прямо на заказ. Провести сможешь? Разумеется, не меня - его! Я - никак. У меня ЛИТО. Не бабы, а Владимирский. Критик такой известный. Могла б и знать.
Лике стало обидно до слез - какое он право имеет кричать на нее?! - но смолчала и принялась покорно выслушивать приметы Арсениева друга, черт его побери совсем, и где и когда он ее будет ждать. Жена, вишь, у него умерла - а ей-то, а Лике-то что за дело?! Может, Арсений просто хочет меня сбагрить? мелькнуло в голове, и глаза сузило ожесточение. А вот возьму да напьюсь! Что? переспросила. Какая зажигалка? Ах, зажигалка! Пошарила взглядом по углам, вспоминая, в который зашвырнула Арсениеву вещицу. Здесь твоя зажигалка, здесь! Не пропадет! Никуда не денется! Не пропью я ее, успокойся, пожалуйста! закричала на Арсения, и голос его, как по команде, снова сделался мягким, бархатистым, обволакивающим, и у Лики снова, как оно бывало и всегда, не нашлось сил сопротивляться. Хорошо. Захвачу я твою зажигалочку. Передам. (Пауза.) А когда мы с тобой увидимся? решившись, спросила робко, с надеждою. Ведь послезавтра прилетает Женя. Женя - это твои проблемы, голос Арсения мгновенно пожесточел, стал резким, неприятным. Сама с ним и разбирайся. А я освобожусь - позвоню. Все. Некогда. Спасибо. Целую. Пока.
В трубке запищало. Он меня целует! криво усмехнулась Лика и полезла в угол выуживать зажигалку. Выудила. Села. Тупо уставилась в заоконье. Подкладываешь под приятеля? Ради Бога! Я не гордая! Я уже не гордая. Подкладываешь - лягу.
Часть вторая
ВЕЧЕР И ПОЛНОЧЬ.
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ ПОДПОЛЬЕ
Глава девятая
ЖИТИЕ ЛИКИ
Отцы пустынники и жены непорочны...
А. Пушкин
88.
Житие Лики было тридцать три года и окончилось успением в щели между беленым железобетонным забором и стеной трансформаторной будки. За успением не последовало ни воскресения, ни вознесения на небо, ни причтения к сонму святых и великомучеников, но будничная жизнь с дочерью, мужем и любовником, обремененная заботами об обеде и чистоте постельного белья, препирательствами с сантехником ЖЭКа, ежедневным стоянием в магазинных очередях и многим другим, о чем писать скучно, ибо слишком знакомо всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87