— Значит, так, батя, — ответил Быков.
— Много вас? — Егор одобрительно поглядывал единственным глазом на трофейные автоматы в руках Ратникова и Быкова, кивнул на тот, третий, что висел еще у Быкова за спиной: — Не одолжите, ненароком? Все одно лишний.
— С этим пока погоди, — остановил его Ратников. — Будет и оружие, все будет.
— Пиши в свой отряд! — твердо сказал Егор. — Пиши и к делу пристраивай.
— А дело вот какое. На хуторе вас уже хватились. Видите, какой аврал там идет? Может, это и лучше: немцы поняли, что старосту ухлопали вы, других не станут карать. А вас ищи-свищи.
— Станут, — тяжело вздохнул Устин. — Поганый, злой народец, эти фашисты. Пойди мы сейчас с Егором, дайся им в руки — все одно станут.
— Дело сделано — не поправишь, — сказал Ратников. — Уходите подальше от побережья, в глушь, надежное место подберите. Есть на примете?
— Лучше Соленого озера не подобрать, — сразу же определил Егор. — Зверь не проползет, такая чащоба. Верст двенадцать отсюда.
— Вот и хорошо. Идите туда и умно так, не нахрапом, дайте знать на хутора, что, мол, партизанский отряд есть, действует уже. Кто не может неволю терпеть, лютый на немца, кто за нашу власть Советскую сражаться хочет, пускай идут к нам, на Соленое. Поняли?
— Чего ж не понять, — согласился Устин. — Токо ничего ведь нету. А людям что говорить:, какой отряд, кто командир? Спросят ведь.
— Спросят, — подтвердил Ратников. — Отряд, говорите, небольшой пока, будет расти, оружие, сами видите, кой-какое есть. Еще добудем. Укрепимся, наберем силу, с Большой землей связь наладим. Оттуда помогут. А главное — фрицев лупить здесь, в тылу, будем, чтобы под ногами у них горело.
— Святое дело толкуешь. Ну а командир-то кто?
— Скажешь, командир отряда — моряк, по кличке Старшой, — ответил Быков, взглянув на Ратникова.
— Это ты, что ли? Или он?
— Там разберемся. Скажи-ка нам, как до этого Соленого добраться?
— От моря ровнехонько на юг держи, — пояснил Егор. — Вот оврагом вглубь иди, выйдешь из него — и не сворачивай, напропалую дуй. Отщелкаешь двенадцать верст — и дома. Большое озеро, богатое, вода только малость солоноватая, оттого и прозвище — Соленое.
— Вот и условились обо всем, — сказал Ратников. — Прямо сейчас и идите. Только осторожнее: немцы из Семеновского облаву наверняка выслали — не напоритесь. Вчера мы их потревожили: искать будут.
— Когда сами-то на озеро, явитесь?
— Завтра, должно. Приведем кой-кого еще из наших.
— Вот и добро. Свистните трижды, встретим.
— Ну, счастливо, мужики. Идите, народ потихоньку поднимайте. Скоро увидимся.
— И то пора. Не ровен час… — заторопился Устин.
Оба они тепло и с надеждой пожали руки на прощание Ратникову и Быкову, попросили особо не задерживаться. Егор с завистью посмотрел еще раз на лишний автомат за спиной у Быкова, и они, поклонившись и перекрестившись в сторону хутора, неслышно скрылись в зарослях.
— Значит, мы и есть партизаны, старшой, в этих краях? — сказал Быков, наблюдая за хутором. — Наверно, молва пошла после потопления транспорта…
— Значит, мы, боцман. Пока, выходит, одни. А раз так, план наш резко меняется. — Ратников тоже не отрывал глаз от хутора. — Наших здесь нет, и нет смысла нам метаться между хутором и селом: кроме немцев, никто нас не услышит. По-моему, надо уходить на Соленое озеро, сколачивать отряд. Мужики поддержат. Хорошее дело, боцман, затеять можно. С размахом.
— Есть смысл, — согласился Быков. — А с хутором как? Уйти, что ли, бросить все? Они же сами на мушку просятся. Видишь? Поле голое перед нами, полезут — интересная встреча произойдет.
— И все-таки лучше уйти незаметно, — с сожалением вздохнул Ратников. — Сядут на хвост, не уйдешь. Если бы налегке, Маша ведь еще со шкипером.
На хуторе между тем поднялась суматоха. Тревожные женские голоса доносились оттуда. Немцы с автоматами наизготовку охватывали кольцом толпу.
— Что они затевают? — недоумевал Ратников.
— Кажется, пожар затевают, — зло бросил Быков. — Гляди!
К ближней хате под соломенной крышей, отделившись от кольца автоматчиков, не спеша направился солдат с факелом в руке. Толпа, словно бы еще не веря в происходящее, замерев, следила за ним. Отсюда пламя было едва приметно в ярком солнечном свете. Солдату оставалось не больше десяти шагов. Толпа опять заволновалась, заголосила.
— Что делают, а?! — взвинтился Быков. — Нет, ты видишь, что эти сволочи хотят сделать!
И вдруг сзади затрещали кусты, раздался за спиной истошный выкрик Устина:
— Милые, родные, не дайте! Снимите паразита! — Устий подбежал, упал рядом с Быковым, взмолился: — Вовек не забуду! Кровная хата-то… Не дай запалить, не дай!
— Ты что, старик, очумел? — обернулся Ратников. — Засекут, все пропадем!
— Сними, сними злодея! До смерти не забуду, — не слушая его, умолял Устин.
Быков почувствовал, как загудело в голове от напряжения. Он слушал голос Ратникова, но вроде бы не понимал, что тот говорит, хотя ясно различал все от слова до слова… Он еще не знал, не решил, что станет делать, а палец уже сам лег на спуск.
— Зачем вы вернулись?! — зло закричал.
— Сынок! Христом-богом молю, — теребил Устин нетерпеливо. — Стрельни! Запалит ведь сейчас, пропадет все.
— Уходи, старик! Уходи, слышишь?!
— Да это ж все равно что кровь живую пустить. На колени встану: не дай!
«Нельзя же, нельзя стрелять!» — лихорадочно думал Быков, а сам, словно не по своей воле — по чужой, целился в факельщика. Тому оставалось три-четыре шага. Через поле долетали пронзительные, истошные голоса женщин. Быков углом глаза уцепил страдальческий, нетерпеливый взгляд Устина, выкрикнул горячо:
— Нельзя, понимаешь! — и рванул спусковой крючок.
Прозвучал выстрел. Ратникову показалось, будто из корабельного орудия ударили. Солдат с факелом замер, точно споткнулся обо что-то, потом попятился назад, к толпе, и, неуклюже взмахнув руками, опрокинулся навзничь. К нему кинулись двое.
— Теперь один черт! — обозлившись, крикнул Ратников. — Давай!
Они ударили оба. Но было непонятно, то ли немцы успели залечь, то ли пули достали их. Длинная автоматная очередь резко прострекотала в ответ. Толпа с криками рассеялась, хутор мигом опустел.
— Выручил, родной! Какое же спасибо тебе сказать! — ликовал Устин, благодаря Быкова. — Поклон хоть низкий прими.
— Какого черта! Зачем вы вернулись?! — Быков обжег его таким взглядом, что старик отшатнулся.
— Оглянулись, а он с факелом… к моей хате, — робко оправдывался Устин. — Да нешто вытерпишь!..
— Все равно сожгут!
— Знамо дело, — растерянно согласился Устин. — Да ведь на глазах-то. Разве можно вынести: сил-то сколько в нее вложено.
— А твоя хата которая? — сдерживаясь, спросил Быков у Егора. — Может, и за твою…
— Следом стоит, соседи мы, — виновато ответил Егор. — Соседями жили, соседями сгорим, соседями, может, и в землю ляжем. Не гневись.
— Вы уж извиняйте меня, товарищи командиры, не утерпел: кровное ведь, — каялся Устин. — Ах, беда, беда!
— Вот что, мужики, — с досадой произнес Ратников. — Бестолково вышло. Сделанного не поправишь, придется выпутываться теперь. — И уже приказным тоном: — Все! Жмите вовсю на Соленое. Народ поднимайте. Мы, как и условились, завтра придем. А сейчас, — кивнул на уже появившихся за огородами немцев, — эти «курортники» сюда полезут. Жарко будет. Прикроем вас. Ну, счастливо.
— А может, нам того, с вами?
— Идите!
— Ну, значит, до завтрого, — виновато, покорно кивнули мужики и тут же скрылись — лишь кустарник ворохнулся следом за ними.
— Чепуха получилась, боцман, — сердито сказал Ратников, зорко следя за полем. — Один черт хутор спалят. Как же ты?
— Будто не я выстрелил, — говорил Быков виноватым голосом. — Не соображал ничего.
— Понимаю. — Ратников не стал больше укорять его. — Ну, теперь осталось одно, другого нет: дадим бой сейчас, хороший бой! А потом на стоянку. Заберем Машу со шкипером — и к Соленому озеру.
— Принято, старшой. Ты уж прости, погорячился я. Этот старик, у него глаза горели… Ишь как крадутся, согнулись в три погибели и перебежками. Ну, идите, идите. — Быков нетерпеливо заерзал, прилаживаясь поудобнее. — Метров семьдесят осталось. Пора. А то повернут назад — подумают, никого здесь нет. Упустим.
— Не повернут, — отозвался Ратников. — Никуда теперь не денутся. Тридцать гавриков лезут. Сосчитал?
— Число интересное… Может, не дадим хутор спалить, теперь чего уж там. А, старшой? Пора, пожалуй.
— Им теперь не до хутора. И людям полегче будет, поняли: кто-то их защищает…
Ратников не отрывал глаз от поля. Оно было совершенно открытым, без единой копешки, и он слегка волновался от предчувствия удачного боя. Почему-то ему хотелось непременно разглядеть среди наступавших немцев того, которого взяли в плен вчерашним утром. И первую пулю всадить в него. Он уже довольно четко различал лица перебегающих полем, пригнувшихся солдат, но того, знакомого, так и не приметил. «Черт с ним! Все они на одно лицо!» — подумал, закипая от ненависти. И, выждав, когда передняя цепочка оказалась метрах в тридцати, возбужденно сказал Быкову:
— Вот теперь, боцман, самая пора. Огонь!
7
Уже с четверть часа Маша слышала глуховатый, дробный перестук автоматных очередей. Они доносились с той стороны, куда ушли утром Ратников и Быков. Потом выстрелы поутихли, сторожкая тишина повисла над чистым, пронизанным солнечными снопами лесом, но она не успокаивала, напротив, пугала неизвестностью, будто подкарауливала, чтобы в любой миг обернуться бедой. Нет, никак Маша не умела выносить одиночества и, наверное, никогда уже не привыкнет к нему. Что стоит за этим солнечным безмолвием? Что означают эти выстрелы и это внезапное молчание?
— Сашка, Сашка, я не могу! — вскрикнула она, опустившись рядом со шкипером. — Что там с ними?
Шкипер лежал, привалившись головой к сосне, неуклюже прилаживал автомат правой рукой. Левая, раненая, отказала совсем, и он лишь беспомощно шевелил пальцами.
В это мгновение совсем недалеко прозвучала новая очередь, послышались неясные, пока едва различимые голоса. И опять все смолкло..
— Беги, Машка! — прохрипел шкипер. — Туда беги, в глушь.
— Я не могу одна! — взмолилась Маша, с болью в страхом глядя на него. — Куда же я без вас?
— Беги, дура, скорей. Пропадешь! — прохрипел он опять, закипая взглядом. — Ну!
Боясь выстрелов, которые вновь застучали неподалеку, боясь Сашкиного голоса и страшного его взгляда, Маша кинулась в чащу, ничего не помня, не соображая от нахлынувшей безысходности. И даже на ум не приходило ей, как же это она одна, без них, будет спасаться и для чего. Она бежала, не понимая, зачем это делает, а когда неожиданно поняла, что убегает от них, оставляет их в беде одних, захлестнула ладонями лицо и остановилась: будь что будет! Теперь ей стало все безразлично, выстрелы, крики уже не пугали, все это вроде уже не имело к ней самой отношения, и она в отчаянии бросилась назад, боясь только одного — опоздать.
Ратников и Быков чуть не наткнулись на нее. Они выбежали из кустов, держа в руках автоматы, то и дело оглядываясь. Она не могла и не хотела в эту минуту понимать, что произошло, знала лишь, чувствовала, что случилась беда, но, как только увидела их, у нее сразу же отлегло от сердца: раз они рядом, значит, все хорошо, все будет как надо.
— Маша, беги в глушь! — крикнул Ратников. Левый рукав у него был весь в крови. — Нас преследуют. К Соленому озеру беги, там партизаны. Скорей!
Она не поняла его слов, ей стало просто легко оттого, что они опять рядом и не прогонят ее, как Сашка, и она опять будет с ними. Но почему у командира весь рукав в крови и зачем он, этот добрый и заботливый человек, так на нее кричит? Разве она сделала что-то не так?
— Ты что, не в себе?! — Ратников больно тряхнул ее за руку, повернул лицом к лесной глуши. — Туда беги, Маша, туда. Немцы близко!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23