Стянули крепким узлом Ратникову руки, другой конец привязали за гак на корме танка. «Все, сейчас поволокут, — подумал Ратников. — Вот он какую мне смерть приготовил…»
Но он ошибся и на этот раз. Рявкнул мотор, Ратникова обдало едким дымом, и танк резко взял с места, разворачиваясь. Натянулась веревка — метров десять длиной, — и Ратникова потянуло следом, он побежал, чувствуя, как впивается в кожу жесткий узел. Он ждал, что танк вот-вот увеличит скорость, ноги подкосятся, и его поволочет по этой пыльной степной земле, щетинящейся колючей, иссохшей травой. Но скорость не прибавлялась, напротив, когда бежать становилось невмоготу, Ратников чувствовал, как она падает. Так, задыхаясь в густой пыли, ничего не видя, обливаясь потом от невыносимой духоты и слабости, он сумел пробежать почти до самого холма. Потом, не выдержав, все-таки упал, и его поволокло по земле. Ему показалось, что руки выдергивают из плечевых суставов, тело все вспыхнуло и жарко, оглушающими ударами била в затылок кровь. «Теперь конец», — успел подумать Ратников, пытаясь приподнять голову. Но сил не хватило. Он открыл на миг глаза и тут же закрыл их — глядеть было невозможно, сплошная стена пыли клубилась вокруг.
Танк вдруг остановился. Показался в люке офицер, закричал:
— Встать!
Ратников почему-то подчинился этой команде, с трудом поднялся и опять побежал следом за танком, поняв только теперь, что танкисты за ним наблюдают и держат скорость небольшую, какая ему по силам. Значит, зачем-то он нужен им…
Танк перевалил через холм, спустился к подножию. Здесь стояла какая-то пехотная часть, и Ратников увидел, как навстречу высыпало десятка три-четыре солдат и офицеров. Они что-то кричали, показывая на него, хлопая себя по ляжкам от удовольствия и хохоча, а Ратников, сознавая свое бессилие, свою беспомощность, видя как бы со стороны это свое немыслимое унижение, шел между ними, как сквозь строй, следом за танком, сбавившим скорость.
«Вот ведь до чего додумался, гаденыш, — подумал Ратников об офицере. — Посмотрели бы на меня сейчас мои ребята — глазам не поверили бы… Как же это я сплоховал, не погиб вместе с ними. Зачем выжил?»
Заглох мотор, офицер-танкист спрыгнул вниз, подбежал к подходившему пожилому полковнику, доложил что-то, кивнув за плечо, на Ратникова. Тот, хмурясь, скользнул взглядом по лицу пленника. Спросил, коверкая русские слова:
— Сколько их было там?
— Не меньше взвода, господин оберет, — ответил офицер-танкист. — Этот, последний, поджог танк и убил обер-лейтенанта.
Ратников сплюнул кровавой слюной в сторону. Обступившие немцы, гогоча, с откровенным любопытством разглядывали его. Но, встретившись с ним взглядом, переставали смеяться.
— Расстрелять! — Это слово полковник произнес очень чисто и выразительно, с явной досадой следя за Ратниковым. Видно, дожидался от него мольбы о пощаде.
— Это слишком легко для него, — сказал офицер-танкист, — он не понимает смерти. Позвольте иначе распорядиться его судьбой?
Дальше они заговорили по-своему, Ратников не понимал о чем. А через четверть часа был уже на допросе.
— Нет-нет, тебя не расстреляют, не бойся, — говорил ему офицер-танкист. — Командира танка похоронят со всеми почестями, он был достойным офицером. А тебя отправят в лагерь строгого режима: расстрел для тебя — слишком легкая кара. Ну как, нравится?
— Ну и сволочь же ты! — холодея, сказал Ратников.
…Похрапывал рядом на нарах Тихон. Сквозь зарешеченные крохотные окна барака начинал брезжить рассвет. Засыпая, Ратников все еще видел перед собой холодные, мстительные глаза офицера-танкиста, слышал его раздраженный голос. На допросе Ратников молчал, сказал только, что насчет взвода тот порядком перегнул полковнику, потому что было их на плацдарме у реки всего двое — Панченко и он, а остальные четверо ребят погибли раньше, не зря погибли и дело свое сделали как полагается. Офицер ударил его наотмашь по лицу, хохотнул мстительно: «Как это у вас говорится? Хоп-хоп, до свадьбы все заживет!» «Заживет, — ответил Ратников, промакнув рукавом рассеченную губу, — на нас, русских, скоро заживает…»
Как же горели кулаки у Ратникова, когда он представил вновь — уже в который раз! — эго унизительное свое пленение. Да что же это?! Возможно ли такое?! Нет, надо судьбу решать сегодня же, иначе будет поздно…
Наутро после баланды и кружки застойной солоноватой воды пленных погнали в порт. Опять, как в прежние дни, колонна тянулась через чистенький, утопающий в зелени городок, и женщины выходили из ворот, с жалостью и состраданием смотрели на оборванных, исхудавших военнопленных. И опять Ратников угадывал в их глазах молчаливый укор. Осторожно косился на Тихона. Тот понуро плелся рядом, помалкивал, будто и не было между ними ночного разговора. «Неужели напугался, пошел на попятную? — тревожно думал Ратников. — Тогда все пропало. Но ведь дал же понять… Поторопился?»
Утреннее, свежее солнце заливало городок, пахло садами, яблоками, переливалось внизу присмиревшее море. Улицы, казалось, онемели, все затаенно молчало в эти минуты, и только тяжелое шарканье ног по булыжной мостовой да редкие окрики конвоиров слышались в этой напряженной, какой-то горькой тишине.
Колонна втянулась в порт. Выстроились побарачно, с небольшими интервалами, тут же появился расторопный лысый человек в дорогом, ладно сшитом костюме, поговорил о чем-то со старшим конвоя, и началось распределение по работам.
— Главное — держаться рядом. — Ратников слегка толкнул Тихона локтем.
— Не от нас зависит.
По голосу Тихона Ратников определил: не по душе ему эта затея, жалеет, что связался. Да ведь и его поймешь: ради чего ему под пулю лезть? Ах, Тихон, Тихон…
Шестнадцать человек отрядили на погрузку муки, отвели на самый дальний причал. Ратников оказался вместе с Тихоном. Подошла машина с завода, распахнули задний борт — и работа началась. Пленные взваливали на спину тяжеленные мешки, поднимались по сходне на баржу, грузили их в трюм.
— Шевелись, шевелись, мазурики! — надоедливо покрикивал рыжебородый парень в тельняшке, шкипер баржи. Он живо, привычно распоряжался погрузкой, мелькал там и тут, указывал, куда и как класть мешки, сбегал на причал, торопил шоферов с подачей машин, угощал двоих конвоиров, стоявших у сходни, дорогими папиросами, курил с ними, похохатывая, поблескивая золотыми коронками.
— Поворковал я при Советской власти за решеткой, печалился. С меня довольно! — услышал Ратников его голос, проходя мимо с мешком. — Теперь эти мазурики пускай за баланду повтыкают.
Оба конвоира похлопывали его по плечу, смеялись, подгоняя пленных ленивыми голосами.
«К этому типу не пришвартуешься, — подумал о шкипере Ратников, приглядываясь к наполовину уже загруженному трюму. — Такой и мать родную не пожалеет Подбирают кадры… А судя по всему, на барже он один. Где же охрана-то будет: здесь или на буксире?» Он уже прикинул мысленно, как все должно произойти. Вот только с Тихоном как теперь? И виду не подает, забыл будто. Но и другое виделось: погрузка закончилась, пленных выстраивают на причале, одного не досчитываются… Баржа еще стоит рядом, немцы, остервенив, взбегают по трапу, бросаются в трюм…
— Эй, землячок! — раздался рядом негромкий, ласковый голос Тихона. Это шкиперу он. — В какие края свой крейсер ведешь?
— Тебе-то что за забота? — огрызнулся тот.
— Может, привет будет кому послать.
— С того света пошлешь, земеля, — хохотнул шкипер, довольный своей шуткой.
— С этого хотелось бы поспеть.
— Хотела одна дева… Проваливай, проваливай! Понял Ратников: разговор этот Тихон для него затеял, чтобы знал хоть самую малость — куда баржа пойдет, если шкипер вдруг скажет. Да нет, не на такого, видать, наскочил. Но все же Ратникову стало свободнее, отлегло от души: значит, на Тихона можно положиться.
Солнце уже подбиралось к полудню, пекло голову, даже мешки накалились, вода у причала не давала никакой прохлады. Тень передвинулась от сходни под самый борт, сманив за собой разомлевших конвоиров; они сидели на бревне, оживленно говорили о чем-то, утираясь большими платками.
Обогнув небольшую косу с мигалкой на выступе, в порт вошел приземистый буксир с густо засуриченными бортами. Он тащил за собой точно такую же баржу, какая стояла под погрузкой. Баржа была пустая — ватерлиния высоко над водой поднята. Буксир развернулся, точно примеривался, как поудобнее подойти к причалу, и оттуда долетел хрипловатый голос:
— Сашка, скоро галошу свою загрузишь? Кончай резину тянуть! Другую пора ставить!
— Через полчаса, Семеныч, трос приму! — крикнул шкипер в ответ, утонув бородой в ладонях. — Как сходили?
— Порядок! Так жми на педали!
— Давай, мазурики, давай! — засуетился еще больше шкипер, подгоняя пленных. — Слыхали голос пророка? То-то!
Значит, смекнул Ратников, эту баржу сейчас отведут от причала, поставят сюда другую. Судя по всему, сразу же начнут загружать. Строить, пересчитывать пленных не будут — некогда. Вот он — момент! Только спокойней, спокойней, чисто все надо сделать.
Он подошел к заднему борту машины, на какой-то миг опередив Тихона, перехватил взглядом его взгляд, взвалил на спину мешок. Поднялся по сходне, чувствуя, что Тихон идет следом, сбросил мешок в трюм и оглянулся. Шкипер курил с конвоирами, над бортом торчал лишь его рыжий затылок. Тогда Ратников мигом растащил мешки. Уже лежа в освободившемся проеме, Вновь взглянул Тихону в глаза, снизу вверх: «Давай!»
Тихон привалил его своим мешком, подтащил еще один — на ноги, другой приткнул к голове, оставив небольшое отверстие для воздуха, сказал чуть слышно: «Бывай» — и ушел.
Погрузка закончилась. Шкипер колебался: укрывать брезентом трюм или не укрывать?
— Да зачем, землячок, — Ратников услышал голос Тихона, — у такого неба дождя нарочно не выпросишь. Куда же, скажи, свой крейсер направляешь?
— Если не заткнешься, долговязый, я тебе рот мукой зашпаклюю, — обозлился шкипер. — Только слово еще… А ну бери на корме брезент, затягивай трюм. Жив-в-а! — И уже весело что есть мочи заорал: — На буксире! Семеныч, готово, заводи трос!
И опять Ратников мысленно поблагодарил Тихона — тот рассчитал точно: скажи он, что мешки надо обязательно накрыть, и шкипер сделал бы наоборот. Такая уж натура в нем угадывалась.
Час спустя буксир с баржей ужо был милях в трех от берега, лег на курс и прибавил ходу. По голосам Ратников определил: кроме шкипера нм барже находится еще немец охранник Курт. Значит, путь предстоит неблизкий, раз послали сопровождающего. Только куда он, этот путь, лежит? И что там ждет Ратникова?
Брезент накалился на солнцепеке, от него парило, как из духовки, хотя между ним и мешками оставалось с полметра пространства. Обливаясь потом, Ратников потихоньку раздвинул мешки, высвободился и осторожно, боясь задеть брезент спиной, пополз ближе к корме, где пробивалась широкая полоса света а откуда слышалось легкое посвистывание. Он увидел плотную спину Курта, стриженный аккуратно затылок, автомат с наброшенным на кнехт ремнем. Ничего не стоит столкнуть этого молодчика за борт, но заорет ведь, зараза. Нет, трогать его пока не стоит.
До вечера Ратников выяснил, что шкипер все время стоит на руле в рубке. Курт иногда ненадолго подменяет его — видимо, у них полный контакт между собой. И все-таки не представлял он, как выпутается из этого положения, пока не заметил, что за кормой баржи тащится на буксире шлюпка. Но весел нет, должно быть у шкипера припрятаны.
Ему все время хотелось пить. Никогда прежде жажда так не одолевала его, и он боялся, что не вынесет этой муки, обнаружит себя. Конечно, у этого рыжего шкипера есть вода, она в рубке или в кубрике. Стоит, наверно, бачок, за ручку кружка на цепочке прицеплена, и капельки сочатся из плохо закрытого краника…
Спустились плотные сумерки, в трюме стояла густая темень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Но он ошибся и на этот раз. Рявкнул мотор, Ратникова обдало едким дымом, и танк резко взял с места, разворачиваясь. Натянулась веревка — метров десять длиной, — и Ратникова потянуло следом, он побежал, чувствуя, как впивается в кожу жесткий узел. Он ждал, что танк вот-вот увеличит скорость, ноги подкосятся, и его поволочет по этой пыльной степной земле, щетинящейся колючей, иссохшей травой. Но скорость не прибавлялась, напротив, когда бежать становилось невмоготу, Ратников чувствовал, как она падает. Так, задыхаясь в густой пыли, ничего не видя, обливаясь потом от невыносимой духоты и слабости, он сумел пробежать почти до самого холма. Потом, не выдержав, все-таки упал, и его поволокло по земле. Ему показалось, что руки выдергивают из плечевых суставов, тело все вспыхнуло и жарко, оглушающими ударами била в затылок кровь. «Теперь конец», — успел подумать Ратников, пытаясь приподнять голову. Но сил не хватило. Он открыл на миг глаза и тут же закрыл их — глядеть было невозможно, сплошная стена пыли клубилась вокруг.
Танк вдруг остановился. Показался в люке офицер, закричал:
— Встать!
Ратников почему-то подчинился этой команде, с трудом поднялся и опять побежал следом за танком, поняв только теперь, что танкисты за ним наблюдают и держат скорость небольшую, какая ему по силам. Значит, зачем-то он нужен им…
Танк перевалил через холм, спустился к подножию. Здесь стояла какая-то пехотная часть, и Ратников увидел, как навстречу высыпало десятка три-четыре солдат и офицеров. Они что-то кричали, показывая на него, хлопая себя по ляжкам от удовольствия и хохоча, а Ратников, сознавая свое бессилие, свою беспомощность, видя как бы со стороны это свое немыслимое унижение, шел между ними, как сквозь строй, следом за танком, сбавившим скорость.
«Вот ведь до чего додумался, гаденыш, — подумал Ратников об офицере. — Посмотрели бы на меня сейчас мои ребята — глазам не поверили бы… Как же это я сплоховал, не погиб вместе с ними. Зачем выжил?»
Заглох мотор, офицер-танкист спрыгнул вниз, подбежал к подходившему пожилому полковнику, доложил что-то, кивнув за плечо, на Ратникова. Тот, хмурясь, скользнул взглядом по лицу пленника. Спросил, коверкая русские слова:
— Сколько их было там?
— Не меньше взвода, господин оберет, — ответил офицер-танкист. — Этот, последний, поджог танк и убил обер-лейтенанта.
Ратников сплюнул кровавой слюной в сторону. Обступившие немцы, гогоча, с откровенным любопытством разглядывали его. Но, встретившись с ним взглядом, переставали смеяться.
— Расстрелять! — Это слово полковник произнес очень чисто и выразительно, с явной досадой следя за Ратниковым. Видно, дожидался от него мольбы о пощаде.
— Это слишком легко для него, — сказал офицер-танкист, — он не понимает смерти. Позвольте иначе распорядиться его судьбой?
Дальше они заговорили по-своему, Ратников не понимал о чем. А через четверть часа был уже на допросе.
— Нет-нет, тебя не расстреляют, не бойся, — говорил ему офицер-танкист. — Командира танка похоронят со всеми почестями, он был достойным офицером. А тебя отправят в лагерь строгого режима: расстрел для тебя — слишком легкая кара. Ну как, нравится?
— Ну и сволочь же ты! — холодея, сказал Ратников.
…Похрапывал рядом на нарах Тихон. Сквозь зарешеченные крохотные окна барака начинал брезжить рассвет. Засыпая, Ратников все еще видел перед собой холодные, мстительные глаза офицера-танкиста, слышал его раздраженный голос. На допросе Ратников молчал, сказал только, что насчет взвода тот порядком перегнул полковнику, потому что было их на плацдарме у реки всего двое — Панченко и он, а остальные четверо ребят погибли раньше, не зря погибли и дело свое сделали как полагается. Офицер ударил его наотмашь по лицу, хохотнул мстительно: «Как это у вас говорится? Хоп-хоп, до свадьбы все заживет!» «Заживет, — ответил Ратников, промакнув рукавом рассеченную губу, — на нас, русских, скоро заживает…»
Как же горели кулаки у Ратникова, когда он представил вновь — уже в который раз! — эго унизительное свое пленение. Да что же это?! Возможно ли такое?! Нет, надо судьбу решать сегодня же, иначе будет поздно…
Наутро после баланды и кружки застойной солоноватой воды пленных погнали в порт. Опять, как в прежние дни, колонна тянулась через чистенький, утопающий в зелени городок, и женщины выходили из ворот, с жалостью и состраданием смотрели на оборванных, исхудавших военнопленных. И опять Ратников угадывал в их глазах молчаливый укор. Осторожно косился на Тихона. Тот понуро плелся рядом, помалкивал, будто и не было между ними ночного разговора. «Неужели напугался, пошел на попятную? — тревожно думал Ратников. — Тогда все пропало. Но ведь дал же понять… Поторопился?»
Утреннее, свежее солнце заливало городок, пахло садами, яблоками, переливалось внизу присмиревшее море. Улицы, казалось, онемели, все затаенно молчало в эти минуты, и только тяжелое шарканье ног по булыжной мостовой да редкие окрики конвоиров слышались в этой напряженной, какой-то горькой тишине.
Колонна втянулась в порт. Выстроились побарачно, с небольшими интервалами, тут же появился расторопный лысый человек в дорогом, ладно сшитом костюме, поговорил о чем-то со старшим конвоя, и началось распределение по работам.
— Главное — держаться рядом. — Ратников слегка толкнул Тихона локтем.
— Не от нас зависит.
По голосу Тихона Ратников определил: не по душе ему эта затея, жалеет, что связался. Да ведь и его поймешь: ради чего ему под пулю лезть? Ах, Тихон, Тихон…
Шестнадцать человек отрядили на погрузку муки, отвели на самый дальний причал. Ратников оказался вместе с Тихоном. Подошла машина с завода, распахнули задний борт — и работа началась. Пленные взваливали на спину тяжеленные мешки, поднимались по сходне на баржу, грузили их в трюм.
— Шевелись, шевелись, мазурики! — надоедливо покрикивал рыжебородый парень в тельняшке, шкипер баржи. Он живо, привычно распоряжался погрузкой, мелькал там и тут, указывал, куда и как класть мешки, сбегал на причал, торопил шоферов с подачей машин, угощал двоих конвоиров, стоявших у сходни, дорогими папиросами, курил с ними, похохатывая, поблескивая золотыми коронками.
— Поворковал я при Советской власти за решеткой, печалился. С меня довольно! — услышал Ратников его голос, проходя мимо с мешком. — Теперь эти мазурики пускай за баланду повтыкают.
Оба конвоира похлопывали его по плечу, смеялись, подгоняя пленных ленивыми голосами.
«К этому типу не пришвартуешься, — подумал о шкипере Ратников, приглядываясь к наполовину уже загруженному трюму. — Такой и мать родную не пожалеет Подбирают кадры… А судя по всему, на барже он один. Где же охрана-то будет: здесь или на буксире?» Он уже прикинул мысленно, как все должно произойти. Вот только с Тихоном как теперь? И виду не подает, забыл будто. Но и другое виделось: погрузка закончилась, пленных выстраивают на причале, одного не досчитываются… Баржа еще стоит рядом, немцы, остервенив, взбегают по трапу, бросаются в трюм…
— Эй, землячок! — раздался рядом негромкий, ласковый голос Тихона. Это шкиперу он. — В какие края свой крейсер ведешь?
— Тебе-то что за забота? — огрызнулся тот.
— Может, привет будет кому послать.
— С того света пошлешь, земеля, — хохотнул шкипер, довольный своей шуткой.
— С этого хотелось бы поспеть.
— Хотела одна дева… Проваливай, проваливай! Понял Ратников: разговор этот Тихон для него затеял, чтобы знал хоть самую малость — куда баржа пойдет, если шкипер вдруг скажет. Да нет, не на такого, видать, наскочил. Но все же Ратникову стало свободнее, отлегло от души: значит, на Тихона можно положиться.
Солнце уже подбиралось к полудню, пекло голову, даже мешки накалились, вода у причала не давала никакой прохлады. Тень передвинулась от сходни под самый борт, сманив за собой разомлевших конвоиров; они сидели на бревне, оживленно говорили о чем-то, утираясь большими платками.
Обогнув небольшую косу с мигалкой на выступе, в порт вошел приземистый буксир с густо засуриченными бортами. Он тащил за собой точно такую же баржу, какая стояла под погрузкой. Баржа была пустая — ватерлиния высоко над водой поднята. Буксир развернулся, точно примеривался, как поудобнее подойти к причалу, и оттуда долетел хрипловатый голос:
— Сашка, скоро галошу свою загрузишь? Кончай резину тянуть! Другую пора ставить!
— Через полчаса, Семеныч, трос приму! — крикнул шкипер в ответ, утонув бородой в ладонях. — Как сходили?
— Порядок! Так жми на педали!
— Давай, мазурики, давай! — засуетился еще больше шкипер, подгоняя пленных. — Слыхали голос пророка? То-то!
Значит, смекнул Ратников, эту баржу сейчас отведут от причала, поставят сюда другую. Судя по всему, сразу же начнут загружать. Строить, пересчитывать пленных не будут — некогда. Вот он — момент! Только спокойней, спокойней, чисто все надо сделать.
Он подошел к заднему борту машины, на какой-то миг опередив Тихона, перехватил взглядом его взгляд, взвалил на спину мешок. Поднялся по сходне, чувствуя, что Тихон идет следом, сбросил мешок в трюм и оглянулся. Шкипер курил с конвоирами, над бортом торчал лишь его рыжий затылок. Тогда Ратников мигом растащил мешки. Уже лежа в освободившемся проеме, Вновь взглянул Тихону в глаза, снизу вверх: «Давай!»
Тихон привалил его своим мешком, подтащил еще один — на ноги, другой приткнул к голове, оставив небольшое отверстие для воздуха, сказал чуть слышно: «Бывай» — и ушел.
Погрузка закончилась. Шкипер колебался: укрывать брезентом трюм или не укрывать?
— Да зачем, землячок, — Ратников услышал голос Тихона, — у такого неба дождя нарочно не выпросишь. Куда же, скажи, свой крейсер направляешь?
— Если не заткнешься, долговязый, я тебе рот мукой зашпаклюю, — обозлился шкипер. — Только слово еще… А ну бери на корме брезент, затягивай трюм. Жив-в-а! — И уже весело что есть мочи заорал: — На буксире! Семеныч, готово, заводи трос!
И опять Ратников мысленно поблагодарил Тихона — тот рассчитал точно: скажи он, что мешки надо обязательно накрыть, и шкипер сделал бы наоборот. Такая уж натура в нем угадывалась.
Час спустя буксир с баржей ужо был милях в трех от берега, лег на курс и прибавил ходу. По голосам Ратников определил: кроме шкипера нм барже находится еще немец охранник Курт. Значит, путь предстоит неблизкий, раз послали сопровождающего. Только куда он, этот путь, лежит? И что там ждет Ратникова?
Брезент накалился на солнцепеке, от него парило, как из духовки, хотя между ним и мешками оставалось с полметра пространства. Обливаясь потом, Ратников потихоньку раздвинул мешки, высвободился и осторожно, боясь задеть брезент спиной, пополз ближе к корме, где пробивалась широкая полоса света а откуда слышалось легкое посвистывание. Он увидел плотную спину Курта, стриженный аккуратно затылок, автомат с наброшенным на кнехт ремнем. Ничего не стоит столкнуть этого молодчика за борт, но заорет ведь, зараза. Нет, трогать его пока не стоит.
До вечера Ратников выяснил, что шкипер все время стоит на руле в рубке. Курт иногда ненадолго подменяет его — видимо, у них полный контакт между собой. И все-таки не представлял он, как выпутается из этого положения, пока не заметил, что за кормой баржи тащится на буксире шлюпка. Но весел нет, должно быть у шкипера припрятаны.
Ему все время хотелось пить. Никогда прежде жажда так не одолевала его, и он боялся, что не вынесет этой муки, обнаружит себя. Конечно, у этого рыжего шкипера есть вода, она в рубке или в кубрике. Стоит, наверно, бачок, за ручку кружка на цепочке прицеплена, и капельки сочатся из плохо закрытого краника…
Спустились плотные сумерки, в трюме стояла густая темень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23