И еще насмехается. И мы с тобой ничего сейчас не можем ему сделать, а он…
Я хотел сказать, что Баукин еще сегодня подкараулит нас где-нибудь, но не сказал, не решился. Венька это сам знает, а если я скажу, он подумает, что я струсил и его пугаю.
Я сделал вид, что у меня не застегивается пряжка от ремня на креплении, и выругался, чтобы не продолжать разговор.
А Венька вдруг засмеялся. Может быть, он понял мою хитрость, понял, что я побаиваюсь и еще больше боюсь признаться в этом.
Мы сворачиваем к лесу. Он чернеет невдалеке, и кажется, что это не лес, а забор – высоченный каменный забор, а за ним еще видно здание с башнями и крестами на башнях.
Венька спрашивает:
– Ты как думаешь, кто это, у кого вот мы сейчас в избе были?
– По избе, по обстановке, я думаю, что кулак…
– Кулак – это еще пустяки. Это Усцов Елизар Дементьевич – очень крупный бандитский связчик. И еще старичок там был, который жиганов ругал, – это тоже связчик. Енютин. У него сын в клочковской банде действовал. Мы его убили в Золотой Пади.
– Правильно, – вспомнил я. – Один убитый действительно был, мы точно установили, Енютин.
– И этот Усцов тоже зятя потерял. Дочка его в красной кофточке бандитская вдова. Мужа ее в прошлом году убили. А слышал, как они разговаривают? Птиц и зверей жалеют…
– А ты с ними разговорился, стал им что-то объяснять.
– Да им я, что ли, объяснял! Тут же всякий народ. И то обидно, что людям никто ничего не объясняет. И мы тоже хороши! Второй год тут крутимся вокруг да около, а толку мало.
– А эти старики так и не поняли, кто мы и откуда…
– Ну как не поняли! – засмеялся Венька. – Они тоже не дураки. Они и про оружие нас спрашивали неспроста. И похвалили за смелость, чтобы испугать. Это двойной народишко, с двойным ходом. Им палец в рот не клади. Откусят.
Венька отчего-то повеселел. Вынул из кармана ржаной сухарь, разломил его и дал половину мне.
Сухарь был присыпан крупной солью, прикипевшей, но не растворившейся в хлебе. Покусывать и сосать его сейчас было величайшим наслаждением.
– И еще имею брынзу, – сказал Венька и протянул мне кусок.
– Да ты погоди, – хотел я удержать его от расточительства. – Мы только что попили молока. А нам еще, наверно, идти и идти. Все сразу съедим, потом заплачем…
– Не заплачем, – опять засмеялся Венька. – Нам теперь недалеко до Больших выселок. Мы быстро добежим. Часа за два. Я тут летом был. Правда, я тогда на телеге ехал.
– А как у тебя плечо?
– Ничего. Ты знаешь, как будто даже лучше. Поначалу, когда палку берешь, больно, а потом ничего.
Мы идем не по дороге, хорошо наезженной, чуть поблескивающей во тьме, а почти рядом с дорогой, по глубокому снегу.
– А эту женщину, такую мордастую, в пестром платке, ты заметил? – спрашивает Венька.
– Это какую?
– Ну, которая сидела против меня, такая румяная, черные такие, немножко нахальные и все-таки немножко симпатичные глаза. Она еще спросила про жиганов, когда говорили про птиц и зверей…
– Ах, эта, – вспоминаю я, – которая натянула платочек на глаза?
– Так это же и есть Анфиса Большакова, которая жила с «императором». Но он ее, говорят, бросил. Дурак.
– Неужели это она? – удивляюсь я, и мне очень жаль, что я не рассмотрел ее как следует.
Правда, мне больше всего хотелось посмотреть Кланьку Звягину, которую сильно хвалил за красоту старший милиционер Воробьев. Она живет, он сказал, где-то у Пузырева озера. И я спрашиваю Веньку:
– А Пузырево озеро отсюда далеко? Мы сегодня туда не попадем?
– Ну что ты! Конечно, не попадем: это очень далеко. Нам бы только до Больших выселок добраться…
И Венька, продвигаясь впереди меня, заметно прибавляет ходу.
Наверно, у него уже в самом деле не болит плечо. Или он только бодрится. Но я едва поспеваю за ним по скользкому, чуть подтаявшему снегу.
Уж скорее бы, в самом деле, дойти до Больших выселок. Лыжи как будто разъезжаются в разные стороны. И к тому же начинается ветер.
– Похоже, будет пурга, – говорю я.
– Похоже, – соглашается Венька. – Но мы быстро добежим. Уже совсем недалеко. Только надо держаться дороги. Дорога тут прямая.
Дорога все время идет вдоль тайги, которая шумит на разные голоса. Будто там, внутри, в самой глубине, в чащобе, громко переговариваются люди, завывают волки и грозно мяукают огромные коты. Но это только кажется. Никого там нет.
Во всяком случае, можно поручиться, что близ заимки, близ дороги никого нет. И не может быть в такое время. А у страха глаза велики.
Не надо, однако, настраивать себя на всякие ужасы. Это первое правило не надо себя настраивать.
Просто в тайге, как всегда на сильном ветру, завывают ели, свистят голые прутья берез и трещат, ломаясь, неуклюжие ветви сосен. Все это вместе и создает разноголосый, пугающий шум.
Венька оглядывается.
– Ну, как ты?
– Ничего.
– Ну давай, нажимай! Тут уж совсем близко. До пурги добежим до Больших выселок. А там спать. Или, может, еще потолкуем с кем-нибудь. Тут, на выселках, есть наши люди, если… если их, конечно, не стукнули…
На дороге что-то большое чернеет. Чернеет и как будто шевелится. Ну да, шевелится. Может, это кони. Если кони, лучше всего попроситься доехать до Больших выселок.
Это Венька бодрится. Не может быть, чтобы у него так быстро зажило плечо. Это он бодрится. А нам еще и завтра ходить на лыжах. И послезавтра.
Мы приближаемся к тому, что чернеет на дороге, и теперь ясно видим, что это не кони, а люди. И хриплый голос с дороги спрашивает:
– Веньямин, это ты?
– Я, – говорит Венька и, останавливаясь, снимает лыжи.
По голосу я сразу узнаю Лазаря Баукина. Теперь я хорошо вижу и его большую медвежью шапку. Она у него как котел на голове.
Я тоже снимаю лыжи и иду вслед, за Венькой к дороге.
– При этом разговора не будет, – показывает на меня Баукин.
Во рту у него торчит окурок. А когда он затягивается и окурок вспыхивает, видно, как посверкивают его злые глаза.
Недалеко от него стоят еще два мужика. Их смутно видно. Непонятно даже, молодые они или старые и что у них в руках – палки или обрезы.
– Ты меня тут подожди, – говорит мне Венька и переходит с Лазарем на другую сторону дороги, где стеной стоит ревущий черный зубчатый лес.
Немного погодя за ними в лес уходят и два мужика. Кажется, у них в руках обрезы или, может быть, охотничьи ружья.
А я стою на обочине. Пурга меня теперь не тревожит. Я тревожусь теперь за судьбу Веньки. И конечно, за свою судьбу.
На животе у меня, под телогрейкой, в кожаной петельке кольт. Он так хорошо приспособлен, что его незаметно, если смотреть со стороны. И там, в Распопине, в избе, не заметили, что мы с оружием. Даже лицемерно пожалели нас. Но нас жалеть не надо. Я вынимаю кольт из петельки и кладу за пазуху. Мало ли что может случиться!
При всех обстоятельствах Венька ведет себя рискованно. Если Лазарь хочет завести какой-то секретный разговор, при котором даже я не могу присутствовать, зачем же пошли за ними в лес эти два мужика? А вдруг они стукнут Веньку? Но тогда зачем они меня оставили? А может, они тут не одни? Может, у них тут расставлены посты? Может, они и меня после хотят стукнуть?
Мысли разные лезут в голову, но я по опыту знаю, что нельзя давать волю даже мыслям, чтобы потом не было стыдно. Это хуже всего – заранее перетрусить. Надо уж как-нибудь перетерпеть. И я стараюсь вспомнить что-нибудь веселое, что-нибудь самое смешное из своей жизни, чтобы развеселиться и успокоиться. Но ничего подходящего вспомнить не могу, хотя уже долго стою на обочине.
Наконец Венька выходит на дорогу и зовет меня.
А Лазарь Баукин и его товарищи так и не вышли из лесу. Может, они углубились в лес. Может, они там и живут, в лесу.
В лесу, в тайге, сейчас тише, чем на открытом месте. Шумят только вершины деревьев, а внизу – тихо. На дороге же вовсю разыгрывается пурга. Мелкая колючая крупа бьет в лицо.
Даже Венька говорит:
– Смотри, какая ерунда начинается! Просто идти никак невозможно.
Теперь я пытаюсь успокоить его:
– Ничего. Ты же сам говорил, тут до Больших выселок недалеко. Добежим как-нибудь. Не больные…
– До Выселок недалеко, – останавливается Венька. – Но мы на Выселки не пойдем. Нету смысла. Мы сейчас махнем на Пузырево озеро.
Можно было бы напомнить Веньке, что он сам только что сказал – на Пузырево озеро мы сегодня не попадем, это очень далеко.
Но я ни о чем ему не напоминаю. И он не спрашивает моего совета. Тут уже вступают в действие не наши давние приятельские, а сурово служебные отношения. Я молчу. На Пузырево – так на Пузырево. Мне в конце концов все равно. Не я, а Венька старший помощник начальника по секретно-оперативной части. Я даже не спрашиваю, о чем он разговаривал с Лазарем Баукиным.
Я только смотрю, как он, расстегнув телогрейку, потуже затягивает ремень на гимнастерке. Я делаю то же самое. Потом он говорит:
– Ну, пошли! Нам сейчас дорога каждая минута. Придется идти часов пять, не меньше, если, конечно, по хорошей погоде. А в такую муть даже не знаю, когда дойдем. Но надо… Короче говоря, Лазарь дает нам в руки серьезную нитку. Дураки будем, если не ухватимся. Ну-ка, попробуем с этой стороны пойти…
Перепрыгнув через канаву, он опять встает на лыжи и молча бежит впереди меня.
Он по-прежнему пользуется только одной палкой. Вторую держит под мышкой. Видно, у него все-таки болит плечо, но он не хочет говорить об этом. Да и трудно сейчас говорить.
Даже дышать трудно. Мы долго молча бежим навстречу пурге. Вернее, не бежим, а еле-еле движемся.
Наконец нам удается обогнуть большой участок леса.
Венька сворачивает направо, и мы входим, как в аллею, в широкую просеку. Ледяная крупа бьет теперь нам в спины, дышать легче.
– Хорошо еще, что мы молока попили, – говорит Венька. – А то, не жравши, по такой дороге далеко не уйдешь.
– А еще далеко?
– Далеко…
Я отворачиваю обледенелый обшлаг рукава, зажигаю фонарик, смотрю на часы. Девятый час. Двадцать минут девятого. Значит, мы в пути больше трех часов. А сколько нам еще идти?…
Из просеки мы выходим на поляну, и опять пурга с ревом накидывается на нас.
Венька останавливается, приседает. У него оборвался ремень на креплении. Он садится на снег. Я сажусь рядом с ним на корточки и хочу посветить ему фонариком.
– Не надо, – говорит он. – Тут открытое место. Свет далеко видно. А я и так все разгляжу. У меня глаза кошачьи.
Он достает из-за пазухи запасной сыромятный ремень, обрезает его ножом, привязывает.
– Хорошо отдохнули, – смеется он, снова становясь на лыжи. – Ну, пошли дальше! Лазарь говорит: «Это на ваше счастье такая погода. Кланя Звягина вас будет ждать…»
«Почему это она нас будет ждать? Откуда она нас знает?» – хотел бы я спросить. И самое главное, что мне хотелось бы понять: почему это Венька так доверился снова Лазарю Баукину, который уже однажды обманул его? И может быть, опять обманет. Но сейчас уж Венька прямо рискует своей головой.
«И не только своей, но и моей», – мог бы додумать я. Но почему-то не додумываю. Может быть, потому, что очень боюсь отстать от Веньки и забочусь только о том, чтобы не потерять его в пурге. В этой белой, холодной, кромешной тьме, облепляющей меня.
Я не вспоминаю даже о том, что мне самому еще недавно хотелось увидеть Кланьку Звягину. И вот сегодня я должен увидеть ее. Но сейчас это уж не так интересно мне.
Мы с большими усилиями пересекаем поляну. Ветер все свирепеет, бьет в лицо, словно толченым стеклом, старается сбить с ног. Нет, такой пурги еще не было в моей жизни.
Я останавливаюсь, почти падаю, кричу:
– Подожди, Венька! Подожди, тебе говорят!
– Что случилось?
– Хочу поправить шапку: может, не так будет бить в лицо. Очень сильно бьет. Ничего не вижу.
– Не обращай внимания! – кричит Венька. – Пойдем дальше. Сейчас опять будет просека.
– А еще далеко?
– Далеко.
Просека поднимается в гору. Гора совершенно голая. Ни одного кустика. Но с горы видно, как в низине сквозь пургу мерцают огоньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Я хотел сказать, что Баукин еще сегодня подкараулит нас где-нибудь, но не сказал, не решился. Венька это сам знает, а если я скажу, он подумает, что я струсил и его пугаю.
Я сделал вид, что у меня не застегивается пряжка от ремня на креплении, и выругался, чтобы не продолжать разговор.
А Венька вдруг засмеялся. Может быть, он понял мою хитрость, понял, что я побаиваюсь и еще больше боюсь признаться в этом.
Мы сворачиваем к лесу. Он чернеет невдалеке, и кажется, что это не лес, а забор – высоченный каменный забор, а за ним еще видно здание с башнями и крестами на башнях.
Венька спрашивает:
– Ты как думаешь, кто это, у кого вот мы сейчас в избе были?
– По избе, по обстановке, я думаю, что кулак…
– Кулак – это еще пустяки. Это Усцов Елизар Дементьевич – очень крупный бандитский связчик. И еще старичок там был, который жиганов ругал, – это тоже связчик. Енютин. У него сын в клочковской банде действовал. Мы его убили в Золотой Пади.
– Правильно, – вспомнил я. – Один убитый действительно был, мы точно установили, Енютин.
– И этот Усцов тоже зятя потерял. Дочка его в красной кофточке бандитская вдова. Мужа ее в прошлом году убили. А слышал, как они разговаривают? Птиц и зверей жалеют…
– А ты с ними разговорился, стал им что-то объяснять.
– Да им я, что ли, объяснял! Тут же всякий народ. И то обидно, что людям никто ничего не объясняет. И мы тоже хороши! Второй год тут крутимся вокруг да около, а толку мало.
– А эти старики так и не поняли, кто мы и откуда…
– Ну как не поняли! – засмеялся Венька. – Они тоже не дураки. Они и про оружие нас спрашивали неспроста. И похвалили за смелость, чтобы испугать. Это двойной народишко, с двойным ходом. Им палец в рот не клади. Откусят.
Венька отчего-то повеселел. Вынул из кармана ржаной сухарь, разломил его и дал половину мне.
Сухарь был присыпан крупной солью, прикипевшей, но не растворившейся в хлебе. Покусывать и сосать его сейчас было величайшим наслаждением.
– И еще имею брынзу, – сказал Венька и протянул мне кусок.
– Да ты погоди, – хотел я удержать его от расточительства. – Мы только что попили молока. А нам еще, наверно, идти и идти. Все сразу съедим, потом заплачем…
– Не заплачем, – опять засмеялся Венька. – Нам теперь недалеко до Больших выселок. Мы быстро добежим. Часа за два. Я тут летом был. Правда, я тогда на телеге ехал.
– А как у тебя плечо?
– Ничего. Ты знаешь, как будто даже лучше. Поначалу, когда палку берешь, больно, а потом ничего.
Мы идем не по дороге, хорошо наезженной, чуть поблескивающей во тьме, а почти рядом с дорогой, по глубокому снегу.
– А эту женщину, такую мордастую, в пестром платке, ты заметил? – спрашивает Венька.
– Это какую?
– Ну, которая сидела против меня, такая румяная, черные такие, немножко нахальные и все-таки немножко симпатичные глаза. Она еще спросила про жиганов, когда говорили про птиц и зверей…
– Ах, эта, – вспоминаю я, – которая натянула платочек на глаза?
– Так это же и есть Анфиса Большакова, которая жила с «императором». Но он ее, говорят, бросил. Дурак.
– Неужели это она? – удивляюсь я, и мне очень жаль, что я не рассмотрел ее как следует.
Правда, мне больше всего хотелось посмотреть Кланьку Звягину, которую сильно хвалил за красоту старший милиционер Воробьев. Она живет, он сказал, где-то у Пузырева озера. И я спрашиваю Веньку:
– А Пузырево озеро отсюда далеко? Мы сегодня туда не попадем?
– Ну что ты! Конечно, не попадем: это очень далеко. Нам бы только до Больших выселок добраться…
И Венька, продвигаясь впереди меня, заметно прибавляет ходу.
Наверно, у него уже в самом деле не болит плечо. Или он только бодрится. Но я едва поспеваю за ним по скользкому, чуть подтаявшему снегу.
Уж скорее бы, в самом деле, дойти до Больших выселок. Лыжи как будто разъезжаются в разные стороны. И к тому же начинается ветер.
– Похоже, будет пурга, – говорю я.
– Похоже, – соглашается Венька. – Но мы быстро добежим. Уже совсем недалеко. Только надо держаться дороги. Дорога тут прямая.
Дорога все время идет вдоль тайги, которая шумит на разные голоса. Будто там, внутри, в самой глубине, в чащобе, громко переговариваются люди, завывают волки и грозно мяукают огромные коты. Но это только кажется. Никого там нет.
Во всяком случае, можно поручиться, что близ заимки, близ дороги никого нет. И не может быть в такое время. А у страха глаза велики.
Не надо, однако, настраивать себя на всякие ужасы. Это первое правило не надо себя настраивать.
Просто в тайге, как всегда на сильном ветру, завывают ели, свистят голые прутья берез и трещат, ломаясь, неуклюжие ветви сосен. Все это вместе и создает разноголосый, пугающий шум.
Венька оглядывается.
– Ну, как ты?
– Ничего.
– Ну давай, нажимай! Тут уж совсем близко. До пурги добежим до Больших выселок. А там спать. Или, может, еще потолкуем с кем-нибудь. Тут, на выселках, есть наши люди, если… если их, конечно, не стукнули…
На дороге что-то большое чернеет. Чернеет и как будто шевелится. Ну да, шевелится. Может, это кони. Если кони, лучше всего попроситься доехать до Больших выселок.
Это Венька бодрится. Не может быть, чтобы у него так быстро зажило плечо. Это он бодрится. А нам еще и завтра ходить на лыжах. И послезавтра.
Мы приближаемся к тому, что чернеет на дороге, и теперь ясно видим, что это не кони, а люди. И хриплый голос с дороги спрашивает:
– Веньямин, это ты?
– Я, – говорит Венька и, останавливаясь, снимает лыжи.
По голосу я сразу узнаю Лазаря Баукина. Теперь я хорошо вижу и его большую медвежью шапку. Она у него как котел на голове.
Я тоже снимаю лыжи и иду вслед, за Венькой к дороге.
– При этом разговора не будет, – показывает на меня Баукин.
Во рту у него торчит окурок. А когда он затягивается и окурок вспыхивает, видно, как посверкивают его злые глаза.
Недалеко от него стоят еще два мужика. Их смутно видно. Непонятно даже, молодые они или старые и что у них в руках – палки или обрезы.
– Ты меня тут подожди, – говорит мне Венька и переходит с Лазарем на другую сторону дороги, где стеной стоит ревущий черный зубчатый лес.
Немного погодя за ними в лес уходят и два мужика. Кажется, у них в руках обрезы или, может быть, охотничьи ружья.
А я стою на обочине. Пурга меня теперь не тревожит. Я тревожусь теперь за судьбу Веньки. И конечно, за свою судьбу.
На животе у меня, под телогрейкой, в кожаной петельке кольт. Он так хорошо приспособлен, что его незаметно, если смотреть со стороны. И там, в Распопине, в избе, не заметили, что мы с оружием. Даже лицемерно пожалели нас. Но нас жалеть не надо. Я вынимаю кольт из петельки и кладу за пазуху. Мало ли что может случиться!
При всех обстоятельствах Венька ведет себя рискованно. Если Лазарь хочет завести какой-то секретный разговор, при котором даже я не могу присутствовать, зачем же пошли за ними в лес эти два мужика? А вдруг они стукнут Веньку? Но тогда зачем они меня оставили? А может, они тут не одни? Может, у них тут расставлены посты? Может, они и меня после хотят стукнуть?
Мысли разные лезут в голову, но я по опыту знаю, что нельзя давать волю даже мыслям, чтобы потом не было стыдно. Это хуже всего – заранее перетрусить. Надо уж как-нибудь перетерпеть. И я стараюсь вспомнить что-нибудь веселое, что-нибудь самое смешное из своей жизни, чтобы развеселиться и успокоиться. Но ничего подходящего вспомнить не могу, хотя уже долго стою на обочине.
Наконец Венька выходит на дорогу и зовет меня.
А Лазарь Баукин и его товарищи так и не вышли из лесу. Может, они углубились в лес. Может, они там и живут, в лесу.
В лесу, в тайге, сейчас тише, чем на открытом месте. Шумят только вершины деревьев, а внизу – тихо. На дороге же вовсю разыгрывается пурга. Мелкая колючая крупа бьет в лицо.
Даже Венька говорит:
– Смотри, какая ерунда начинается! Просто идти никак невозможно.
Теперь я пытаюсь успокоить его:
– Ничего. Ты же сам говорил, тут до Больших выселок недалеко. Добежим как-нибудь. Не больные…
– До Выселок недалеко, – останавливается Венька. – Но мы на Выселки не пойдем. Нету смысла. Мы сейчас махнем на Пузырево озеро.
Можно было бы напомнить Веньке, что он сам только что сказал – на Пузырево озеро мы сегодня не попадем, это очень далеко.
Но я ни о чем ему не напоминаю. И он не спрашивает моего совета. Тут уже вступают в действие не наши давние приятельские, а сурово служебные отношения. Я молчу. На Пузырево – так на Пузырево. Мне в конце концов все равно. Не я, а Венька старший помощник начальника по секретно-оперативной части. Я даже не спрашиваю, о чем он разговаривал с Лазарем Баукиным.
Я только смотрю, как он, расстегнув телогрейку, потуже затягивает ремень на гимнастерке. Я делаю то же самое. Потом он говорит:
– Ну, пошли! Нам сейчас дорога каждая минута. Придется идти часов пять, не меньше, если, конечно, по хорошей погоде. А в такую муть даже не знаю, когда дойдем. Но надо… Короче говоря, Лазарь дает нам в руки серьезную нитку. Дураки будем, если не ухватимся. Ну-ка, попробуем с этой стороны пойти…
Перепрыгнув через канаву, он опять встает на лыжи и молча бежит впереди меня.
Он по-прежнему пользуется только одной палкой. Вторую держит под мышкой. Видно, у него все-таки болит плечо, но он не хочет говорить об этом. Да и трудно сейчас говорить.
Даже дышать трудно. Мы долго молча бежим навстречу пурге. Вернее, не бежим, а еле-еле движемся.
Наконец нам удается обогнуть большой участок леса.
Венька сворачивает направо, и мы входим, как в аллею, в широкую просеку. Ледяная крупа бьет теперь нам в спины, дышать легче.
– Хорошо еще, что мы молока попили, – говорит Венька. – А то, не жравши, по такой дороге далеко не уйдешь.
– А еще далеко?
– Далеко…
Я отворачиваю обледенелый обшлаг рукава, зажигаю фонарик, смотрю на часы. Девятый час. Двадцать минут девятого. Значит, мы в пути больше трех часов. А сколько нам еще идти?…
Из просеки мы выходим на поляну, и опять пурга с ревом накидывается на нас.
Венька останавливается, приседает. У него оборвался ремень на креплении. Он садится на снег. Я сажусь рядом с ним на корточки и хочу посветить ему фонариком.
– Не надо, – говорит он. – Тут открытое место. Свет далеко видно. А я и так все разгляжу. У меня глаза кошачьи.
Он достает из-за пазухи запасной сыромятный ремень, обрезает его ножом, привязывает.
– Хорошо отдохнули, – смеется он, снова становясь на лыжи. – Ну, пошли дальше! Лазарь говорит: «Это на ваше счастье такая погода. Кланя Звягина вас будет ждать…»
«Почему это она нас будет ждать? Откуда она нас знает?» – хотел бы я спросить. И самое главное, что мне хотелось бы понять: почему это Венька так доверился снова Лазарю Баукину, который уже однажды обманул его? И может быть, опять обманет. Но сейчас уж Венька прямо рискует своей головой.
«И не только своей, но и моей», – мог бы додумать я. Но почему-то не додумываю. Может быть, потому, что очень боюсь отстать от Веньки и забочусь только о том, чтобы не потерять его в пурге. В этой белой, холодной, кромешной тьме, облепляющей меня.
Я не вспоминаю даже о том, что мне самому еще недавно хотелось увидеть Кланьку Звягину. И вот сегодня я должен увидеть ее. Но сейчас это уж не так интересно мне.
Мы с большими усилиями пересекаем поляну. Ветер все свирепеет, бьет в лицо, словно толченым стеклом, старается сбить с ног. Нет, такой пурги еще не было в моей жизни.
Я останавливаюсь, почти падаю, кричу:
– Подожди, Венька! Подожди, тебе говорят!
– Что случилось?
– Хочу поправить шапку: может, не так будет бить в лицо. Очень сильно бьет. Ничего не вижу.
– Не обращай внимания! – кричит Венька. – Пойдем дальше. Сейчас опять будет просека.
– А еще далеко?
– Далеко.
Просека поднимается в гору. Гора совершенно голая. Ни одного кустика. Но с горы видно, как в низине сквозь пургу мерцают огоньки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35