Рай они воображали себе каким-то цветущим зеленым садом, принадлежащим собственно людям свободным, где женщины и рабы должны по-прежнему служить своим господам...
Главным народным божеством собственно Русского племени всегда оставался громовник Перун. Его имя Русь употребляла в самых торжественных клятвах; причем рядом с ним ставила только одного Волоса, покровителя земледелия. Впрочем, религиозное чувство Славяноруссов, способное к сильным порывам, не отличалось вообще мрачным и угрюмым настроением. Это видно уже из самого представления их о рае, как о светлом, зеленом саде (не похожем на скандинавскую Валгаллу). То же показывает их любовь к частым праздникам и песни в честь бога Лада или Леля, как источника любви и веселья. Самые жертвоприношения богам обыкновенно заключались веселым пиром и шумными игрищами.
Дмитрий Иловайский (1832-1920)
историк.
Показание № 6
Кровавая месть, частая возможность убийства в ссоре,... скорость к обиде, преобладание физических стремлений, мало сдерживаемых религиозными и нравственными законами. Сила физическая на первом плане - ей весь почет, все выгоды. В битвах личная, материальная сила преобладает, отсюда видим частые единоборства, в которых оружие не употребляется.... Когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым, нравы не могут быть мягкими. Несмотря же на уважение к силе, она не считалась единственно позволенным средством к торжеству; хитрость ценилась так же высоко, считалась мудростью; перехитрить, переклюкать было тоже подвиг. Легко понять, что все природные стремления сильного не знали границ при возможности удовлетворить им: таково женолюбие язычника Владимира. Богатыри после подвигов силы не знали других наслаждений, кроме физических. "Руси есть веселие пити", - говорит Владимир.
Закон слабо сдерживал проявления материальной силы, позволяя частную месть или выкуп деньгами. Представляла ли славянская языческая религия какое-нибудь противоборство им? Кажется, никакого. Одно только нравственное противоборство могла представить власть родительская... Преобладание материальной силы, разумеется, не могло условливать уважения к слабейшему полу вообще; но при отсутствии определений женщина могла, пользуясь иногда своим преимуществом духовным, а иногда даже и силою материальною, играть важную роль. Мудрейшею из людей в описываемый период является княгиня Ольга, которая правит Русью во время малолетства Святослава, да и после совершеннолетия. Женщины провожают мужей своих на битвы. Песни, содержание которых относится ко временам Владимира, упоминают о женщинах-чародейках. По свидетельству тех же песен, женщины участвовали вместе с мужчинами в пирах княжеских, похваляясь своей хитростью, мудростью; стыдливости мало в их беседах, выходки материальной силы - и тут на первом плане...
Одни писатели-чужеземцы называют славян нелукавыми, другие вероломными: это противоречие объясняется известием, что между славянами господствовали постоянно различные мнения; ни в чем они не были согласны между собой, если одни в чем-нибудь согласятся, то другие тотчас же нарушат их решение, потому что все питают друг к другу вражду и ни один не хочет повиноваться другому...
Многоженство у всех племен славянских есть явление несомненное; наш летописец говорит о восточных славянах, что они брали по две и по три жены; обычай многоженства сохранялся и долго после введения христианства. Что касается положения славянской женщины, то девушки, как видно, пользовались полною свободою: летописец говорит, что они сходились с молодыми людьми чужих родов на игрищах, имели возможность совещаться с ними для бегства. Относительно положения жены, то, разумеется, при условиях того быта, который мы застаем у языческих славян, мы не имеем права ожидать большого уважения к женщине, которое дается только христианским взглядом на отношение двух полов и которое летописец называет стыденьем, отсутствие этого стыденья и ведет необходимо к многоженству. Но при этом у народа первобытного, разумеется, мы не встретим никаких определений, которые осуждали бы женщину на вечное унижение и ничтожество, которые не позволяли бы ей выказывать свою силу умственную, иногда и физическую, приобретать посредством этой силы уважение и влияние.
Сергей Соловьев (1820-1879)
историк, академик Петербургской АН.
Показание № 7
Русь предпочла византийскую ориентацию, считая её более выгодной, чем подчинение Риму. Проиграла ли она от этого? Для русской историографии это вопрос не новый, один из так называемых "вечных" вопросов. Оставлю в стороне все суждения по этому предмету и подчеркну только одну сторону дела. Византийская церковь была, несомненно, терпимее римской; в противоположность последней, она допускала существование национальных церквей, давала значительную возможность их самостоятельной жизни...
Как бы то ни было, христианство на Руси, заимствованное от греков и в то же время не отмежеванное полностью от Запада, оказалось в конечном счете не византийским и не римским, а русским. И это обрусение христианского вероучения и церкви началось очень рано и шло в двух направлениях. Борьба за свою национальную церковную ориентацию велась в верхах русского общества. Борьба за свою народную веру шла в народных массах, принимая здесь и форму активных выступлений под главенством волхвов за старую веру... Новая вера не могла вытеснить полностью того, что было частью самого народа. Быт не заимствуется, а слагается.
Борис Греков (1882-1953)
историк, академик АН СССР.
Показание № 8
Самым ближайшим влиянием христианства было влияние нравственное, ибо нравственность христианская, возведенная в обязанность, существенно отличается от нравственности языческой, результата непосредственного чувства, как все в языческом мире... Так, христианство обязывает помогать женщинам, как братьям во Христе; помогая неимущему, христианин исполняет заповедь своего божественного Учителя... Приняв этих людей под свою защиту, церковь создала новую среду, стоящую выше разрозненных интересов отдельных общин и основанную на ином начале, чем княжеская дружина; выше интересов личных, племенных, практических она поставила общечеловеческий интерес начало нравственное. То же нравственное начало внесла она в отношение семейные, дотоле составлявшие дело исключительно личное; она создала семью, поставив начало единоженства, которое сменило многоженство, дотоле допустимое. Долго, впрочем, это не укрепилось в обществе: долго сыновья, рожденные от наложниц в княжеских семьях, считались князьями равными с законными детьми... Словом, в обществе явилась новая мерка нравственного достоинства и послужила значительно к обузданию его преобладающих страстей.
Константин Бестужев-Рюмин (1829-1897)
академик Петербургской АН.
Показание № 9
Владимир Мономах в своих наставлениях и в отрывках о нем летописцев более безупречен и благодушен, чем в своих поступках, в которых проглядывают пороки времени, воспитания и среды. Таков, например, поступок с двумя половецкими князьями, убитыми с нарушением данного слова и прав гостеприимства. Завещая сыновьям умеренность в войне и человеколюбие, сам Мономах, однако, мимоходом сознается, что при взятии Минска, в котором он участвовал, не оставлено было в живых ни челядины, ни скотины. Наконец, он хотя и радел о русской земле, но и себя не забывал и, наказывая князей действительно виноватых, отбирал их уделы и отдавал своим сыновьям. Но за ним в истории останется то великое значение, что, живя в обществе, едва выходившем из самого варварского состояния, вращаясь в той среде, где всякий гонялся за узкими своекорыстными целями, ещё почти не понимая святости права и договора, один Мономах держал знамя общей для всех правды и собирал под него силы русской земли...
В эпоху, когда Русь приняла христианство, православная церковь была пропитана монашеским духом и религиозное благочестие находилось под исключительным влиянием монастырского взгляда. Сложилось представление, что человек может угодить Богу более всего добровольными лишениями, страданиями, удручением плоти, отречением от всяких земных благ, даже самоотчуждением от себе подобных, - что Богу приятна печаль, скорбь, слезы человека; и, напротив, веселое, спокойное житие есть угождение дьяволу и ведет к погибели. Образцом богоугодного человека сделался отшельник, отрешившийся от всякой связи с людьми; в пример высокой христианской добродетели ставили затворников, добровольно сидевших в тесной келье, пещере, на столбе, в дупле и т.п., питавшихся самою скудною, грубою пищею, налагавших на себя обет молчания, истязавших тело тяжелыми железными веригами и предававших его всем неудобствам неопрятности.
Если не все должны были вести такого рода жизнь, то все, по крайней мере, обязаны были, в видах благочестия, приближаться к такому идеалу... Совершенный отшельник был самым высшим идеалом христианина; за ним, в благочестивом воззрении, следовала монастырская община - общество безбрачных постников и тружеников, считавшихся настоящим христианским обществом, а за пределами его был уже "мир", спасавшийся только молитвами отшельников и монахов и посильным приближением к приемам монастырского жития. Оттого-то пост, как один из этих приемов, пользовался и до сих пор продолжает пользоваться в народе важнейшим значением в деле спасения. Оттого-то хождение в монастыри считалось особенно богоугодным делом, тем более, когда к этому присоединялись лишения и трудности; оттого-то благочестивый мирянин думал перед смертью избавиться от вечной муки, записавши в монастырь свое имущество, или сам спешил постричься.
Хотя брак в церкви и признавался священным делом, но, вместе с тем, монашеское безбрачие ставилось гораздо выше брачной жизни; и благочестивый человек в назидательных житиях и проповедях мог беспрестанно встречать примеры, выставляемые за образец, когда святой муж избегал брака или даже убегал от жены для отшельнической или монастырской жизни. Народный благочестивый взгляд шел в этом случае далее самого учения церкви, и всякое сближение полов, даже супружеское, называлось грехом: известно, что до сих пор многие из народа толкуют первородный грех Адама и Евы половым сближением, хотя такое толкование давно отвергнуто церковью. Тем не менее, безбрачная жизнь признавалась самою церковью выше брачной и семейной.
[...] Высокий подвиг страдания за правду, за ближних обратился в подвиг страдания ради самого страдания. Средство стало целью. Борьба с дьяволом в образе зла и растления человеческого общества заменялась борьбою с призраками, тревожившими расстроенные нервы истязавшего себя пустынника. Безбрачие, - некогда предлагаемое апостолом как состояние более удобное, и то временно для некоторых, ему подобных, в тяжелую эпоху гонений, возведено было само по себе в доблесть и тем унижен был семейный союз. То, что могло быть уделом только очень немногих, одаренных способностью "вместить", становясь если не обязательною, то все-таки высшею добродетелью, достойною стремления, превращалось в чудовищное насилование природы. Наконец, уважение к слезам, скорби, болезни, нищете, вообще к несчастью, завещанное Учителем в видах облегчения от горести, для счастия человеческого, превращалось в умышленное искание слез, скорби, болезни, нищеты. Таким образом, логически выходила бесцельность дел любви Христовой; если страдание являлось само по себе целью, то незачем было стремиться к уменьшению его на земле; напротив, нужно, казалось, заботиться, чтоб люди страдали: к этому приводила односторонность, вытекавшая из господства монашеского направления в христианстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Главным народным божеством собственно Русского племени всегда оставался громовник Перун. Его имя Русь употребляла в самых торжественных клятвах; причем рядом с ним ставила только одного Волоса, покровителя земледелия. Впрочем, религиозное чувство Славяноруссов, способное к сильным порывам, не отличалось вообще мрачным и угрюмым настроением. Это видно уже из самого представления их о рае, как о светлом, зеленом саде (не похожем на скандинавскую Валгаллу). То же показывает их любовь к частым праздникам и песни в честь бога Лада или Леля, как источника любви и веселья. Самые жертвоприношения богам обыкновенно заключались веселым пиром и шумными игрищами.
Дмитрий Иловайский (1832-1920)
историк.
Показание № 6
Кровавая месть, частая возможность убийства в ссоре,... скорость к обиде, преобладание физических стремлений, мало сдерживаемых религиозными и нравственными законами. Сила физическая на первом плане - ей весь почет, все выгоды. В битвах личная, материальная сила преобладает, отсюда видим частые единоборства, в которых оружие не употребляется.... Когда право силы есть высшее право, то, конечно, сильный не будет сдерживаться перед слабым, нравы не могут быть мягкими. Несмотря же на уважение к силе, она не считалась единственно позволенным средством к торжеству; хитрость ценилась так же высоко, считалась мудростью; перехитрить, переклюкать было тоже подвиг. Легко понять, что все природные стремления сильного не знали границ при возможности удовлетворить им: таково женолюбие язычника Владимира. Богатыри после подвигов силы не знали других наслаждений, кроме физических. "Руси есть веселие пити", - говорит Владимир.
Закон слабо сдерживал проявления материальной силы, позволяя частную месть или выкуп деньгами. Представляла ли славянская языческая религия какое-нибудь противоборство им? Кажется, никакого. Одно только нравственное противоборство могла представить власть родительская... Преобладание материальной силы, разумеется, не могло условливать уважения к слабейшему полу вообще; но при отсутствии определений женщина могла, пользуясь иногда своим преимуществом духовным, а иногда даже и силою материальною, играть важную роль. Мудрейшею из людей в описываемый период является княгиня Ольга, которая правит Русью во время малолетства Святослава, да и после совершеннолетия. Женщины провожают мужей своих на битвы. Песни, содержание которых относится ко временам Владимира, упоминают о женщинах-чародейках. По свидетельству тех же песен, женщины участвовали вместе с мужчинами в пирах княжеских, похваляясь своей хитростью, мудростью; стыдливости мало в их беседах, выходки материальной силы - и тут на первом плане...
Одни писатели-чужеземцы называют славян нелукавыми, другие вероломными: это противоречие объясняется известием, что между славянами господствовали постоянно различные мнения; ни в чем они не были согласны между собой, если одни в чем-нибудь согласятся, то другие тотчас же нарушат их решение, потому что все питают друг к другу вражду и ни один не хочет повиноваться другому...
Многоженство у всех племен славянских есть явление несомненное; наш летописец говорит о восточных славянах, что они брали по две и по три жены; обычай многоженства сохранялся и долго после введения христианства. Что касается положения славянской женщины, то девушки, как видно, пользовались полною свободою: летописец говорит, что они сходились с молодыми людьми чужих родов на игрищах, имели возможность совещаться с ними для бегства. Относительно положения жены, то, разумеется, при условиях того быта, который мы застаем у языческих славян, мы не имеем права ожидать большого уважения к женщине, которое дается только христианским взглядом на отношение двух полов и которое летописец называет стыденьем, отсутствие этого стыденья и ведет необходимо к многоженству. Но при этом у народа первобытного, разумеется, мы не встретим никаких определений, которые осуждали бы женщину на вечное унижение и ничтожество, которые не позволяли бы ей выказывать свою силу умственную, иногда и физическую, приобретать посредством этой силы уважение и влияние.
Сергей Соловьев (1820-1879)
историк, академик Петербургской АН.
Показание № 7
Русь предпочла византийскую ориентацию, считая её более выгодной, чем подчинение Риму. Проиграла ли она от этого? Для русской историографии это вопрос не новый, один из так называемых "вечных" вопросов. Оставлю в стороне все суждения по этому предмету и подчеркну только одну сторону дела. Византийская церковь была, несомненно, терпимее римской; в противоположность последней, она допускала существование национальных церквей, давала значительную возможность их самостоятельной жизни...
Как бы то ни было, христианство на Руси, заимствованное от греков и в то же время не отмежеванное полностью от Запада, оказалось в конечном счете не византийским и не римским, а русским. И это обрусение христианского вероучения и церкви началось очень рано и шло в двух направлениях. Борьба за свою национальную церковную ориентацию велась в верхах русского общества. Борьба за свою народную веру шла в народных массах, принимая здесь и форму активных выступлений под главенством волхвов за старую веру... Новая вера не могла вытеснить полностью того, что было частью самого народа. Быт не заимствуется, а слагается.
Борис Греков (1882-1953)
историк, академик АН СССР.
Показание № 8
Самым ближайшим влиянием христианства было влияние нравственное, ибо нравственность христианская, возведенная в обязанность, существенно отличается от нравственности языческой, результата непосредственного чувства, как все в языческом мире... Так, христианство обязывает помогать женщинам, как братьям во Христе; помогая неимущему, христианин исполняет заповедь своего божественного Учителя... Приняв этих людей под свою защиту, церковь создала новую среду, стоящую выше разрозненных интересов отдельных общин и основанную на ином начале, чем княжеская дружина; выше интересов личных, племенных, практических она поставила общечеловеческий интерес начало нравственное. То же нравственное начало внесла она в отношение семейные, дотоле составлявшие дело исключительно личное; она создала семью, поставив начало единоженства, которое сменило многоженство, дотоле допустимое. Долго, впрочем, это не укрепилось в обществе: долго сыновья, рожденные от наложниц в княжеских семьях, считались князьями равными с законными детьми... Словом, в обществе явилась новая мерка нравственного достоинства и послужила значительно к обузданию его преобладающих страстей.
Константин Бестужев-Рюмин (1829-1897)
академик Петербургской АН.
Показание № 9
Владимир Мономах в своих наставлениях и в отрывках о нем летописцев более безупречен и благодушен, чем в своих поступках, в которых проглядывают пороки времени, воспитания и среды. Таков, например, поступок с двумя половецкими князьями, убитыми с нарушением данного слова и прав гостеприимства. Завещая сыновьям умеренность в войне и человеколюбие, сам Мономах, однако, мимоходом сознается, что при взятии Минска, в котором он участвовал, не оставлено было в живых ни челядины, ни скотины. Наконец, он хотя и радел о русской земле, но и себя не забывал и, наказывая князей действительно виноватых, отбирал их уделы и отдавал своим сыновьям. Но за ним в истории останется то великое значение, что, живя в обществе, едва выходившем из самого варварского состояния, вращаясь в той среде, где всякий гонялся за узкими своекорыстными целями, ещё почти не понимая святости права и договора, один Мономах держал знамя общей для всех правды и собирал под него силы русской земли...
В эпоху, когда Русь приняла христианство, православная церковь была пропитана монашеским духом и религиозное благочестие находилось под исключительным влиянием монастырского взгляда. Сложилось представление, что человек может угодить Богу более всего добровольными лишениями, страданиями, удручением плоти, отречением от всяких земных благ, даже самоотчуждением от себе подобных, - что Богу приятна печаль, скорбь, слезы человека; и, напротив, веселое, спокойное житие есть угождение дьяволу и ведет к погибели. Образцом богоугодного человека сделался отшельник, отрешившийся от всякой связи с людьми; в пример высокой христианской добродетели ставили затворников, добровольно сидевших в тесной келье, пещере, на столбе, в дупле и т.п., питавшихся самою скудною, грубою пищею, налагавших на себя обет молчания, истязавших тело тяжелыми железными веригами и предававших его всем неудобствам неопрятности.
Если не все должны были вести такого рода жизнь, то все, по крайней мере, обязаны были, в видах благочестия, приближаться к такому идеалу... Совершенный отшельник был самым высшим идеалом христианина; за ним, в благочестивом воззрении, следовала монастырская община - общество безбрачных постников и тружеников, считавшихся настоящим христианским обществом, а за пределами его был уже "мир", спасавшийся только молитвами отшельников и монахов и посильным приближением к приемам монастырского жития. Оттого-то пост, как один из этих приемов, пользовался и до сих пор продолжает пользоваться в народе важнейшим значением в деле спасения. Оттого-то хождение в монастыри считалось особенно богоугодным делом, тем более, когда к этому присоединялись лишения и трудности; оттого-то благочестивый мирянин думал перед смертью избавиться от вечной муки, записавши в монастырь свое имущество, или сам спешил постричься.
Хотя брак в церкви и признавался священным делом, но, вместе с тем, монашеское безбрачие ставилось гораздо выше брачной жизни; и благочестивый человек в назидательных житиях и проповедях мог беспрестанно встречать примеры, выставляемые за образец, когда святой муж избегал брака или даже убегал от жены для отшельнической или монастырской жизни. Народный благочестивый взгляд шел в этом случае далее самого учения церкви, и всякое сближение полов, даже супружеское, называлось грехом: известно, что до сих пор многие из народа толкуют первородный грех Адама и Евы половым сближением, хотя такое толкование давно отвергнуто церковью. Тем не менее, безбрачная жизнь признавалась самою церковью выше брачной и семейной.
[...] Высокий подвиг страдания за правду, за ближних обратился в подвиг страдания ради самого страдания. Средство стало целью. Борьба с дьяволом в образе зла и растления человеческого общества заменялась борьбою с призраками, тревожившими расстроенные нервы истязавшего себя пустынника. Безбрачие, - некогда предлагаемое апостолом как состояние более удобное, и то временно для некоторых, ему подобных, в тяжелую эпоху гонений, возведено было само по себе в доблесть и тем унижен был семейный союз. То, что могло быть уделом только очень немногих, одаренных способностью "вместить", становясь если не обязательною, то все-таки высшею добродетелью, достойною стремления, превращалось в чудовищное насилование природы. Наконец, уважение к слезам, скорби, болезни, нищете, вообще к несчастью, завещанное Учителем в видах облегчения от горести, для счастия человеческого, превращалось в умышленное искание слез, скорби, болезни, нищеты. Таким образом, логически выходила бесцельность дел любви Христовой; если страдание являлось само по себе целью, то незачем было стремиться к уменьшению его на земле; напротив, нужно, казалось, заботиться, чтоб люди страдали: к этому приводила односторонность, вытекавшая из господства монашеского направления в христианстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58