Шильдкнехт оставила его возглас без внимания.
— Господа, ко мне поступила жалоба из Нусслоха. Несколько наших сотрудников устроили в спорткомплексе настоящий дебош. Пострадавшие припомнили имена Штерн, Лейдлих, Хаффман и Тойрер — приблизительно так те люди называли друг друга во время драки с кельнерами. Им не помогло, что они снимали площадку для сквоша под чужими именами…
— Для бадминтона, — скромно поправил Хафнер.
— Чем, значит, все и подтверждается, — вздохнула Шильдкнехт и уселась на стол Тойера. Ее юбка сдвинулась кверху, из-под нее выглянуло облегающее трико, запахло потом. — Последний раз я вас выгораживаю, — прошептала она. — Не злоупотребляйте этим. Ах, да что там, вы уже злоупотребили… Не злоупотребляйте.
— Ну, я лучше сейчас пойду, — вежливо сказал старший гаупткомиссар и схватил фолиант. Только что, подумав об измененных фамилиях Дана и Пильца, он пришел к мысли, что, возможно, в книге названы и люди, которые до сих пор живут с теми же фамилиями. Тогда в век Интернета удастся их найти, не тревожа официальные инстанции, особенно если фамилии нестандартные… — Не такие, как Шильдкнехт, а какие-нибудь действительно необычные, — глупо произнес он вслух.
Начальница смерила его долгим и печальным взглядом.
— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — тихо произнесла она, — но допускаю, что мне и понять это не захочется. Теперь я тоже ухожу. И приказываю вам: раз вы в отпуске, так и отдыхайте. По-моему, мое требование нельзя назвать неразумным.
— Отпуск есть отпуск, — тупо суммировал сказанное Хафнер.
9
Хариольф Туффенцамер. Имя оказало дополнительную помощь. В начале семидесятых он недолгое время был хранителем кассы Социалистического коллектива пациентов. Позже он попал за решетку за то, что разбрасывал пузыри с краской. По данным «Гугла», он после освобождения трудился в бюро переводов в Базеле.
Тойер опасался, как бы не пришлось что-то придумывать, договариваясь о встрече. Однако Туффенцамер с готовностью дал согласие. Старики охотно рассказывают о войне. Примерно так он сам и заявил.
В общем, старший гаупткомиссар запланировал небольшую поездку в Вейль-на-Рейне к вдове Нассман — с заездом в Базель. Причем его парни знали лишь про Базель; он боялся их обидеть — ведь с вдовой пастора они уже беседовали однажды. Однако он в его положении не мог поступить иначе и должен был отработать все эти немногочисленные варианты.
Чуточка отпускного настроения наполняла Тойера чувством, отдаленно напоминающим блаженство. Ведь, в сущности, он выполнял и приказ директрисы Шильдкнехт. Правда, Ильдирим определила его индивидуальные усилия как старческий маразм.
Дом пасторской вдовы Тойер отыскал с трудом. Как он и опасался, это оказалось церковное строение со странной дверной ручкой — молящейся фигуркой в духе Барлаха. В остальном же дом был удручающе уродлив — огромный кирпич с окнами и высокой лестничной клеткой. Гранитные ступени и перила были выдержаны в стиле пятидесятых. Нассман жила на четвертом этаже.
— Благослови вас Бог, — проговорила вдова. Выглядела она симпатично: круглые очки, мешковатая одежда, острый носик мило сочетались с ее маленьким ростом и сандалиями на плоской подошве.
Тойер обратил внимание на носки ручной вязки и поздоровался:
— Добрый день.
Вдова пригласила посетителя в гостиную.
На стене висела символическая картинка: две черные руки, держащие земной шар, из которого произрастало что-то зеленое. Под подоконником нелепо примостился величественный силуэт иерусалимского Купола Скалы. Булавка с веселой лиловой бусинкой фиксировала рядом с выключателем размытую черно-белую фотографию борца за права человека Мартина Лютера Кинга. Все это и еще много чего другого старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер рассматривал с нарастающим унынием.
— Мы с мужем боролись до последнего за сохранение нашей семьи, — вздохнула вдова. — Но когда он спутался с той девицей, я уже не выдержала. Будь у нас дети, тогда им нужны были бы оба родителя, а так… Чаю хотите?
Могучий сыщик угрюмо кивнул.
Вдова удалилась на кухню. На низком столике возле софы лежал сборник проповедей. Тойер взял его в руки.
«Мы спешим на церковное собрание!» — сообщали готические буквы. С обложки радостно улыбались молодые люди в ярких одежках, которые — и это понял даже несведущий в вопросах моды сыщик — давно устарели. На чем-то вроде тачки один из них вез безрукое и безногое человеческое существо, вез неуклюже — казалось, оно вот-вот выпадет из нее. Но и у этого несчастного калеки на лице играла влажная ухмылка.
Остро запахло шиповником.
— Я думал, вы заварите черный чай, — слабо запротестовал Тойер.
Вдова в каком-то веселом удивлении покачала головой. В общем-то некурящий, сыщик отчаянно пожалел, что не захватил с собой сигареты. Он охотно продымил бы до потолка эту богадельню. Нет, про безобразие вдовьего жилища молодые коллеги ничего ему не сообщили. Вероятно, им ничего не бросилось в глаза. Непостижимо, все нужно делать самому!..
— С мужем я познакомилась, когда изучала в Гейдельберге теологию. Потом мы вместе съездили в Израиль и работали там в кибуце.
Тойеру стало плохо. Эта кисло-сладкая парочка, самая шаблонная из всех, кого он встречал за свою жизнь, была предсказуема не меньше, чем действие бутылки крепкого спиртного, настоянного на клещевине.
— Потом мы вступили в брак. Это был опрометчивый шаг.
— Скажите, у вас были отношения еще до брака?
— Как это? Ваш вопрос мне непонятен.
— Нет-нет, ничего. Видите ли, вашего покойного супруга подозревают в надругательстве над трупом.
Вдова Нассман глотнула шиповникового чая и вздохнула:
— Понимаете, господин Тойерстер…
— Тойер — вполне достаточно.
— Да… Я очень много страдала, живя с мужем. Ему никогда не хватало того, что я была готова ему дать. Сейчас я говорю об интимной стороне… сексуальность — дар, но ее надлежит обуздывать… Я имею в виду, если супруги вместе посетили концерт, а потом, возможно, полакомились пиццей и бокалом вина…
— Но только одним бокалом! — воскликнул сыщик.
— Что? Да, разумеется… Тогда, на мой взгляд, и телесное слияние тоже станет чем-то чудесным… А он хотел… ну… как бы это сказать… между нами говоря… познать меня…
— С тыла, — жестко сказал Тойер.
Вдова поперхнулась.
Вот так, хватит церемониться!
Вообще-то аллергия на теологов появилась у комиссара еще в юности, перед конфирмацией, во время подготовительных занятий у пастора Кналля. Он с омерзением вспоминал часы сидения в затхлом приходском зале под унылые звуки «духовных» песнопений. И еще каникулы в Шварцвальде, в Монбахской долине, бессонные ночи наверху двухъярусной кровати, под храп какого-нибудь ученика из школы для детей с умственными отклонениями, вкус чая с перечной мятой, тминного хлеба и пресного сыра…
Впрочем, постепенно до полицейского все-таки дошло, что вдова ничего плохого ему не сделала, и он попытался держать себя в рамках.
— Понимаете, я считаю вашего супруга невиновным. Я не верю, что он убил девушку, столкнув ее вниз со стены. Вы знали Роню?
— Ваши коллеги тоже спрашивали меня об этом, — ответила Нассман и потупилась. — Девочка просто пришла в подростковый кружок, который вел мой муж. Там я видела ее пару раз, но лишь издалека… Я не участвовала, как другие жены пасторов, в жизни прихода. Дело в том, что я так и не завершила учебу — ведь мы хотели детей. Не получилось. Когда это стало ясно, мой поезд уже ушел. Сначала мы уехали в Маркгрефлер-Ланд, где муж получил место пастора. Как я могла учиться, живя там? Хотя, пожалуй, и могла бы… Конечно, я сама во многом виновата… Но злилась тогда на мужа, играла на его нервах. И вот это пасторское место в Гейдельберге. Вообще-то оно было для него чересчур ответственным, не по его способностям. По воскресеньям в церковь Святого Духа часто заглядывают профессора теологии, и горе, если муж допускал в проповеди какой-нибудь ляпсус. Кроме того, там иногда появлялся кто-либо из его предшественников и держал себя так, словно ему все еще было что сказать…
Тут вдова совершила поступок, почти обезоруживший Тойера. Она выдвинула из стола маленький ящичек и достала из него пепельницу, зажигалку и тонкие швейцарские сигарки.
— Хотите «Бриссаго»? Это что-то в духе вахмистра Штудера.
Он не стал отказываться.
— Мне бросилось в глаза, что эта Роня довольно активно вешалась на него, но я не очень верю, что между ними что-то было. Она не в его вкусе. Ему нравились такие, как я. И практикантка, которая позволила ему то, чего он всегда хотел, походила на меня. Я случайно застала их за этим занятием… Кто-то из полицейских сообщил прессе, что она якобы была активисткой в приходе, но она была всего лишь студенткой и хотела пройти практику на каникулах…
— Мои коллеги информировали вас, что нынешняя версия мотивов преступления состоит в том, что Роня якобы ожидала ребенка от вашего мужа и шантажировала его этим?
Вдова устало улыбнулась и поставила чашку:
— Они этого не говорили, нет, но тут я могла бы помочь следствию… Она не могла его шантажировать.
— Вы имеете в виду… — Комиссар начал о чем-то догадываться.
— Виноват был он, если так можно выразиться. Мы не могли иметь детей из-за него. Для мужа это было абсолютно невозможно.
Выйдя на лестницу, Тойер едва не заревел от восторга. Официальная версия никуда не годилась. И что самое замечательное: предметом страсти неуемного пастора оказалась знакомая гаупткомиссару особа — Доротея Бухвальд, студентка теологии, в свое время косвенно причастная к истории с картиной Тернера; про Доротею он уже знал все, что хотел знать.
Мангейм, боковой вход в Луизен-парк. Место скандала.
Нет, все-таки Ильдирим стала настоящей матерью, наделенной соответствующими инстинктами, — она уже не раз активно шпионила за приемной дочерью. Сейчас она смотрела прямо в глаза Бабетте.
— Это не стажировка от СОШ. А ты не представительница класса.
Утром прокурор проводила свою приемную дочь на вокзал, делая вид, будто верит в похвальную стажировку для школьных политиков в Бенсгейме. При этом ее терзали ледяной ужас и подозрения, ведь с каких это пор школьники из Баден-Вюртемберга проходят обучение в другой федеральной земле, в Гессене? Затем она незаметно двинулась следом за Бабеттой, использовав массу переработанных часов, которые сегодня отгуливала. Хотя трудно было назвать это «гулянием». Скорее это была катастрофа.
Разумеется, Бабетта не села ни в какой экскурсионный поезд на Дармштадт. Она просто поехала городской железной дорогой в Мангейм, где ее встретила небольшая компания, точнее, банда — тупей трудно вообразить. Прокурор проследовала за пятью гнилыми тинейджерами. Там были трое мальчишек, все в незашнурованных кроссовках и необъятных штанах, над поясами которых виднелись фирменные трусы. Двое надели набекрень, эмблемой направо, пижонские панамы, третий был в малюсенькой шерстяной шапочке. Когда мозги перегреты, башку не прочистишь, во что ни нарядись. Прокурор волей-неволей признала, что и обе девицы одеты практически идентично: шерстяные фуфайки с капюшонами, облегающие джинсы с клиньями внизу, как в бурные семидесятые, кроссовки на толстенной подошве — жуть, и ведь одной из них была Бабетта!
Самозванная сыщица мерзла, зато группа была одета как на весенней прогулке.
«Наркотики, — промелькнуло в голове Ильдирим. — Паршивцы уже под кайфом, поэтому и не ощущают холода».
Просидев изрядное время в «Макдоналдсе», подростки направились затем к Луизен-парку. Там они курили, дружно и безрадостно. Участвовала ли в этом Бабетта, издали было не видать. Наконец один из парней куда-то побежал. Ильдирим, дрожа, спряталась за тумбу и с ужасом увидела на его джемпере буквы К — О — С — Т — А — С.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Господа, ко мне поступила жалоба из Нусслоха. Несколько наших сотрудников устроили в спорткомплексе настоящий дебош. Пострадавшие припомнили имена Штерн, Лейдлих, Хаффман и Тойрер — приблизительно так те люди называли друг друга во время драки с кельнерами. Им не помогло, что они снимали площадку для сквоша под чужими именами…
— Для бадминтона, — скромно поправил Хафнер.
— Чем, значит, все и подтверждается, — вздохнула Шильдкнехт и уселась на стол Тойера. Ее юбка сдвинулась кверху, из-под нее выглянуло облегающее трико, запахло потом. — Последний раз я вас выгораживаю, — прошептала она. — Не злоупотребляйте этим. Ах, да что там, вы уже злоупотребили… Не злоупотребляйте.
— Ну, я лучше сейчас пойду, — вежливо сказал старший гаупткомиссар и схватил фолиант. Только что, подумав об измененных фамилиях Дана и Пильца, он пришел к мысли, что, возможно, в книге названы и люди, которые до сих пор живут с теми же фамилиями. Тогда в век Интернета удастся их найти, не тревожа официальные инстанции, особенно если фамилии нестандартные… — Не такие, как Шильдкнехт, а какие-нибудь действительно необычные, — глупо произнес он вслух.
Начальница смерила его долгим и печальным взглядом.
— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — тихо произнесла она, — но допускаю, что мне и понять это не захочется. Теперь я тоже ухожу. И приказываю вам: раз вы в отпуске, так и отдыхайте. По-моему, мое требование нельзя назвать неразумным.
— Отпуск есть отпуск, — тупо суммировал сказанное Хафнер.
9
Хариольф Туффенцамер. Имя оказало дополнительную помощь. В начале семидесятых он недолгое время был хранителем кассы Социалистического коллектива пациентов. Позже он попал за решетку за то, что разбрасывал пузыри с краской. По данным «Гугла», он после освобождения трудился в бюро переводов в Базеле.
Тойер опасался, как бы не пришлось что-то придумывать, договариваясь о встрече. Однако Туффенцамер с готовностью дал согласие. Старики охотно рассказывают о войне. Примерно так он сам и заявил.
В общем, старший гаупткомиссар запланировал небольшую поездку в Вейль-на-Рейне к вдове Нассман — с заездом в Базель. Причем его парни знали лишь про Базель; он боялся их обидеть — ведь с вдовой пастора они уже беседовали однажды. Однако он в его положении не мог поступить иначе и должен был отработать все эти немногочисленные варианты.
Чуточка отпускного настроения наполняла Тойера чувством, отдаленно напоминающим блаженство. Ведь, в сущности, он выполнял и приказ директрисы Шильдкнехт. Правда, Ильдирим определила его индивидуальные усилия как старческий маразм.
Дом пасторской вдовы Тойер отыскал с трудом. Как он и опасался, это оказалось церковное строение со странной дверной ручкой — молящейся фигуркой в духе Барлаха. В остальном же дом был удручающе уродлив — огромный кирпич с окнами и высокой лестничной клеткой. Гранитные ступени и перила были выдержаны в стиле пятидесятых. Нассман жила на четвертом этаже.
— Благослови вас Бог, — проговорила вдова. Выглядела она симпатично: круглые очки, мешковатая одежда, острый носик мило сочетались с ее маленьким ростом и сандалиями на плоской подошве.
Тойер обратил внимание на носки ручной вязки и поздоровался:
— Добрый день.
Вдова пригласила посетителя в гостиную.
На стене висела символическая картинка: две черные руки, держащие земной шар, из которого произрастало что-то зеленое. Под подоконником нелепо примостился величественный силуэт иерусалимского Купола Скалы. Булавка с веселой лиловой бусинкой фиксировала рядом с выключателем размытую черно-белую фотографию борца за права человека Мартина Лютера Кинга. Все это и еще много чего другого старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер рассматривал с нарастающим унынием.
— Мы с мужем боролись до последнего за сохранение нашей семьи, — вздохнула вдова. — Но когда он спутался с той девицей, я уже не выдержала. Будь у нас дети, тогда им нужны были бы оба родителя, а так… Чаю хотите?
Могучий сыщик угрюмо кивнул.
Вдова удалилась на кухню. На низком столике возле софы лежал сборник проповедей. Тойер взял его в руки.
«Мы спешим на церковное собрание!» — сообщали готические буквы. С обложки радостно улыбались молодые люди в ярких одежках, которые — и это понял даже несведущий в вопросах моды сыщик — давно устарели. На чем-то вроде тачки один из них вез безрукое и безногое человеческое существо, вез неуклюже — казалось, оно вот-вот выпадет из нее. Но и у этого несчастного калеки на лице играла влажная ухмылка.
Остро запахло шиповником.
— Я думал, вы заварите черный чай, — слабо запротестовал Тойер.
Вдова в каком-то веселом удивлении покачала головой. В общем-то некурящий, сыщик отчаянно пожалел, что не захватил с собой сигареты. Он охотно продымил бы до потолка эту богадельню. Нет, про безобразие вдовьего жилища молодые коллеги ничего ему не сообщили. Вероятно, им ничего не бросилось в глаза. Непостижимо, все нужно делать самому!..
— С мужем я познакомилась, когда изучала в Гейдельберге теологию. Потом мы вместе съездили в Израиль и работали там в кибуце.
Тойеру стало плохо. Эта кисло-сладкая парочка, самая шаблонная из всех, кого он встречал за свою жизнь, была предсказуема не меньше, чем действие бутылки крепкого спиртного, настоянного на клещевине.
— Потом мы вступили в брак. Это был опрометчивый шаг.
— Скажите, у вас были отношения еще до брака?
— Как это? Ваш вопрос мне непонятен.
— Нет-нет, ничего. Видите ли, вашего покойного супруга подозревают в надругательстве над трупом.
Вдова Нассман глотнула шиповникового чая и вздохнула:
— Понимаете, господин Тойерстер…
— Тойер — вполне достаточно.
— Да… Я очень много страдала, живя с мужем. Ему никогда не хватало того, что я была готова ему дать. Сейчас я говорю об интимной стороне… сексуальность — дар, но ее надлежит обуздывать… Я имею в виду, если супруги вместе посетили концерт, а потом, возможно, полакомились пиццей и бокалом вина…
— Но только одним бокалом! — воскликнул сыщик.
— Что? Да, разумеется… Тогда, на мой взгляд, и телесное слияние тоже станет чем-то чудесным… А он хотел… ну… как бы это сказать… между нами говоря… познать меня…
— С тыла, — жестко сказал Тойер.
Вдова поперхнулась.
Вот так, хватит церемониться!
Вообще-то аллергия на теологов появилась у комиссара еще в юности, перед конфирмацией, во время подготовительных занятий у пастора Кналля. Он с омерзением вспоминал часы сидения в затхлом приходском зале под унылые звуки «духовных» песнопений. И еще каникулы в Шварцвальде, в Монбахской долине, бессонные ночи наверху двухъярусной кровати, под храп какого-нибудь ученика из школы для детей с умственными отклонениями, вкус чая с перечной мятой, тминного хлеба и пресного сыра…
Впрочем, постепенно до полицейского все-таки дошло, что вдова ничего плохого ему не сделала, и он попытался держать себя в рамках.
— Понимаете, я считаю вашего супруга невиновным. Я не верю, что он убил девушку, столкнув ее вниз со стены. Вы знали Роню?
— Ваши коллеги тоже спрашивали меня об этом, — ответила Нассман и потупилась. — Девочка просто пришла в подростковый кружок, который вел мой муж. Там я видела ее пару раз, но лишь издалека… Я не участвовала, как другие жены пасторов, в жизни прихода. Дело в том, что я так и не завершила учебу — ведь мы хотели детей. Не получилось. Когда это стало ясно, мой поезд уже ушел. Сначала мы уехали в Маркгрефлер-Ланд, где муж получил место пастора. Как я могла учиться, живя там? Хотя, пожалуй, и могла бы… Конечно, я сама во многом виновата… Но злилась тогда на мужа, играла на его нервах. И вот это пасторское место в Гейдельберге. Вообще-то оно было для него чересчур ответственным, не по его способностям. По воскресеньям в церковь Святого Духа часто заглядывают профессора теологии, и горе, если муж допускал в проповеди какой-нибудь ляпсус. Кроме того, там иногда появлялся кто-либо из его предшественников и держал себя так, словно ему все еще было что сказать…
Тут вдова совершила поступок, почти обезоруживший Тойера. Она выдвинула из стола маленький ящичек и достала из него пепельницу, зажигалку и тонкие швейцарские сигарки.
— Хотите «Бриссаго»? Это что-то в духе вахмистра Штудера.
Он не стал отказываться.
— Мне бросилось в глаза, что эта Роня довольно активно вешалась на него, но я не очень верю, что между ними что-то было. Она не в его вкусе. Ему нравились такие, как я. И практикантка, которая позволила ему то, чего он всегда хотел, походила на меня. Я случайно застала их за этим занятием… Кто-то из полицейских сообщил прессе, что она якобы была активисткой в приходе, но она была всего лишь студенткой и хотела пройти практику на каникулах…
— Мои коллеги информировали вас, что нынешняя версия мотивов преступления состоит в том, что Роня якобы ожидала ребенка от вашего мужа и шантажировала его этим?
Вдова устало улыбнулась и поставила чашку:
— Они этого не говорили, нет, но тут я могла бы помочь следствию… Она не могла его шантажировать.
— Вы имеете в виду… — Комиссар начал о чем-то догадываться.
— Виноват был он, если так можно выразиться. Мы не могли иметь детей из-за него. Для мужа это было абсолютно невозможно.
Выйдя на лестницу, Тойер едва не заревел от восторга. Официальная версия никуда не годилась. И что самое замечательное: предметом страсти неуемного пастора оказалась знакомая гаупткомиссару особа — Доротея Бухвальд, студентка теологии, в свое время косвенно причастная к истории с картиной Тернера; про Доротею он уже знал все, что хотел знать.
Мангейм, боковой вход в Луизен-парк. Место скандала.
Нет, все-таки Ильдирим стала настоящей матерью, наделенной соответствующими инстинктами, — она уже не раз активно шпионила за приемной дочерью. Сейчас она смотрела прямо в глаза Бабетте.
— Это не стажировка от СОШ. А ты не представительница класса.
Утром прокурор проводила свою приемную дочь на вокзал, делая вид, будто верит в похвальную стажировку для школьных политиков в Бенсгейме. При этом ее терзали ледяной ужас и подозрения, ведь с каких это пор школьники из Баден-Вюртемберга проходят обучение в другой федеральной земле, в Гессене? Затем она незаметно двинулась следом за Бабеттой, использовав массу переработанных часов, которые сегодня отгуливала. Хотя трудно было назвать это «гулянием». Скорее это была катастрофа.
Разумеется, Бабетта не села ни в какой экскурсионный поезд на Дармштадт. Она просто поехала городской железной дорогой в Мангейм, где ее встретила небольшая компания, точнее, банда — тупей трудно вообразить. Прокурор проследовала за пятью гнилыми тинейджерами. Там были трое мальчишек, все в незашнурованных кроссовках и необъятных штанах, над поясами которых виднелись фирменные трусы. Двое надели набекрень, эмблемой направо, пижонские панамы, третий был в малюсенькой шерстяной шапочке. Когда мозги перегреты, башку не прочистишь, во что ни нарядись. Прокурор волей-неволей признала, что и обе девицы одеты практически идентично: шерстяные фуфайки с капюшонами, облегающие джинсы с клиньями внизу, как в бурные семидесятые, кроссовки на толстенной подошве — жуть, и ведь одной из них была Бабетта!
Самозванная сыщица мерзла, зато группа была одета как на весенней прогулке.
«Наркотики, — промелькнуло в голове Ильдирим. — Паршивцы уже под кайфом, поэтому и не ощущают холода».
Просидев изрядное время в «Макдоналдсе», подростки направились затем к Луизен-парку. Там они курили, дружно и безрадостно. Участвовала ли в этом Бабетта, издали было не видать. Наконец один из парней куда-то побежал. Ильдирим, дрожа, спряталась за тумбу и с ужасом увидела на его джемпере буквы К — О — С — Т — А — С.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33