– Он сделал что-то плохое, этот парень?
– Сделал.
– Вы хотите, чтобы я вас туда провел?
– Да.
Пит обдумывает положение секунд пять и кивает. Возникает ощущение, что он занимается подобными делами каждый день. Вернувшись в фургон, я звоню «новичку» Дэйву. Смотрю на часы и понимаю, что Али сейчас делают операцию. Я не знаю подробностей, но ей собираются что-то вставить в позвоночник и вправить несколько ребер.
Синоптик Пит взял из фургона амуницию: еще несколько сигнальных ламп и свое «тайное оружие». Он показывает мне два шарика для пинг-понга.
– Я сам их делаю. Черный порох, магниевая стружка, магниевая фольга и капелька воска.
– Как они работают?
– Бу-ум! – Он усмехается. – Ничего особенного, кроме шума и ярости. Послушали бы вы, что они устраивают в канализации.
План достаточно прост. Крот убедится, что других выходов нет. Оказавшись на месте, взорвет шарики и подаст сигнал лампой.
– Мы запугаем этого сукина сына до смерти, – возбужденно говорит он.
Пит смотрит на меня.
– Вот темные очки – не снимайте их. И не смотрите на свет. У вас будет несколько секунд, чтобы схватить его, пока он оглушен и ослеплен.
Мы с Синоптиком Питом даем Кроту десять минут. Сами идем к противоположному концу тоннеля, нащупывая дорогу по стенам и время от времени наступая в маслянистые лужи и груды листьев.
Тоннель медленно меняет конфигурацию. Потолок уходит вниз под тем местом, где в землю врезается дорожное полотно. Домики стоят прямо передо мной. Я вижу бледно-желтый свет фонаря, струящийся из щели в занавешенном или закрытом окне.
Скрючившись, я жду Крота. Он может быть рядом со мной, и я все равно этого не узнаю. У меня пересохло во рту. Уже два дня я глотаю кодеин, мечтаю о морфине и убеждаю себя, что нога у меня не болит, что это просто мое воображение.
То, что происходит потом, никогда не попадет в учебники. Шум взрыва так внезапен и оглушителен, что мне кажется, будто в меня выпалили из пушки. Тьма становится светом, бриллиантовые искры чертят дуги над головой и опускаются неподалеку.
Мои глаза жалит ослепительный свет. Я ничего не вижу, все белым-бело. Отворачиваясь, я преодолеваю последние десять футов до двери первого домика. Взрывается вторая бомба, и из дверей выпадает фигура, болтая ногами в воздухе, словно пытаясь на лету придать себе правильное направление. Ослепленный светом, мужчина врезается прямо в стену и почти теряет сознание.
Схватив упавшего сзади, я сцепляю руки на его животе. Он подается влево, размахивая руками, и мы оба падаем в лужу. Я не ослабляю хватку. Потом, заведя ему руки за спину, пытаюсь надеть наручники. Он бьет меня головой в подбородок.
Джерри борется вслепую, поэтому у меня есть некоторое преимущество. Я заламываю ему руки так, что он ревет. А когда Джерри выгибается, снова пытаясь достать головой до моего подбородка, я хватаю его за горло, не давая дышать. Не отпуская рук, наваливаюсь на него и вдавливаю лицом в землю. Он не может дышать и из последних сил судорожно дергает ногами.
Я мог бы убить его прямо сейчас, это так просто. Я мог бы держать его до тех пор, пока он не задохнется, или сломать ему шею. И что, если он умрет? Это не потеря для человечества. После него не останется нереализованных достижений или неполученных наград. Единственным следом, оставленным Джерри Брандтом в истории, будет кровавое пятно.
Я ослабляю хватку и отпускаю его голову. Она с глухим стуком ударяется о землю. Брандт, как рыба, вытащенная на берег, хватает ртом воздух.
Заломив ему за спину вторую руку, я застегиваю наручники и откатываюсь в сторону. Поднявшись на ноги, секунду смотрю на него. Темные волосы торчат в разные стороны, к щеке прилип кусок стекла. Тонкая струйка крови течет у него из уха. Потом вспышки в тоннеле начинают гаснуть.
Вдали слышны полицейские сирены.
– Пойдемте, давайте вытащим его отсюда.
– У нас будут неприятности? – спрашивает Крот, появляясь следом за Синоптиком Питом.
– У вас все будет в порядке. Идите в фургон и предоставьте мне вести переговоры.
Мы приблизились к выходу из тоннеля. Ворота распахиваются, гулко звякнув. К фургонам подъезжают два бронированных автомобиля. Полицейские вооружены карабинами. Из полицейской машины без мигалки выходит «новичок» Дэйв, а за ним Кэмпбелл, который шагает так, словно ему под пиджак запихнули шары для боулинга.
– Арестуйте его! – орет он, указывая на меня.
Джерри Брандт поднимает голову:
– Я не хотел этого делать. Я ее отпустил.
– Где она?
Он качает головой.
– Я ее отпустил.
– Что ты сделал с Микки?
– Вы должны передать мистеру Кузнецу, что я ее отпустил.
Красная точка появляется у него на щеке, как раз над тем местом, откуда идет кровь, секунду дрожит на глазу, отчего он моргает, потом перемещается на лоб. Я понимаю, что это значит, но ничего не успеваю сделать. Джерри отбрасывает в сторону, и он оседает на землю.
Пуля, выпущенная откуда-то сверху, прошла через щеку, шею и вышла у основания позвоночника. Я не могу его удержать. В нем шесть футов роста и больше двухсот фунтов веса. Он тянет меня вниз. Я отпускаю его, откатываюсь, удерживая голову за камнями, и прижимаюсь к стене.
Площадка пуста. Люди разбежались, как тараканы. Только Джерри Брандта уже ничто не беспокоит: он лежит, голова его наполовину прикрыта курткой, которая быстро пропитывается кровью.
Выстрелов больше нет. Одного было достаточно.
33
Эксперты говорят, что наш мир закончит свое существование через пять миллиардов лет, когда Солнце раздуется и поглотит ближние планеты, а остальные сожжет дотла. Но я всегда представлял себе конец света, как двойное Второе Пришествие, когда Иисус и Чарльтон Хестон вступят в поединок за право сказать последнее слово. Сомневаюсь, что буду при этом присутствовать.
Вот о чем я размышляю, сидя на заднем сиденье полицейской машины и глядя, как фотографируют тело Джерри Брандта. Команды вооруженных полицейских обходят дверь за дверью, обыскивают магазины, крыши и квартиры. Они ничего не найдут. Снайпер давно исчез.
Кэмпбелл тоже смылся, спасаясь от меня. Я шел за ним до самой машины и орал: «Кому ты сказал? Кто знал?»
Когда я позвонил в участок и вызвал подкрепление, кто-то сделал частный звонок, введя в курс дела Алексея.
Откуда еще снайпер узнал, где найти Брандта? Это единственно возможное объяснение.
Десяток полицейских, блестя начищенными сапогами, ходят по площадке, вглядываясь в гравий и размокшие листья. Группа муниципальных рабочих наблюдает за процедурой, как будто потом их заставят писать о ней контрольную работу.
Все это попахивает подставой. Виновных уничтожают, а невиновные попадают под горячую руку. Говард один из них. Я до сих пор не понял, каково его место в плане, но представляю себе, как он лежит сейчас на тюремной койке и обдумывает, чем будет заниматься в свой первый день на свободе.
Детоубийцы плохо спят в тюрьме. Они прислушиваются, словно хотят уловить, как их имя передается из камеры в камеру, сначала шепотом, потом все громче и громче, пока наконец шум не звучит как симфония, от которой все трепещет у них внутри, подобно крыльям бабочки.
Эксперты в белых комбинезонах установили переносные прожекторы, которые отбрасывают на стены причудливые тени. Нунан работает, чересчур громко выкрикивая в диктофон: «Наблюдаю тело хорошо развитого упитанного белого мужчины. На левой стороне лба и на переносице видны следы ударов. Возможно, это следствие падения после выстрела, или же повреждения были получены ранее…»
«Новичок» Дэйв приносит мне кофе со вкусом мокрого картона, напоминающим мне о слежках в предрассветные часы.
Нунан переворачивает тело и осматривает карманы и белье. В его руке поблескивает маленькая упаковка – что-то завернутое в фольгу.
Дэйв строит гримасу:
– Я рад, что он сдох.
Думаю, его можно понять, если вспомнить, что случилось с Али. Он не догадывается, зачем Джерри был мне нужен живым. Дэйв ослабляет галстук и расстегивает пуговицу на рубашке.
– Говорят, ты пытаешься опротестовать приговор, вынесенный Говарду Уэйвеллу.
– Нет.
– И еще говорят, что ты украл бриллианты у Алексея Кузнеца. Говорят, ты здорово вляпался.
– А ты что думаешь?
– Али так не считает…
Мимо, горя красными и желтыми огнями, проезжает двухэтажный автобус. Из наполненного ярким светом аквариума выглядывают тоскливые лица, прижавшиеся к стеклу. Сейчас Лондон совсем не привлекателен. Памятники архитектуры скрыты во мгле, так же как и магия названий, словно взятых из «Монополии».
Я под арестом. На этом настоял Кэмпбелл. Но, по крайней мере, Дэйв не надел на меня наручники – значит, годы моей службы прошли не зря. Я мог бы даже пообщаться с полицейскими, которые присматривают за мной, если бы среди них была Али, если бы она не оказалась по моей вине на больничной койке.
Когда эксперты заканчивают изучать место преступления, меня отвозят в полицейский участок на Харроу-роуд и проводят через заднюю дверь в комнату для задержанных. Я знаю процедуру. Пряди моих волос запечатывают в пакеты. Образцы слюны и кожи переходят на ватные тампоны. Пальцы мажут чернилами. Потом меня отводят в комнату для допросов, а не в камеру.
Наклонившись вперед, опершись локтями на колени, я изучаю гвозди в столе. Меня заставляют ждать. Это тоже часть процедуры. Тишина иногда действует сильнее, чем сами вопросы.
Когда наконец прибывает Кибел, он приносит с собой внушительную стопку папок и, усевшись, начинает листать бумаги. Большая их часть не имеет ко мне никакого отношения, но он хочет, чтобы я поверил, будто против меня набралась целая гора улик. Сегодня каждый развлекается, как может.
Кибел любит изображать из себя невозмутимого человека, но это все ерунда. Возможно, сказывается моя цыганская кровь, но я способен целый день просидеть напротив другого человека и не сказать ни слова. Цыгане похожи на сицилийцев. Мы можем с кем-нибудь пить, расплываясь в улыбке, и при этом целить собеседнику в живот из пистолета или готовиться вонзить нож.
Наконец Кибел включает диктофон, сообщая дату и время допроса и имена присутствующих.
Поправляя свои тщательно уложенные волосы, он задает вопрос куда-то в сторону:
– Я слышал, к тебе вернулась память.
– Может, отложим допрос? Разве у тебя не назначен визит в салон красоты?
Он перестает охорашиваться и смотрит на меня.
– Двадцать четвертого сентября примерно в шестнадцать часов тебе передали портфель, в котором находилось девятьсот шестьдесят пять бриллиантов, каждый размером свыше одного карата и безупречного качества. Это так?
– Да.
– И когда ты в последний раз видел эти бриллианты?
Я чувствую, как у меня внутри разливается холод. Воображение рисует картину, в которой свертки вываливаются из спортивной сумки и рассыпаются возле моего бельевого шкафа. В голове раскатывается сухой гром – начинается мигрень.
– Не знаю.
– Ты их кому-нибудь отдал?
– Нет.
– Кому предназначались эти бриллианты?
– Ты знаешь ответ.
– Пожалуйста, ответь на вопрос для протокола.
– Это был выкуп.
Он тупо смотрит на меня, не моргнув глазом. Я делаю то, что ему надо, – закапываю себя еще глубже. Ну и пусть. Глубоко вдохнув, я начинаю рассказ. Мне терять больше нечего, а так я, по крайней мере, оставляю след. Если со мной что-нибудь случится, останется эта запись.
– Кто-то потребовал выкуп за Микки Карлайл. Они прислали ее волосы, купальник, похожий на тот, что был на ней, и информацию, которую мог знать только человек, близкий к семье.
– Выкуп за девочку, которая умерла три года назад?
– Я не верю, что она мертва.
Он делает заметку. Это игра. Я ему подыгрываю. И следующие полтора часа рассказываю все подробности. События сотни часов фильтруются и выкладываются перед ним, как камушки для переправы через реку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53