Три десятка черных ножей со свистом резали серое небо, неотвратимо приближаясь к месту, где они сидели.
— Не надо, Джим.
Генри посмотрел на небо.
Джим поднял голову, но не для того, чтобы увидеть опасность. Он знал, что его ждет, и поднял голову, подставляя свои глаза под страшные клювы и острые когти.
Холли вскочила на ноги, сразу превратившись в самую заметную мишень.
— Вспомни, Джим! Ради Бога, вспомни! В ушах у неё звенели пронзительные крики быстро приближающихся птиц.
— Даже если это сделал Враг, — она прижала голову Джима к груди, закрыла его точно щитом, — ты должен с этим справиться.
Генри вскрикнул от ужаса. Птицы с шумом пронеслись над Холли, вытягивая длинные шеи, пытаясь из-за её спины дотянуться до лица Джима.
Они не причинили ей вреда, но одному Богу известно, что произойдет в следующую секунду. Черная стая — воплощение Врага, а он ненавидит Холли не меньше, чем Джима-Птицы взмыли в серую высоту и исчезли из виду.
Она заметила испуг на лице Генри, но, к счастью, он не пострадал.
— Скорее уезжайте отсюда, — крикнула она ему.
— Нет. — Рука старика беспомощно потянулась к Джиму, который продолжал сидеть точно каменное изваяние.
Одного взгляда на небо оказалось достаточно, чтобы понять: птицы ещё вернутся. Они только скрылись за серыми бородатыми тучами, и в следующий раз их будет больше: пятьдесят или шестьдесят черных прожорливых тварей.
Она заметила людей, выглядывающих из окон приюта, и услышала шорох отодвигаемых стеклянных дверей.
На улицу вышли две сиделки.
— Назад! — крикнула им Холли. Она не знала, угрожает ли женщинам опасность.
Ярость Джима, направленная против самого себя и, возможно, против Бога, которого он винит в существовании смерти, может выплеснуться на невинных. Должно быть, её крик испугал сиделок, и они вернулись в здание.
Она подняла глаза: черная стая снова зависла над двором.
— Джим! — Ее пальцы сжали его виски. Она заглянула в синие глаза и увидела в них холодный огонь ненависти к самому себе. — Тебе осталось сделать всего один шаг. Пожалуйста, вспомни.
Он смотрел на неё в упор, но, казалось, не видел. Такой же отсутствующий взгляд был у него в «Садах Тиволи», когда к ним ползло подземное чудовище.
Двор огласился дьявольскими воплями летящей к земле стаи.
— Джим, нельзя убивать себя из-за смерти Лены!
Воздух наполнился ржавым скрежетом крыльев. Холли спрятала голову Джима у себя на груди. Он не противился, и его покорность вселила в неё надежду. Сама она, как могла, пригнулась и изо всех сил зажмурила глаза.
Стая обрушилась на неё с яростным клекотом. Она чувствовала холодные прикосновения гладких клювов, сначала осторожные, потом все более настойчивые. Птицы кружились вокруг нее, словно стая обезумевших от голода крыс. Они тянули к Холли острые когти, разевали хищные челюсти, пытаясь протиснуться между её грудью и лицом Джима. Казалось, ещё миг — и ей в лицо брызнут кровавые лохмотья. Шелковистые перья птиц щекотали кожу. Она содрогалась от отвращения, пошатываясь под оглушительными ударами крыльев. В ушах стоял душераздирающий вопль, точно рядом визжала буйно помешанная. Проклятые твари жаждали крови, крови, крови… Одно из чудовищ разорвало рукав её блузки и оставило на теле болезненную ссадину;
— Нет!
Птицы одна за другой взмыли вверх и исчезли. Холли не сразу поняла, что они улетели, потому что приняла за шум крыльев громовые удары сердца и хрип собственного дыхания. Когда она осмелилась открыть глаза, то увидела, как стая выписывает черную спираль на фоне свинцового неба, сливается с другой, ещё большей стаей, и вся эта дьявольская масса крыльев и тел со страшной скоростью несется к земле.
Она взглянула на Генри Айренхарта и заметила, что рука у него в крови. Наклонившись вперед, он пытался дотянуться до Джима, снова и снова повторяя имя внука.
Взгляд Джима сказал Холли, что его мысли далеко от нее. Скорее всего он сейчас на мельнице в ту безумную ночь. Перед ним бабушка с искаженным от ужаса лицом. Через мгновение её не станет, но в памяти, точно на остановившейся пленке, застыл один и тот же стоп-кадр.
Черная стая закрыла полнеба.
Казалось, они ещё далеко, но их было так много, что от страшного скрежета крыльев закладывало уши. Птичьи крики звучали как вопли из ада.
— Ты сам вправе выбирать между жизнью и смертью. И, если ты задумал убить себя, как Ларри Каконис, не в моих силах тебе помешать. Но запомни одно. Даже если Враг захочет убить только тебя, я все равно умру. Зачем мне жить, если тебя не станет? Я убью себя, как Ларри Каконис, и провалюсь ко всем чертям, если ад — единственное место, где мы сможем быть вместе.
Враг обрушился на Холли с удесятеренной силой. Она в третий раз прижала к груди лицо Джима, но сама осталась стоять с поднятой головой, отыскивая в неистовом водовороте крыльев, клювов и когтей блестящие бусины птичьих глаз. Они казались черными, как безлунная ночь, отраженная в морской бездне, и безжалостными, как сама Вселенная, как ненависть, кипящая в сердце человечества. Холли знала, что заглянула в черные глубины души Джима, до которых ей раньше не удавалось докричаться. Не сводя глаз с мечущихся бусин, она тихонько окликнула его по имени. В её голосе не прозвучало ни мольбы, ни страха, ни гнева. Холли вложила в короткое слово всю нежность, всю любовь, которую к нему испытывала. Птицы били её крыльями, разевали длинные клювы, оглушительно кричали. Они угрожающе цеплялись за одежду и волосы, но медлили разорвать Холли в клочья, точно давали последний шанс убежать и спастись. Их холодные немигающие взгляды буравили её насквозь, но Холли не испугалась. Она звала Джима по имени и повторяла, что любит его, повторяла до тех пор.., пока птицы не исчезли.
Они не улетели, как раньше. Они точно испарились. Только что воздух сотрясался от их пронзительных воплей, и вдруг наступила мертвая тишина. Как будто ничего и не было.
Холли продолжала прижимать к себе Джима ещё несколько секунд, потом отпустила. Он по-прежнему смотрел сквозь неё невидящим взглядом, точно находился в глубоком трансе.
— Джим, — умоляюще позвал Генри, протягивая к нему руку.
После короткого колебания Джим соскользнул со скамейки и опустился на колени перед дедом. Взял руку старика и поцеловал.
Потом сказал, не поднимая глаз от земли:
— Бабушка увидела, как Враг вылезает из стены. Раньше такого никогда не случалось. — Голос Джима звучал отстраненно, будто часть его существа все ещё жила в прошлом. — Она испугалась, попятилась и сорвалась с лестницы…
Он помолчал, потом прижал ладонь деда к своей щеке и тихо произнес:
— Я не убивал её.
— Я знаю, Джим, — дрожащим голосом ответил старик, — я знаю, что ты этого не делал.
Он вопрошающе взглянул на Холли, и она поняла, что у Генри накопилась тысяча вопросов о птицах, врагах и стенах. Но ему придется подождать ответов, как пришлось ждать ей и Джиму.
Глава 3
Всю дорогу до Санта-Барбары Джим сидел, откинувшись на сиденье и закрыв глаза. Казалось, он спит глубоким сном. Холли подумала, что за двадцать пять лет ему ни разу не удалось по-настоящему отдохнуть.
Она не стала его будить: Враг ушел, а вместе с ним исчез и Друг. Теперь в теле Джима живет только одна личность — он сам. Сны больше не двери.
Холли решила пока не возвращаться на мельницу, хотя там остались их вещи. Она сыта по горло Нью-Свенборгом и всем, что с ним связано. Лучше всего отыскать место, где они раньше не были, и начать новую жизнь, не омраченную тенями прошлого.
По обе стороны шоссе расстилалась бурая от солнца земля. Она вела машину и думала, глядя на пепельно-серый небосклон. Постепенно в голове из мелких частиц сложилась четкая картина.
…Необычайно одаренному мальчику, который даже не подозревает о скрытых в нем гигантских возможностях, удается выжить в бойне, произошедшей во «Дворце Утенка Дикси», однако испытанные им ужасы не проходят для него бесследно. Желая оправдаться в собственных глазах, он с помощью фантазии Артура Уиллота создает Друга — воплощение своих самых благородных устремлений — и узнает от него, что ему суждена особая миссия. Но одному Другу не под силу исцелить ребенка, чье сердце переполнено гневом и отчаянием. Ему необходима третья личность, чтобы спрятать отрицательные эмоции, черную ярость, которая пугает его самого. Тогда он создает Врага, изменяя сюжет романа Уиллота. Оставшись один на мельнице, мальчик ведет увлекательные беседы с Другом и дает выход ярости в образе ужасного Врага.
Это продолжается до тех пор, пока однажды ночью не погибает Лена Айренхарт. Испугавшись вида Врага, она оступается и падает…
Потрясенный её смертью, Джим заставляет себя забыть созданных его фантазией Друга и Врага точно так же, как в книге Джим Джемисон забывает о встрече с пришельцем. Почти двадцать пять лет он живет тихо и незаметно, боясь сильных чувств, подавляя в себе и хорошие, и дурные стороны своей личности.
Работа в школе дает ему надежду на возрождение, но самоубийство Ларри Какониса приводит его в смятение. Лишившись цели в жизни, мучимый угрызениями совести, он начинает винить себя в гибели родителей и смерти бабушки. Скрытый в подсознании образ Джима Джемисона рождает в нем тягу к приключениям и тем самым дает выход энергии Друга.
Но, освободив Друга, он также освобождает Врага. За годы бездействия скрытая в нем ярость становится ещё более черной и страшной. В ней нет ничего человеческого.
За двадцать пять лет Враг вырос и превратился в немыслимое чудовище, алчущее крови…
* * *
Джим во всем походил бы на других жертв раздвоения личности, если бы не одно маленькое отличие: созданные им существа не были людьми, и, самое главное, ему удавалось оживлять порождение своей фантазии. Если в нашумевшем случае с Салли Филд в облике больной жили шестнадцать личностей, то Джим мог воплощать себя в трех разных обличьях, и одно из них было маской кровожадного убийцы.
Несмотря на уличную жару, ей стало зябко. Холли включила в машине печку, но так и не смогла согреться.
* * *
Часы за регистрационной стойкой показывали одиннадцать минут второго. Приехав в Санта-Барбару, Холли оставила машину возле небольшой уютной гостиницы. Заполнила анкету и протянула клерку кредитную карточку. Джим по-прежнему спал на переднем сиденье «Форда».
Получив ключи от номера, она сумела извлечь его из машины и довести до комнаты. Он шел словно в полусне, а оказавшись возле кровати, повалился на неё без чувств, свернулся калачиком и мгновенно уснул.
В автомате напротив бассейна Холли купила две банки содовой, кубики льда и пару плиток шоколада.
Вернувшись в комнату, она опустила шторы. Включила настольную лампу и накрыла абажур полотенцем, чтобы свет не падал на лицо спящего Джима.
Пододвинула стул к кровати и села у изголовья. Он спал, а она медленно потягивала содовую и откусывала от шоколадки.
Самое страшное осталось позади. Черные фантазии сгорели дотла, и Джим с головой окунулся в холодную реальность.
Но что дальше? Она не знала. Каким он станет, лишившись иллюзорного мира, в котором прошла большая часть его жизни? Будет ли жизнерадостным оптимистом или, наоборот, превратится в унылого скептика? Останутся ли у него прежние способности? Он черпал их внутри себя только для того, чтобы сдержать безумные фантазии и сохранить рассудок. Возможно, теперь он, как в детстве, сумеет в лучшем случае поднять сковородку или подбросить в воздух монету. Но самое страшное — она не знает, будет ли он её по-прежнему любить.
Пришло время обедать, а Джим спал непробудным сном.
Холли спустилась вниз, накупила ещё шоколаду. Гулять так гулять. Судя по всему, через несколько лет она станет такой же толстой, как мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Не надо, Джим.
Генри посмотрел на небо.
Джим поднял голову, но не для того, чтобы увидеть опасность. Он знал, что его ждет, и поднял голову, подставляя свои глаза под страшные клювы и острые когти.
Холли вскочила на ноги, сразу превратившись в самую заметную мишень.
— Вспомни, Джим! Ради Бога, вспомни! В ушах у неё звенели пронзительные крики быстро приближающихся птиц.
— Даже если это сделал Враг, — она прижала голову Джима к груди, закрыла его точно щитом, — ты должен с этим справиться.
Генри вскрикнул от ужаса. Птицы с шумом пронеслись над Холли, вытягивая длинные шеи, пытаясь из-за её спины дотянуться до лица Джима.
Они не причинили ей вреда, но одному Богу известно, что произойдет в следующую секунду. Черная стая — воплощение Врага, а он ненавидит Холли не меньше, чем Джима-Птицы взмыли в серую высоту и исчезли из виду.
Она заметила испуг на лице Генри, но, к счастью, он не пострадал.
— Скорее уезжайте отсюда, — крикнула она ему.
— Нет. — Рука старика беспомощно потянулась к Джиму, который продолжал сидеть точно каменное изваяние.
Одного взгляда на небо оказалось достаточно, чтобы понять: птицы ещё вернутся. Они только скрылись за серыми бородатыми тучами, и в следующий раз их будет больше: пятьдесят или шестьдесят черных прожорливых тварей.
Она заметила людей, выглядывающих из окон приюта, и услышала шорох отодвигаемых стеклянных дверей.
На улицу вышли две сиделки.
— Назад! — крикнула им Холли. Она не знала, угрожает ли женщинам опасность.
Ярость Джима, направленная против самого себя и, возможно, против Бога, которого он винит в существовании смерти, может выплеснуться на невинных. Должно быть, её крик испугал сиделок, и они вернулись в здание.
Она подняла глаза: черная стая снова зависла над двором.
— Джим! — Ее пальцы сжали его виски. Она заглянула в синие глаза и увидела в них холодный огонь ненависти к самому себе. — Тебе осталось сделать всего один шаг. Пожалуйста, вспомни.
Он смотрел на неё в упор, но, казалось, не видел. Такой же отсутствующий взгляд был у него в «Садах Тиволи», когда к ним ползло подземное чудовище.
Двор огласился дьявольскими воплями летящей к земле стаи.
— Джим, нельзя убивать себя из-за смерти Лены!
Воздух наполнился ржавым скрежетом крыльев. Холли спрятала голову Джима у себя на груди. Он не противился, и его покорность вселила в неё надежду. Сама она, как могла, пригнулась и изо всех сил зажмурила глаза.
Стая обрушилась на неё с яростным клекотом. Она чувствовала холодные прикосновения гладких клювов, сначала осторожные, потом все более настойчивые. Птицы кружились вокруг нее, словно стая обезумевших от голода крыс. Они тянули к Холли острые когти, разевали хищные челюсти, пытаясь протиснуться между её грудью и лицом Джима. Казалось, ещё миг — и ей в лицо брызнут кровавые лохмотья. Шелковистые перья птиц щекотали кожу. Она содрогалась от отвращения, пошатываясь под оглушительными ударами крыльев. В ушах стоял душераздирающий вопль, точно рядом визжала буйно помешанная. Проклятые твари жаждали крови, крови, крови… Одно из чудовищ разорвало рукав её блузки и оставило на теле болезненную ссадину;
— Нет!
Птицы одна за другой взмыли вверх и исчезли. Холли не сразу поняла, что они улетели, потому что приняла за шум крыльев громовые удары сердца и хрип собственного дыхания. Когда она осмелилась открыть глаза, то увидела, как стая выписывает черную спираль на фоне свинцового неба, сливается с другой, ещё большей стаей, и вся эта дьявольская масса крыльев и тел со страшной скоростью несется к земле.
Она взглянула на Генри Айренхарта и заметила, что рука у него в крови. Наклонившись вперед, он пытался дотянуться до Джима, снова и снова повторяя имя внука.
Взгляд Джима сказал Холли, что его мысли далеко от нее. Скорее всего он сейчас на мельнице в ту безумную ночь. Перед ним бабушка с искаженным от ужаса лицом. Через мгновение её не станет, но в памяти, точно на остановившейся пленке, застыл один и тот же стоп-кадр.
Черная стая закрыла полнеба.
Казалось, они ещё далеко, но их было так много, что от страшного скрежета крыльев закладывало уши. Птичьи крики звучали как вопли из ада.
— Ты сам вправе выбирать между жизнью и смертью. И, если ты задумал убить себя, как Ларри Каконис, не в моих силах тебе помешать. Но запомни одно. Даже если Враг захочет убить только тебя, я все равно умру. Зачем мне жить, если тебя не станет? Я убью себя, как Ларри Каконис, и провалюсь ко всем чертям, если ад — единственное место, где мы сможем быть вместе.
Враг обрушился на Холли с удесятеренной силой. Она в третий раз прижала к груди лицо Джима, но сама осталась стоять с поднятой головой, отыскивая в неистовом водовороте крыльев, клювов и когтей блестящие бусины птичьих глаз. Они казались черными, как безлунная ночь, отраженная в морской бездне, и безжалостными, как сама Вселенная, как ненависть, кипящая в сердце человечества. Холли знала, что заглянула в черные глубины души Джима, до которых ей раньше не удавалось докричаться. Не сводя глаз с мечущихся бусин, она тихонько окликнула его по имени. В её голосе не прозвучало ни мольбы, ни страха, ни гнева. Холли вложила в короткое слово всю нежность, всю любовь, которую к нему испытывала. Птицы били её крыльями, разевали длинные клювы, оглушительно кричали. Они угрожающе цеплялись за одежду и волосы, но медлили разорвать Холли в клочья, точно давали последний шанс убежать и спастись. Их холодные немигающие взгляды буравили её насквозь, но Холли не испугалась. Она звала Джима по имени и повторяла, что любит его, повторяла до тех пор.., пока птицы не исчезли.
Они не улетели, как раньше. Они точно испарились. Только что воздух сотрясался от их пронзительных воплей, и вдруг наступила мертвая тишина. Как будто ничего и не было.
Холли продолжала прижимать к себе Джима ещё несколько секунд, потом отпустила. Он по-прежнему смотрел сквозь неё невидящим взглядом, точно находился в глубоком трансе.
— Джим, — умоляюще позвал Генри, протягивая к нему руку.
После короткого колебания Джим соскользнул со скамейки и опустился на колени перед дедом. Взял руку старика и поцеловал.
Потом сказал, не поднимая глаз от земли:
— Бабушка увидела, как Враг вылезает из стены. Раньше такого никогда не случалось. — Голос Джима звучал отстраненно, будто часть его существа все ещё жила в прошлом. — Она испугалась, попятилась и сорвалась с лестницы…
Он помолчал, потом прижал ладонь деда к своей щеке и тихо произнес:
— Я не убивал её.
— Я знаю, Джим, — дрожащим голосом ответил старик, — я знаю, что ты этого не делал.
Он вопрошающе взглянул на Холли, и она поняла, что у Генри накопилась тысяча вопросов о птицах, врагах и стенах. Но ему придется подождать ответов, как пришлось ждать ей и Джиму.
Глава 3
Всю дорогу до Санта-Барбары Джим сидел, откинувшись на сиденье и закрыв глаза. Казалось, он спит глубоким сном. Холли подумала, что за двадцать пять лет ему ни разу не удалось по-настоящему отдохнуть.
Она не стала его будить: Враг ушел, а вместе с ним исчез и Друг. Теперь в теле Джима живет только одна личность — он сам. Сны больше не двери.
Холли решила пока не возвращаться на мельницу, хотя там остались их вещи. Она сыта по горло Нью-Свенборгом и всем, что с ним связано. Лучше всего отыскать место, где они раньше не были, и начать новую жизнь, не омраченную тенями прошлого.
По обе стороны шоссе расстилалась бурая от солнца земля. Она вела машину и думала, глядя на пепельно-серый небосклон. Постепенно в голове из мелких частиц сложилась четкая картина.
…Необычайно одаренному мальчику, который даже не подозревает о скрытых в нем гигантских возможностях, удается выжить в бойне, произошедшей во «Дворце Утенка Дикси», однако испытанные им ужасы не проходят для него бесследно. Желая оправдаться в собственных глазах, он с помощью фантазии Артура Уиллота создает Друга — воплощение своих самых благородных устремлений — и узнает от него, что ему суждена особая миссия. Но одному Другу не под силу исцелить ребенка, чье сердце переполнено гневом и отчаянием. Ему необходима третья личность, чтобы спрятать отрицательные эмоции, черную ярость, которая пугает его самого. Тогда он создает Врага, изменяя сюжет романа Уиллота. Оставшись один на мельнице, мальчик ведет увлекательные беседы с Другом и дает выход ярости в образе ужасного Врага.
Это продолжается до тех пор, пока однажды ночью не погибает Лена Айренхарт. Испугавшись вида Врага, она оступается и падает…
Потрясенный её смертью, Джим заставляет себя забыть созданных его фантазией Друга и Врага точно так же, как в книге Джим Джемисон забывает о встрече с пришельцем. Почти двадцать пять лет он живет тихо и незаметно, боясь сильных чувств, подавляя в себе и хорошие, и дурные стороны своей личности.
Работа в школе дает ему надежду на возрождение, но самоубийство Ларри Какониса приводит его в смятение. Лишившись цели в жизни, мучимый угрызениями совести, он начинает винить себя в гибели родителей и смерти бабушки. Скрытый в подсознании образ Джима Джемисона рождает в нем тягу к приключениям и тем самым дает выход энергии Друга.
Но, освободив Друга, он также освобождает Врага. За годы бездействия скрытая в нем ярость становится ещё более черной и страшной. В ней нет ничего человеческого.
За двадцать пять лет Враг вырос и превратился в немыслимое чудовище, алчущее крови…
* * *
Джим во всем походил бы на других жертв раздвоения личности, если бы не одно маленькое отличие: созданные им существа не были людьми, и, самое главное, ему удавалось оживлять порождение своей фантазии. Если в нашумевшем случае с Салли Филд в облике больной жили шестнадцать личностей, то Джим мог воплощать себя в трех разных обличьях, и одно из них было маской кровожадного убийцы.
Несмотря на уличную жару, ей стало зябко. Холли включила в машине печку, но так и не смогла согреться.
* * *
Часы за регистрационной стойкой показывали одиннадцать минут второго. Приехав в Санта-Барбару, Холли оставила машину возле небольшой уютной гостиницы. Заполнила анкету и протянула клерку кредитную карточку. Джим по-прежнему спал на переднем сиденье «Форда».
Получив ключи от номера, она сумела извлечь его из машины и довести до комнаты. Он шел словно в полусне, а оказавшись возле кровати, повалился на неё без чувств, свернулся калачиком и мгновенно уснул.
В автомате напротив бассейна Холли купила две банки содовой, кубики льда и пару плиток шоколада.
Вернувшись в комнату, она опустила шторы. Включила настольную лампу и накрыла абажур полотенцем, чтобы свет не падал на лицо спящего Джима.
Пододвинула стул к кровати и села у изголовья. Он спал, а она медленно потягивала содовую и откусывала от шоколадки.
Самое страшное осталось позади. Черные фантазии сгорели дотла, и Джим с головой окунулся в холодную реальность.
Но что дальше? Она не знала. Каким он станет, лишившись иллюзорного мира, в котором прошла большая часть его жизни? Будет ли жизнерадостным оптимистом или, наоборот, превратится в унылого скептика? Останутся ли у него прежние способности? Он черпал их внутри себя только для того, чтобы сдержать безумные фантазии и сохранить рассудок. Возможно, теперь он, как в детстве, сумеет в лучшем случае поднять сковородку или подбросить в воздух монету. Но самое страшное — она не знает, будет ли он её по-прежнему любить.
Пришло время обедать, а Джим спал непробудным сном.
Холли спустилась вниз, накупила ещё шоколаду. Гулять так гулять. Судя по всему, через несколько лет она станет такой же толстой, как мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60