«сирена» тоже создавала впечатление достаточно поношенной.
– Где владелец? – спросил Милецкий молодого человека, ополаскивающего теперь «фольксваген».
– Наверное, на работе, – ответил тот равнодушно.
В маленькой комнатке Милецкий увидел двух мужчин, играющих в шахматы. Они были так увлечены, что не заметили его прихода. Наконец один из них, выше ростом и моложе второго, оторвал взгляд от доски, на которой остались два короля и одна пешка.
– Я вас выслушаю весьма охотно, но только после обеда. Вы сами видите…
Милецкий представился, что, впрочем, не произвело никакого впечатления.
– Я хотел бы поговорить с вами, – он обратился к тому, который был моложе, – и с владельцем «сирены», которая стоит у вас в боксе…
– Ну и в чем же дело? – буркнул тот, что постарше – уже заметно лысеющий человек, – и даже не взглянул на Милецкого.
– Вас зовут Анджей Казимирчак?
– Да.
– Вы были вчера оштрафованы на Фаленице?
– И совершенно несправедливо. Вы видели мою «сирену»? Попробуйте на ней превысить скорость.
– Дело не в этом. Вы ехали Валом Медзешинским?
– Ехал. Ну и что?
– Вы ничего не заметили там?
Казимирчак более внимательно посмотрел на Милецкого.
– Что-нибудь случилось? – спросил он. – Может, что-то интересное?
– Вы не знаете, с кем говорите, – вклинился в разговор владелец станции. – Это ведь Анджей Казимирчак, автор «Эха кислородного взрыва».
Милецкий слышал об известном журналисте, авторе этих репортажей.
– Я рад, – сказал он, – но я хотел бы знать, во сколько вы ехали Валом Медзешинским.
Казимирчак выглядел недовольным.
– Выехал из Варшавы около одиннадцати, но проторчал в Блотах: сорвался трос стартера. Промучился с час.
Милецкого это заинтересовало. Целый час был на шоссе!
– Много машин прошло мимо вас?
– Нет, несколько. Ночь ведь…
– Не могли бы вы назвать их марки? Особенно тех, что шли со стороны города?
– Откуда я могу знать…
Журналист снял очки, положил на стол, а потом стал деловито искать их.
– Пожалуй, какое-то такси… Один «форд-таунус». Точно, «таунус». «Рено-10».
– А «фольксваген»?
– Не помню.
Осмотр уже подсохшего «фольксвагена» не дал никаких результатов. Владелец станции сказал, что Ладынь постоянно обо что-то цепляется, и трудно себе представить, чтобы хоть какой-то день он не содрал лак или не стукнулся щитом о двери, въезжая в гараж.
Кортель с вниманием выслушал предлинный отчет Милецкого и решил про себя, что ни одного из них – ни Рыдзевского, ни Ладыня – нельзя исключать из игры. Однако наиболее вероятным убийцей остается Пущак, и не стоит больше усложнять дело. У него и так достаточно хлопот. Кортель думал о Басе, он не переставал думать о ней и теперь знал, что совершил ошибку…
У Золотой Ани на глазах выступили слезы. Он не успел еще ничего сказать, а она уже плакала.
– Только без комедии, – предупредил Кортель. – Когда у тебя был Окольский?
– Все на меня сваливаете! – выкрикнула она. – Я не видела его.
– Послушай, – язвительно начал он, – оказание помощи разыскиваемому грозит наказанием до пяти лет заключения. Окольский уже дал показания!
– Вот скотина. – Она вытирала глаза платочком. – Ну, хорошо, был! Только я его не приглашала – он сам пришел. Мне нет до него никакого дела. Но что я могла? Копать яму?
– Хорошо, хорошо, – теперь Кортель стал мягче. – Девочка, одумайся! Ты обещаешь помочь Окольскому, знаешь, где он прячется…
Она молчала.
– Не знаю, сколько потребует прокурор, когда ты встанешь перед судом…
Снова слезы.
– Что я должна делать?
– Говорить правду. Адрес этого гаража дал тебе он? Она кивнула.
– Я клянусь, не хотела… Он бросил на стол записку и убежал.
– Что ты сделала с ней, с этой запиской?
– Сожгла! – выкрикнула она. – Я даже уже не помню…
– Погоди. Кому ты говорила, где скрывается Окольский?
– Никому не говорила… Клянусь богом!
Кортель терял терпение.
– Снова ложь! Ты сама себя топишь. Ты дала адрес тому водителю.
– Какому водителю? – В ее голосе прозвучало искреннее удивление и недоумение.
– Не дурачься! Водителю такси за номером 243. Он отвез тебя на Зубковскую несколько дней назад…
– Клянусь!.. В последнее время я не ездила на такси. У меня плохо с деньгами…
– Вас видели. Могу зачитать показания свидетеля. Приехали и еще несколько минут провели в машине…
– Пан капитан, – это прозвучало как молитва, – я никогда не имела никаких дел с таксистами… Это была не я…
– Зачем ты дала ему адрес Окольского? Он что, просил об этом? Как давно вы знакомы? С чего начался разговор? Что он говорил об Окольском?
На Кортеля смотрели глаза девушки, хорошо знающей жизнь.
– Пан капитан, – сказала она тихо, – я должна признаться? Что вы хотите, чтобы я сказала? Я ничего не понимаю…
Он ударил кулаком по столу.
– Девочка, в каком мире ты живешь? Не надо признаваться в том, чего ты не совершила! Никто этого не требует и не имеет права требовать. Надо говорить правду…
– Я сказала, – подтвердила она с грустью, – а вы не верите. Что мне делать?
– Ты знаешь Антони Пущака?
– Первый раз слышу это имя.
Инспектор бросил на стол фотографию таксиста. Ту самую, что когда-то Пущак подарил Казимире Вашко.
– Вот этого субъекта?
– Никогда в жизни.
– Если это ложь, то последствия могут быть серьезными.
– Я понимаю, – прошептала она.
Так ничего и не добившись, Кортель отпустил Золотую Аню.
Он велел привести арестованного Антони Пущака. Инспектор еще не знал, в какую сторону повернуть этот допрос. Во всяком случае, не надо спешить с обвинениями.
– Как звали девушку, с которой видела вас жена? Пущак пожал плечами.
– Вы же не собираетесь судить меня только за го, что у меня в машине была баба?
– Отвечайте на вопрос.
– Не знаю, – рявкнул Пущак. – Зачем вы меня мучаете? Я отвез ее на Зубковскую, денег не взял… О чем тут говорить? Вы сами понимаете… Договорился встретиться вчера в одиннадцать вечера на Зубковской около барака. Я приехал, но она не пришла… Когда возвращался, схватил штраф, ну и боялся, что меня моя… – он процедил грязное ругательство, – снова выследит.
– Говорите, что не пришла. Опишите, как она выглядит.
– Кого?
– Ну эту особу с Зубковской.
– Красивая блондинка. Волосы золотые. Высокая… Ноги – во всем свете не сыщешь… Юбка мини… Вы сами знаете…
– Имя?
– Она не сказала.
– Лжете, Пущак. Мы знаем больше, чем вы думаете. – Кортель бросил на стол несколько фотографий, среди них был снимок Золотой Ани. – Которая из них?
Пущак рассматривал их старательно и с напряжением.
– Здесь ее нет, – наконец выдавил он.
Кортель положил фотографии в ящик, оставив на столе фото Золотой Ани.
– Зачем вы ее покрываете, Пущак?
– Как перед богом…
– Зачем покрываете?
– В жизни не видал эту бабу.
– Пущак, ложь – худший метод защиты в вашей ситуации. Вчера в 11.30 вечера вас видели на Валу Медзешинском, – сочинял Кортель. – С Блот вы повернули на Фаленицу и вернулись в город по Гроховской.
На Кортеля смотрели испуганные глаза измученного человека.
– Пан инспектор, – едва проговорил он, – я ничего не сделал.
– Ничего? Почему же вы мыли автомобиль так рано? Кстати, на щите остались царапины. Вы сбили…
– Я не был на Валу! – крикнул Пущак. Он сорвался со стула и тут же снова плюхнулся на него, сломленный и не способный к защите. – Что вы хотите со мной сделать, люди? Я не виноват, – он заскулил как обиженный щенок, – в чем обвиняете?
– Я предъявляю вам обвинение, – сказал официально Кортель и велел увести обвиняемого.
Инспектор так устал, что с трудом приводил в порядок протокол допроса.
– Наша логическая цепочка рвется, – спустя некоторое время сообщил он майору.
– Я тебя не узнаю. Старый работник и рассчитывает на успех после первого допроса…
– Не хватает доказательств… Все как в тумане, как во сне… Может, не следовало задерживать Пущака?
– Следовало, – твердо сказал шеф. – Как ты думаешь, жена Пущака опознает в Золотой Ане ту особу в автомобиле своего супруга? Если да, вот это было бы доказательство. Достаточно один раз поймать их на лжи…
– Сомневаюсь, – ответил Кортель. – Во-первых, она видела ее вечером, во-вторых, с порядочного расстояния…
Шеф на это ничего не сказал, только пожал плечами…
XIV
Ему было знакомо подобное ощущение. Ложный след. Туник в расследовании. Сначала все были убеждены, что убийцей Казимиры Вашко являлся Окольский. Если бы не случай на Валу Медзешинском, Болек и предстал бы перед судом. Процесс с уликами, на котором ему оставалось бы мало шансов… По означает ли это, что Зельскую и Басю можно признать правыми? Можно ли себе представить, что действие, идущее вразрез с законом, тем не менее служило правосудию? Окольский не убивал, более того, сам чудом избежал смерти. Кто хотел его убить? Пущак? Прослышал от Ани о гараже и потому так упрямо отрицает, что знаком с ней, тем более что их видела ревнивая жена? Действительно ли это была Золотая Аня? Посадил у кафе «Гранд», отвез на Зубковскую… Во время следующего допроса Пущака Кортель сказал: «Если не отыщется та девушка, с которой вы договорились встретиться в одиннадцать вечера, ваши дела плохи». Пущак был сломлен, не отвечал на вопросы, клялся, что невиновен, а потом совсем замолк. Тщательный осмотр автомобиля не дал никаких результатов.
Допросы Пущака продолжались, но Кортель уже чувствовал, что следствию надо идти по другому следу…
В голову Кортеля навязчиво лезла фамилия человека, с которым он не хотел бы сейчас говорить и которого не хотел бы подозревать: Рыдзевский. Инспектор не мог не помнить о нем. Рыдзевский покинул аэропорт около девяти. У Рыдзевского был ключ от виллы. Он знал, что в столе Ладыня лежат записки Бильского, и, естественно, мог заглянуть в них… Рыдзевский в тот день, когда произошел случай на Валу, выехал во Вроцлав. Хозяйка виллы, на которой он проживает, утверждает, что он покинул столицу под вечер, но Кортель видел его еще на Пулавской… Надо допросить Рыдзевского. Может, мы совершили ошибку, не разыскав его во Вроцлаве и не подвергнув экспертизе машину? Но только ли Рыдзевского нужно брать в расчет? А Янина, жена Пущака, а Ладынь, а Альфред Вашко, в конце концов? Вашко сидит, жена Пущака не могла воспользоваться машиной своего мужа, а предположение, что убийца Казимиры – тот самый человек, который написал письмо к Окольскому и спровоцировал дорожное происшествие на Валу Медзешинском, трудно опровергнуть.
Часами длились наводящие скуку допросы Окольского. Кортель придавал огромное значение деталям: Болек должен был увидеть в кабинете Ладыня что-то такое, что могло бы направить па след убийцы. Убийца покинул виллу перед приходом грабителей, а потом вернулся за предметом, забытым в кабинете. Но если это так, то в расчет входит только один Пущак, потому что каждый другой должен был бы столкнуться на вилле Ладыней с ним.
Окольский был удивлен. Он был убежден, что следователь предъявит ему обвинение в убийстве, был готов бороться, аргументировать, а между тем ему задавали второстепенные, на его взгляд, вопросы. Кортель хотел знать о нем все: дом, школа, институт, девушки, друзья…
– Я не любил право, – пояснил Окольский, – поэтому бросил учебу. Я хотел бы пойти на математический факультет, но отец не разрешил, а у нас решает отец. – Болеку принесли из дома очки, он смотрел теперь на Кортеля сквозь толстые стекла. – Что меня ждало в жизни? Знаете ли вы о том, как трудно в Варшаве с работой?
– Вы могли работать необязательно в Варшаве. Он презрительно вытянул губы.
– А где? Всю свою жизнь похоронить в бумагах? Извините, я чувствовал, что меня хватит на большее… Я не хотел жить так, как родители.
– А как?
– Не знаю. Люди живут. Я хотел увидеть, испытать… Теперь понимаю, что это не удалось бы, – добавил он другим тоном.
– Почему вы бросили работу в фотоателье?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
– Где владелец? – спросил Милецкий молодого человека, ополаскивающего теперь «фольксваген».
– Наверное, на работе, – ответил тот равнодушно.
В маленькой комнатке Милецкий увидел двух мужчин, играющих в шахматы. Они были так увлечены, что не заметили его прихода. Наконец один из них, выше ростом и моложе второго, оторвал взгляд от доски, на которой остались два короля и одна пешка.
– Я вас выслушаю весьма охотно, но только после обеда. Вы сами видите…
Милецкий представился, что, впрочем, не произвело никакого впечатления.
– Я хотел бы поговорить с вами, – он обратился к тому, который был моложе, – и с владельцем «сирены», которая стоит у вас в боксе…
– Ну и в чем же дело? – буркнул тот, что постарше – уже заметно лысеющий человек, – и даже не взглянул на Милецкого.
– Вас зовут Анджей Казимирчак?
– Да.
– Вы были вчера оштрафованы на Фаленице?
– И совершенно несправедливо. Вы видели мою «сирену»? Попробуйте на ней превысить скорость.
– Дело не в этом. Вы ехали Валом Медзешинским?
– Ехал. Ну и что?
– Вы ничего не заметили там?
Казимирчак более внимательно посмотрел на Милецкого.
– Что-нибудь случилось? – спросил он. – Может, что-то интересное?
– Вы не знаете, с кем говорите, – вклинился в разговор владелец станции. – Это ведь Анджей Казимирчак, автор «Эха кислородного взрыва».
Милецкий слышал об известном журналисте, авторе этих репортажей.
– Я рад, – сказал он, – но я хотел бы знать, во сколько вы ехали Валом Медзешинским.
Казимирчак выглядел недовольным.
– Выехал из Варшавы около одиннадцати, но проторчал в Блотах: сорвался трос стартера. Промучился с час.
Милецкого это заинтересовало. Целый час был на шоссе!
– Много машин прошло мимо вас?
– Нет, несколько. Ночь ведь…
– Не могли бы вы назвать их марки? Особенно тех, что шли со стороны города?
– Откуда я могу знать…
Журналист снял очки, положил на стол, а потом стал деловито искать их.
– Пожалуй, какое-то такси… Один «форд-таунус». Точно, «таунус». «Рено-10».
– А «фольксваген»?
– Не помню.
Осмотр уже подсохшего «фольксвагена» не дал никаких результатов. Владелец станции сказал, что Ладынь постоянно обо что-то цепляется, и трудно себе представить, чтобы хоть какой-то день он не содрал лак или не стукнулся щитом о двери, въезжая в гараж.
Кортель с вниманием выслушал предлинный отчет Милецкого и решил про себя, что ни одного из них – ни Рыдзевского, ни Ладыня – нельзя исключать из игры. Однако наиболее вероятным убийцей остается Пущак, и не стоит больше усложнять дело. У него и так достаточно хлопот. Кортель думал о Басе, он не переставал думать о ней и теперь знал, что совершил ошибку…
У Золотой Ани на глазах выступили слезы. Он не успел еще ничего сказать, а она уже плакала.
– Только без комедии, – предупредил Кортель. – Когда у тебя был Окольский?
– Все на меня сваливаете! – выкрикнула она. – Я не видела его.
– Послушай, – язвительно начал он, – оказание помощи разыскиваемому грозит наказанием до пяти лет заключения. Окольский уже дал показания!
– Вот скотина. – Она вытирала глаза платочком. – Ну, хорошо, был! Только я его не приглашала – он сам пришел. Мне нет до него никакого дела. Но что я могла? Копать яму?
– Хорошо, хорошо, – теперь Кортель стал мягче. – Девочка, одумайся! Ты обещаешь помочь Окольскому, знаешь, где он прячется…
Она молчала.
– Не знаю, сколько потребует прокурор, когда ты встанешь перед судом…
Снова слезы.
– Что я должна делать?
– Говорить правду. Адрес этого гаража дал тебе он? Она кивнула.
– Я клянусь, не хотела… Он бросил на стол записку и убежал.
– Что ты сделала с ней, с этой запиской?
– Сожгла! – выкрикнула она. – Я даже уже не помню…
– Погоди. Кому ты говорила, где скрывается Окольский?
– Никому не говорила… Клянусь богом!
Кортель терял терпение.
– Снова ложь! Ты сама себя топишь. Ты дала адрес тому водителю.
– Какому водителю? – В ее голосе прозвучало искреннее удивление и недоумение.
– Не дурачься! Водителю такси за номером 243. Он отвез тебя на Зубковскую несколько дней назад…
– Клянусь!.. В последнее время я не ездила на такси. У меня плохо с деньгами…
– Вас видели. Могу зачитать показания свидетеля. Приехали и еще несколько минут провели в машине…
– Пан капитан, – это прозвучало как молитва, – я никогда не имела никаких дел с таксистами… Это была не я…
– Зачем ты дала ему адрес Окольского? Он что, просил об этом? Как давно вы знакомы? С чего начался разговор? Что он говорил об Окольском?
На Кортеля смотрели глаза девушки, хорошо знающей жизнь.
– Пан капитан, – сказала она тихо, – я должна признаться? Что вы хотите, чтобы я сказала? Я ничего не понимаю…
Он ударил кулаком по столу.
– Девочка, в каком мире ты живешь? Не надо признаваться в том, чего ты не совершила! Никто этого не требует и не имеет права требовать. Надо говорить правду…
– Я сказала, – подтвердила она с грустью, – а вы не верите. Что мне делать?
– Ты знаешь Антони Пущака?
– Первый раз слышу это имя.
Инспектор бросил на стол фотографию таксиста. Ту самую, что когда-то Пущак подарил Казимире Вашко.
– Вот этого субъекта?
– Никогда в жизни.
– Если это ложь, то последствия могут быть серьезными.
– Я понимаю, – прошептала она.
Так ничего и не добившись, Кортель отпустил Золотую Аню.
Он велел привести арестованного Антони Пущака. Инспектор еще не знал, в какую сторону повернуть этот допрос. Во всяком случае, не надо спешить с обвинениями.
– Как звали девушку, с которой видела вас жена? Пущак пожал плечами.
– Вы же не собираетесь судить меня только за го, что у меня в машине была баба?
– Отвечайте на вопрос.
– Не знаю, – рявкнул Пущак. – Зачем вы меня мучаете? Я отвез ее на Зубковскую, денег не взял… О чем тут говорить? Вы сами понимаете… Договорился встретиться вчера в одиннадцать вечера на Зубковской около барака. Я приехал, но она не пришла… Когда возвращался, схватил штраф, ну и боялся, что меня моя… – он процедил грязное ругательство, – снова выследит.
– Говорите, что не пришла. Опишите, как она выглядит.
– Кого?
– Ну эту особу с Зубковской.
– Красивая блондинка. Волосы золотые. Высокая… Ноги – во всем свете не сыщешь… Юбка мини… Вы сами знаете…
– Имя?
– Она не сказала.
– Лжете, Пущак. Мы знаем больше, чем вы думаете. – Кортель бросил на стол несколько фотографий, среди них был снимок Золотой Ани. – Которая из них?
Пущак рассматривал их старательно и с напряжением.
– Здесь ее нет, – наконец выдавил он.
Кортель положил фотографии в ящик, оставив на столе фото Золотой Ани.
– Зачем вы ее покрываете, Пущак?
– Как перед богом…
– Зачем покрываете?
– В жизни не видал эту бабу.
– Пущак, ложь – худший метод защиты в вашей ситуации. Вчера в 11.30 вечера вас видели на Валу Медзешинском, – сочинял Кортель. – С Блот вы повернули на Фаленицу и вернулись в город по Гроховской.
На Кортеля смотрели испуганные глаза измученного человека.
– Пан инспектор, – едва проговорил он, – я ничего не сделал.
– Ничего? Почему же вы мыли автомобиль так рано? Кстати, на щите остались царапины. Вы сбили…
– Я не был на Валу! – крикнул Пущак. Он сорвался со стула и тут же снова плюхнулся на него, сломленный и не способный к защите. – Что вы хотите со мной сделать, люди? Я не виноват, – он заскулил как обиженный щенок, – в чем обвиняете?
– Я предъявляю вам обвинение, – сказал официально Кортель и велел увести обвиняемого.
Инспектор так устал, что с трудом приводил в порядок протокол допроса.
– Наша логическая цепочка рвется, – спустя некоторое время сообщил он майору.
– Я тебя не узнаю. Старый работник и рассчитывает на успех после первого допроса…
– Не хватает доказательств… Все как в тумане, как во сне… Может, не следовало задерживать Пущака?
– Следовало, – твердо сказал шеф. – Как ты думаешь, жена Пущака опознает в Золотой Ане ту особу в автомобиле своего супруга? Если да, вот это было бы доказательство. Достаточно один раз поймать их на лжи…
– Сомневаюсь, – ответил Кортель. – Во-первых, она видела ее вечером, во-вторых, с порядочного расстояния…
Шеф на это ничего не сказал, только пожал плечами…
XIV
Ему было знакомо подобное ощущение. Ложный след. Туник в расследовании. Сначала все были убеждены, что убийцей Казимиры Вашко являлся Окольский. Если бы не случай на Валу Медзешинском, Болек и предстал бы перед судом. Процесс с уликами, на котором ему оставалось бы мало шансов… По означает ли это, что Зельскую и Басю можно признать правыми? Можно ли себе представить, что действие, идущее вразрез с законом, тем не менее служило правосудию? Окольский не убивал, более того, сам чудом избежал смерти. Кто хотел его убить? Пущак? Прослышал от Ани о гараже и потому так упрямо отрицает, что знаком с ней, тем более что их видела ревнивая жена? Действительно ли это была Золотая Аня? Посадил у кафе «Гранд», отвез на Зубковскую… Во время следующего допроса Пущака Кортель сказал: «Если не отыщется та девушка, с которой вы договорились встретиться в одиннадцать вечера, ваши дела плохи». Пущак был сломлен, не отвечал на вопросы, клялся, что невиновен, а потом совсем замолк. Тщательный осмотр автомобиля не дал никаких результатов.
Допросы Пущака продолжались, но Кортель уже чувствовал, что следствию надо идти по другому следу…
В голову Кортеля навязчиво лезла фамилия человека, с которым он не хотел бы сейчас говорить и которого не хотел бы подозревать: Рыдзевский. Инспектор не мог не помнить о нем. Рыдзевский покинул аэропорт около девяти. У Рыдзевского был ключ от виллы. Он знал, что в столе Ладыня лежат записки Бильского, и, естественно, мог заглянуть в них… Рыдзевский в тот день, когда произошел случай на Валу, выехал во Вроцлав. Хозяйка виллы, на которой он проживает, утверждает, что он покинул столицу под вечер, но Кортель видел его еще на Пулавской… Надо допросить Рыдзевского. Может, мы совершили ошибку, не разыскав его во Вроцлаве и не подвергнув экспертизе машину? Но только ли Рыдзевского нужно брать в расчет? А Янина, жена Пущака, а Ладынь, а Альфред Вашко, в конце концов? Вашко сидит, жена Пущака не могла воспользоваться машиной своего мужа, а предположение, что убийца Казимиры – тот самый человек, который написал письмо к Окольскому и спровоцировал дорожное происшествие на Валу Медзешинском, трудно опровергнуть.
Часами длились наводящие скуку допросы Окольского. Кортель придавал огромное значение деталям: Болек должен был увидеть в кабинете Ладыня что-то такое, что могло бы направить па след убийцы. Убийца покинул виллу перед приходом грабителей, а потом вернулся за предметом, забытым в кабинете. Но если это так, то в расчет входит только один Пущак, потому что каждый другой должен был бы столкнуться на вилле Ладыней с ним.
Окольский был удивлен. Он был убежден, что следователь предъявит ему обвинение в убийстве, был готов бороться, аргументировать, а между тем ему задавали второстепенные, на его взгляд, вопросы. Кортель хотел знать о нем все: дом, школа, институт, девушки, друзья…
– Я не любил право, – пояснил Окольский, – поэтому бросил учебу. Я хотел бы пойти на математический факультет, но отец не разрешил, а у нас решает отец. – Болеку принесли из дома очки, он смотрел теперь на Кортеля сквозь толстые стекла. – Что меня ждало в жизни? Знаете ли вы о том, как трудно в Варшаве с работой?
– Вы могли работать необязательно в Варшаве. Он презрительно вытянул губы.
– А где? Всю свою жизнь похоронить в бумагах? Извините, я чувствовал, что меня хватит на большее… Я не хотел жить так, как родители.
– А как?
– Не знаю. Люди живут. Я хотел увидеть, испытать… Теперь понимаю, что это не удалось бы, – добавил он другим тоном.
– Почему вы бросили работу в фотоателье?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22