Впрочем, я вообще сомневаюсь в вашей способности правильно оценивать людей. Похоже, вы не очень-то сильны в этом.
— Да? — Она скорчила гримасу. — Что, уже не до комплиментов и любезностей?
— А я с вами не любезничал. И вообще я мужлан, вы не заметили?
— Простите, я не хотела вас обидеть. Я не вижу ничего плохого в карьере офицера. Однако вашего капитана ничто не волнует, его беспокоят только две веши — Королевский военно-морской флот и «Ариадна».
— Вы не правы, — спокойно произнес Ван Гельдер. — Впрочем, откуда вам знать? Джона Тальбота беспокоят только его дети, дочь и сын. Фиона шести лет и Джимми — двух. Он их обожает. И я тоже. Я их дядя Винсент.
— Вот как! — Она какое-то время молчала. — А его жена?
— Умерла.
— Простите. — Она схватила его за руку. — Я этого не знала. Продолжайте. Ну, назовите меня идиоткой.
— Я не умею льстить и не умею очаровывать. И я не лгу.
— Но говорить комплименты вы умеете. — Она убрала руку, облокотилась на перила и снова уставилась на волны, а затем, не оборачиваясь, спросила: — Наверное, вас интересует дядя Адам? Я права?
— Да. Мы его не знаем, не доверяем и вообще считаем весьма подозрительной личностью. Извините, что я говорю прямым текстом.
Она повернулась к нему. Ни в голосе, ни в выражении ее лица не чувствовалось никакого возмущения. Так, небольшое удивление, и все.
— Я сама его не знаю, не доверяю ему и считаю его в высшей степени подозрительным.
— Если вы его не знаете, что же вы тогда делали на его яхте?
— Думаю, что это тоже покажется подозрительным, хотя ничего такого здесь нет. Что я делала на его яхте? Во-первых, он умеет убеждать. Складывалось такое впечатление, что он действительно любит всю нашу семью: и моего младшего брата, и сестру, и меня. Он все время приносил нам подарки, очень дорогие подарки, кстати, и казалось просто неприличным отклонить его приглашение. Во-вторых, здесь сыграло роль его умение очаровывать. Я практически не знала ни о нем, ни о его делах, ни о том, почему он столько времени проводит за границей. Ну и наконец, третья причина заключается в том, что мы с Евгенией в душе снобы и нам было лестно получить приглашение прокатиться на столь дорогой яхте.
— Что ж, вполне объяснимые причины. Но они не дают ответа на вопрос, почему вы все-таки решили поехать с ним, хотя он вам не нравился?
— Я не сказала, что он мне не нравился. Я сказала, что не доверяю ему. А это не одно и то же. И не доверять я ему начала только во время этого путешествия.
— Почему?
— Из-за Александра, вот почему. — Она пожала плечами. — Вы же не доверяете ему?
— Откровенно говоря, нет.
— И Аристотель не лучше. Они втроем почти все время проводят вместе, главным образом в радиорубке. Как только я или Евгения проходим мимо них, они тут же замолкают. Почему?
— Неужели вам не ясно? Они не хотят, чтобы вы слышали, о чем они болтают. Вы когда-нибудь были с ним за границей в деловой поездке?
— Слава богу, нет.
Ее, похоже, поразила сама мысль об этом.
— Даже на «Делосе»?
— Я только один раз была на нем до этого. С моими братом и сестрой. Во время короткой поездки в Стамбул.
«Ну что ж, капитану будет что сказать, — подумал про себя Ван Гельдер. — Она явно ничего не знала о своем дяде. Понятия не имела о том, какими делами он занимается, никогда не путешествовала с ним. А не доверяет ему только из-за Александра, что вполне естественно. Он почти у всех вызывает недоверие». Ван Гельдер предпринял еще одну попытку.
— Адам, наверное, брат вашей матери?
Она кивнула головой.
— Что она думает о нем?
— Она никогда не говорит о нем плохо. Она вообще не имеет привычки плохо говорить о людях. Это прекрасная женщина, великолепная мать, которая просто не может сказать дурное слово о ком-то.
— Похоже, она не встречалась с Александром. А что думает ваш отец?
— Он тоже никогда не упоминает о дяде Адаме, но его молчание объясняется совершенно иными причинами. Мой отец очень прямой человек, честный и очень умный, возглавляет одну строительную фирму. Его все уважают, и тем не менее о моем дяде он никогда не вспоминает. Мне кажется, папа не одобряет дел, которыми занимается дядя Адам. У меня такое впечатление, что они не разговаривают уже много-много лет. — Она пожала плечами и натянуто улыбнулась. — Простите, но, по-моему, от меня никакого толку. Ведь вы не узнали ничего интересного, правда?
— Правда, но зато я понял, что могу доверять вам.
На этот раз его улыбка была теплой, искренней и дружелюбной.
— Вы не умеете льстить, очаровывать, лгать, но вы любезны и учтивы.
— Надеюсь, — ответил Ван Гельдер.
* * *
— Сэр Джон, — сказал президент, — вы поставили меня в чертовски неловкое положение. Надеюсь, вы понимаете, что это не гнев, а сожаление.
— Да, господин президент, я прекрасно осознаю и очень сожалею о происшедшем. Конечно, вам не станет легче, если вы узнаете, что я тоже нахожусь в неловком положении. — Если сэр Джон Трэверс, посол Великобритании в Соединенных Штатах, и оказался в щекотливом положении, то по его внешнему виду этого сказать было нельзя. Недаром сэра Джона хорошо знали в дипломатических кругах как человека находчивого, непоколебимого, спокойного, способного выходить из самых сложных и запутанных ситуаций. — Я ведь только мальчик на побегушках. Правда, с определенным рангом.
— Кто он такой, этот Хокинс? — спросил Ричард Холлисон, заместитель директора ФБР, который не отличался таким спокойствием, как сэр Джон, но тем не менее умел сдерживать обуревавшие его чувства. — Я считаю, что иностранец не должен советовать Белому дому, Пентагону и ФБР, как им вести свои дела.
— Хокинс — вице-адмирал британского военно-морского флота, — пояснил генерал, последний участник разговора, происходившего в кабинете президента. — Удивительно способный человек. Не могу припомнить ни одного морского офицера США, которого я смог бы представить на его месте в аналогичной, поистине невероятной ситуации. Думаю, не стоит говорить о том, что из всех присутствующих в самом неловком положении нахожусь я. Пентагон все-таки на моей совести, поймите меня правильно.
— Ричард Холлисон, — сказал сэр Джон, — я знаю вас уже много лет. Мне известна ваша репутация жесткого, но вместе с тем откровенного человека. Будьте откровенны и сейчас. Адмирал Хокинс, как только что заметил генерал, находится в невероятной ситуации, которая вынуждает принимать самые немыслимые решения, и это вам известно в силу вашего положения лучше, чем нам. Он никому не дает указаний, как надо делать свое дело. Просто он решил обойти все привычные пути связи, чтобы его послание дошло до президента и никто из правительства или Пентагона не смог бы увидеть его раньше главы государства. Конечно, в Пентагоне известно, что ведется следствие, но Хокинс отнюдь не хотел тыкать пальцем в разные стороны. Если вы намереваетесь посадить кошку среди голубей или выпустить орла в голубятне, вы не посылаете почтовую открытку заранее, предупреждая о том, что собираетесь сделать.
— Да, я это принимаю, — произнес Холлисон. — Но все равно мне это не нравится.
— Нравится нам или не нравится, — заметил президент, — но принимать приходится. И мне тоже. — Он с мрачным видом посмотрел на бумагу, лежащую на столе. — Похоже, этот Адамантиос Андропулос, являющийся в настоящее время гостем Хокинса, — мне кажется, адмирал считает своим гостем всякого, кто оказывается у него на борту, вплоть до уголовников, закованных в кандалы, — имеет счет в одном из вашингтонских банков — название и адрес прилагаются. На счету примерно восемнадцать миллионов долларов. Адмирал хотел бы знать, снимались ли со счета деньги. Если да, то когда и какие суммы. Вам нетрудно узнать это, Ричард. Вопрос только в том, сколько времени вам понадобится.
— Все зависит от того, сколько в данном деле фальшивых имен, дутых компаний и прочей неразберихи. Он ведь может иметь счет даже во Внутренней Монголии. Маловероятно, конечно, но вы меня поймите. Сколько займет? Час, может, три. Прошу прощения, господин президент. Прошу прощения, господа, — сказал Холлисон и вышел из кабинета.
— Армии и морским пехотинцам будет приятно узнать, что Хокинс не удостоил их своим вниманием, — продолжал президент. — Только военно-воздушные и военно-морские силы. То, что он упоминает ВВС, при сложившихся обстоятельствах я еще могу понять. Но было бы интересно знать, почему он и военно-морские силы считает заслуживающими внимания. На сей счет он ничего не пишет. — Президент вздохнул. — Может, он не доверяет даже мне? Или же он знает что-то, что нам неизвестно?
— Я очень сомневаюсь, что он расскажет нам обо всем, даже когда представится такая возможность, — спокойно заметил сэр Джон.
* * *
Человек, о котором шла речь в Белом доме, в это же самое время на другом конце земли думал примерно о том же самом.
— Время — крылатая колесница, Джон. Жаль, не помню цитату до конца. — Откинувшись на спинку удобного кресла, с бокалом холодного лимонного сока в руке, Хокинс производил впечатление человека, находившегося в согласии со всем миром.
— Думаю, сэр, вы можете быть спокойны: пациент, как и ожидалось, ведет себя пока тихо. Наш плотник на борту «Ангелины» делает по размерам, которые нам дал Пентагон, специальную люльку для бомбы. К этой люльке будут приделаны две петли, чтобы с ней ничего не произошло даже при ухудшении погоды, чего, как вы сами чувствуете, пока не предвидится.
— Вот уж точно, — согласился адмирал, бросив взгляд на море через окно своей каюты. — Погода совсем не та, что нужно, Джон. Раз перед нами стоит апокалиптическая и судьбоносная задача, надо, чтобы дули ураганные и шквалистые ветры, лил проливной дождь, гремел гром, сверкали молнии, бушевали торнадо. В общем, чтобы были соответствующие погодные условия. А что мы имеем? Ослепительное июльское солнце, безоблачное синее небо и темное спокойное море, даже ряби нет. Тоска зеленая. Паршиво и то, что «Ангелина», если будет по-прежнему дуть тот же легкий ветерок, и половины пути до горизонта за неделю не покроет.
— Не стоит беспокоиться на этот счет, сэр. Погодные условия на Кикладах с начала июля и до середины сентября на удивление предсказуемы. Уже одиннадцать сорок пять. С минуты на минуту с северо-запада начнет дуть «мельтеми», сезонный ветер. Сила его достигает пяти-шести, а иногда и семи баллов. К вечеру он, как правило, замирает, но бывали случаи, когда он дул всю ночь. Такой ветер идеально подходит для «Ангелины». Люгеры, по верному замечанию Денхольма, совершенно бесполезны, когда им надо двигаться против ветра. Иное дело, когда ветер бьет прямо в корму, как в данном случае. «Ангелину» понесет в пролив Касос, к восточной оконечности Крита.
— Звучит, конечно, прекрасно. Но даже если Монтгомери сможет поднять бомбардировщик или умудрится проделать дыру в фюзеляже, не взорвав при этом всех нас, даже если ему удастся извлечь бомбу и спокойно переложить ее в люльку на «Ангелину», что произойдет, когда он достигнет пролива Касос? Не взорвется ли она?
— Все зависит от Уотерспуна и его команды. Мы рискуем меньше всего. Я разговаривал с доктором Уикрэмом. Он абсолютно убежден во внутренней стабильности водородных бомб — в конце концов, он сам их и создает. Он говорит, что если атомная бомба разорвется вблизи водородной, то взорвется и она. Другое дело — более отдаленный взрыв, произведенный на расстоянии в несколько миль. Эти бомбы уже дважды подверглись испытанию: первый раз — когда произошел взрыв в носовой части самолета, и затем — когда самолет на огромной скорости рухнул в море. Кроме того, есть надежда на то, что расстояние в значительной степени смягчит последствия возможного взрыва.
— К сожалению, для тех, кто на борту «Ангелины», это не будет иметь никакого значения. Что движет этим человеком, Джон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Да? — Она скорчила гримасу. — Что, уже не до комплиментов и любезностей?
— А я с вами не любезничал. И вообще я мужлан, вы не заметили?
— Простите, я не хотела вас обидеть. Я не вижу ничего плохого в карьере офицера. Однако вашего капитана ничто не волнует, его беспокоят только две веши — Королевский военно-морской флот и «Ариадна».
— Вы не правы, — спокойно произнес Ван Гельдер. — Впрочем, откуда вам знать? Джона Тальбота беспокоят только его дети, дочь и сын. Фиона шести лет и Джимми — двух. Он их обожает. И я тоже. Я их дядя Винсент.
— Вот как! — Она какое-то время молчала. — А его жена?
— Умерла.
— Простите. — Она схватила его за руку. — Я этого не знала. Продолжайте. Ну, назовите меня идиоткой.
— Я не умею льстить и не умею очаровывать. И я не лгу.
— Но говорить комплименты вы умеете. — Она убрала руку, облокотилась на перила и снова уставилась на волны, а затем, не оборачиваясь, спросила: — Наверное, вас интересует дядя Адам? Я права?
— Да. Мы его не знаем, не доверяем и вообще считаем весьма подозрительной личностью. Извините, что я говорю прямым текстом.
Она повернулась к нему. Ни в голосе, ни в выражении ее лица не чувствовалось никакого возмущения. Так, небольшое удивление, и все.
— Я сама его не знаю, не доверяю ему и считаю его в высшей степени подозрительным.
— Если вы его не знаете, что же вы тогда делали на его яхте?
— Думаю, что это тоже покажется подозрительным, хотя ничего такого здесь нет. Что я делала на его яхте? Во-первых, он умеет убеждать. Складывалось такое впечатление, что он действительно любит всю нашу семью: и моего младшего брата, и сестру, и меня. Он все время приносил нам подарки, очень дорогие подарки, кстати, и казалось просто неприличным отклонить его приглашение. Во-вторых, здесь сыграло роль его умение очаровывать. Я практически не знала ни о нем, ни о его делах, ни о том, почему он столько времени проводит за границей. Ну и наконец, третья причина заключается в том, что мы с Евгенией в душе снобы и нам было лестно получить приглашение прокатиться на столь дорогой яхте.
— Что ж, вполне объяснимые причины. Но они не дают ответа на вопрос, почему вы все-таки решили поехать с ним, хотя он вам не нравился?
— Я не сказала, что он мне не нравился. Я сказала, что не доверяю ему. А это не одно и то же. И не доверять я ему начала только во время этого путешествия.
— Почему?
— Из-за Александра, вот почему. — Она пожала плечами. — Вы же не доверяете ему?
— Откровенно говоря, нет.
— И Аристотель не лучше. Они втроем почти все время проводят вместе, главным образом в радиорубке. Как только я или Евгения проходим мимо них, они тут же замолкают. Почему?
— Неужели вам не ясно? Они не хотят, чтобы вы слышали, о чем они болтают. Вы когда-нибудь были с ним за границей в деловой поездке?
— Слава богу, нет.
Ее, похоже, поразила сама мысль об этом.
— Даже на «Делосе»?
— Я только один раз была на нем до этого. С моими братом и сестрой. Во время короткой поездки в Стамбул.
«Ну что ж, капитану будет что сказать, — подумал про себя Ван Гельдер. — Она явно ничего не знала о своем дяде. Понятия не имела о том, какими делами он занимается, никогда не путешествовала с ним. А не доверяет ему только из-за Александра, что вполне естественно. Он почти у всех вызывает недоверие». Ван Гельдер предпринял еще одну попытку.
— Адам, наверное, брат вашей матери?
Она кивнула головой.
— Что она думает о нем?
— Она никогда не говорит о нем плохо. Она вообще не имеет привычки плохо говорить о людях. Это прекрасная женщина, великолепная мать, которая просто не может сказать дурное слово о ком-то.
— Похоже, она не встречалась с Александром. А что думает ваш отец?
— Он тоже никогда не упоминает о дяде Адаме, но его молчание объясняется совершенно иными причинами. Мой отец очень прямой человек, честный и очень умный, возглавляет одну строительную фирму. Его все уважают, и тем не менее о моем дяде он никогда не вспоминает. Мне кажется, папа не одобряет дел, которыми занимается дядя Адам. У меня такое впечатление, что они не разговаривают уже много-много лет. — Она пожала плечами и натянуто улыбнулась. — Простите, но, по-моему, от меня никакого толку. Ведь вы не узнали ничего интересного, правда?
— Правда, но зато я понял, что могу доверять вам.
На этот раз его улыбка была теплой, искренней и дружелюбной.
— Вы не умеете льстить, очаровывать, лгать, но вы любезны и учтивы.
— Надеюсь, — ответил Ван Гельдер.
* * *
— Сэр Джон, — сказал президент, — вы поставили меня в чертовски неловкое положение. Надеюсь, вы понимаете, что это не гнев, а сожаление.
— Да, господин президент, я прекрасно осознаю и очень сожалею о происшедшем. Конечно, вам не станет легче, если вы узнаете, что я тоже нахожусь в неловком положении. — Если сэр Джон Трэверс, посол Великобритании в Соединенных Штатах, и оказался в щекотливом положении, то по его внешнему виду этого сказать было нельзя. Недаром сэра Джона хорошо знали в дипломатических кругах как человека находчивого, непоколебимого, спокойного, способного выходить из самых сложных и запутанных ситуаций. — Я ведь только мальчик на побегушках. Правда, с определенным рангом.
— Кто он такой, этот Хокинс? — спросил Ричард Холлисон, заместитель директора ФБР, который не отличался таким спокойствием, как сэр Джон, но тем не менее умел сдерживать обуревавшие его чувства. — Я считаю, что иностранец не должен советовать Белому дому, Пентагону и ФБР, как им вести свои дела.
— Хокинс — вице-адмирал британского военно-морского флота, — пояснил генерал, последний участник разговора, происходившего в кабинете президента. — Удивительно способный человек. Не могу припомнить ни одного морского офицера США, которого я смог бы представить на его месте в аналогичной, поистине невероятной ситуации. Думаю, не стоит говорить о том, что из всех присутствующих в самом неловком положении нахожусь я. Пентагон все-таки на моей совести, поймите меня правильно.
— Ричард Холлисон, — сказал сэр Джон, — я знаю вас уже много лет. Мне известна ваша репутация жесткого, но вместе с тем откровенного человека. Будьте откровенны и сейчас. Адмирал Хокинс, как только что заметил генерал, находится в невероятной ситуации, которая вынуждает принимать самые немыслимые решения, и это вам известно в силу вашего положения лучше, чем нам. Он никому не дает указаний, как надо делать свое дело. Просто он решил обойти все привычные пути связи, чтобы его послание дошло до президента и никто из правительства или Пентагона не смог бы увидеть его раньше главы государства. Конечно, в Пентагоне известно, что ведется следствие, но Хокинс отнюдь не хотел тыкать пальцем в разные стороны. Если вы намереваетесь посадить кошку среди голубей или выпустить орла в голубятне, вы не посылаете почтовую открытку заранее, предупреждая о том, что собираетесь сделать.
— Да, я это принимаю, — произнес Холлисон. — Но все равно мне это не нравится.
— Нравится нам или не нравится, — заметил президент, — но принимать приходится. И мне тоже. — Он с мрачным видом посмотрел на бумагу, лежащую на столе. — Похоже, этот Адамантиос Андропулос, являющийся в настоящее время гостем Хокинса, — мне кажется, адмирал считает своим гостем всякого, кто оказывается у него на борту, вплоть до уголовников, закованных в кандалы, — имеет счет в одном из вашингтонских банков — название и адрес прилагаются. На счету примерно восемнадцать миллионов долларов. Адмирал хотел бы знать, снимались ли со счета деньги. Если да, то когда и какие суммы. Вам нетрудно узнать это, Ричард. Вопрос только в том, сколько времени вам понадобится.
— Все зависит от того, сколько в данном деле фальшивых имен, дутых компаний и прочей неразберихи. Он ведь может иметь счет даже во Внутренней Монголии. Маловероятно, конечно, но вы меня поймите. Сколько займет? Час, может, три. Прошу прощения, господин президент. Прошу прощения, господа, — сказал Холлисон и вышел из кабинета.
— Армии и морским пехотинцам будет приятно узнать, что Хокинс не удостоил их своим вниманием, — продолжал президент. — Только военно-воздушные и военно-морские силы. То, что он упоминает ВВС, при сложившихся обстоятельствах я еще могу понять. Но было бы интересно знать, почему он и военно-морские силы считает заслуживающими внимания. На сей счет он ничего не пишет. — Президент вздохнул. — Может, он не доверяет даже мне? Или же он знает что-то, что нам неизвестно?
— Я очень сомневаюсь, что он расскажет нам обо всем, даже когда представится такая возможность, — спокойно заметил сэр Джон.
* * *
Человек, о котором шла речь в Белом доме, в это же самое время на другом конце земли думал примерно о том же самом.
— Время — крылатая колесница, Джон. Жаль, не помню цитату до конца. — Откинувшись на спинку удобного кресла, с бокалом холодного лимонного сока в руке, Хокинс производил впечатление человека, находившегося в согласии со всем миром.
— Думаю, сэр, вы можете быть спокойны: пациент, как и ожидалось, ведет себя пока тихо. Наш плотник на борту «Ангелины» делает по размерам, которые нам дал Пентагон, специальную люльку для бомбы. К этой люльке будут приделаны две петли, чтобы с ней ничего не произошло даже при ухудшении погоды, чего, как вы сами чувствуете, пока не предвидится.
— Вот уж точно, — согласился адмирал, бросив взгляд на море через окно своей каюты. — Погода совсем не та, что нужно, Джон. Раз перед нами стоит апокалиптическая и судьбоносная задача, надо, чтобы дули ураганные и шквалистые ветры, лил проливной дождь, гремел гром, сверкали молнии, бушевали торнадо. В общем, чтобы были соответствующие погодные условия. А что мы имеем? Ослепительное июльское солнце, безоблачное синее небо и темное спокойное море, даже ряби нет. Тоска зеленая. Паршиво и то, что «Ангелина», если будет по-прежнему дуть тот же легкий ветерок, и половины пути до горизонта за неделю не покроет.
— Не стоит беспокоиться на этот счет, сэр. Погодные условия на Кикладах с начала июля и до середины сентября на удивление предсказуемы. Уже одиннадцать сорок пять. С минуты на минуту с северо-запада начнет дуть «мельтеми», сезонный ветер. Сила его достигает пяти-шести, а иногда и семи баллов. К вечеру он, как правило, замирает, но бывали случаи, когда он дул всю ночь. Такой ветер идеально подходит для «Ангелины». Люгеры, по верному замечанию Денхольма, совершенно бесполезны, когда им надо двигаться против ветра. Иное дело, когда ветер бьет прямо в корму, как в данном случае. «Ангелину» понесет в пролив Касос, к восточной оконечности Крита.
— Звучит, конечно, прекрасно. Но даже если Монтгомери сможет поднять бомбардировщик или умудрится проделать дыру в фюзеляже, не взорвав при этом всех нас, даже если ему удастся извлечь бомбу и спокойно переложить ее в люльку на «Ангелину», что произойдет, когда он достигнет пролива Касос? Не взорвется ли она?
— Все зависит от Уотерспуна и его команды. Мы рискуем меньше всего. Я разговаривал с доктором Уикрэмом. Он абсолютно убежден во внутренней стабильности водородных бомб — в конце концов, он сам их и создает. Он говорит, что если атомная бомба разорвется вблизи водородной, то взорвется и она. Другое дело — более отдаленный взрыв, произведенный на расстоянии в несколько миль. Эти бомбы уже дважды подверглись испытанию: первый раз — когда произошел взрыв в носовой части самолета, и затем — когда самолет на огромной скорости рухнул в море. Кроме того, есть надежда на то, что расстояние в значительной степени смягчит последствия возможного взрыва.
— К сожалению, для тех, кто на борту «Ангелины», это не будет иметь никакого значения. Что движет этим человеком, Джон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32