В машине было включено радио. Его любимая программа классической музыки. Хэммонду это понравилось. Приятная успокаивающая балетная музыка или, возможно, это была какая-то оркестровая сюита. Хэммонд обычно слушал эту же станцию, когда работал дома. Он ехал домой. Он будет один в своем кабинете работать, и слушать концерты и симфонии, как приветы невидимых друзей из прошлого. Он никогда особо не разбирался в музыке. Ведь не было связи между разработкой проекта декораций дешевой комнаты в отеле во Флегстаффе, штат Аризона, и симфонией Малера «Воскресение». Но музыка создавала атмосферу сосредоточенности, в которой его воображение могло работать свободно и продуктивно. Это было для него особым видом тишины. Пребывание разума в состоянии покоя стало весьма важным для него в последние несколько недель, особенно с тех пор, когда он понял, что должен избавиться сам и избавить остальных от Чарльза Уайлдмена.
– Это Руссель.
– Простите? – Хэммонд не ожидал, что она заговорит.
– Музыка. Альбер Руссель. – Она произнесла фамилию композитора, как показалось Хэммонду, с французским акцентом. – Музыка к балету «Пир паука».
– Я этого не знал.
– Это знают немногие. Балет был поставлен в 1913 году в Париже, но его затмила «Весна священная».
– Эту музыку я знаю, конечно.
– Но сейчас и этот балет подзабыли.
У нее была такая манера разговаривать, как будто она обращалась к кому-то вообще.
– Вы музыкант?
– Танцовщица. Была когда-то. – Она говорила, не глядя на него, и в голосе ее не было разочарования.
Раздался звонок, и Хэммонд вздрогнул. Он не понял, что звонит телефон в машине. Женщина подняла трубку, но ничего не сказала, только слушала. Хэммонд был уверен, что он мог слышать мужской голос.
Он вдруг испугался. Они ищут его, эти копы! Они обнаружили сгоревшую машину и идентифицировали Уайлдмена. Кто-то видел, как Хэммонд покидал место преступления и сообщил в полицию. Еще кто-то видел, как он садился в ее машину, возможно, тот, кто ехал в обратном направлении. Полицейские вычислили его и теперь, всего час спустя, обнаружили его и позвонили этой женщине. Он понимал, что этого просто не может быть, но все равно не мог отвязаться от подобных мыслей, настолько он был взвинчен. А ему нужно было это сделать.
– Буду там через полтора часа… – сказала женщина в трубку.
В первый раз она повернулась и посмотрела на него сквозь темные очки. Может быть, хотела сказать, что, мол, не суйте свой нос в мои дела, это личный разговор.
Хэммонд видел свое отражение в ее темных очках. Она не была полицейским. Он отвел взгляд и посмотрел в окно, пытаясь сделать вид, что глухой и не слушает ее. Он прикрыл глаза. Пустынный пейзаж стал расплываться. Он закричал про себя: «Прекрати терзаться! Прекрати выдумывать разные страхи!»
– Все прекрасно, – говорила женщина. – Я согласна… – послушай, мы сможем обсудить это позже… – Выслушав ответ мужчины, положила трубку.
Конечно, она не была полицейским. Она была просто женщиной, и у нее, наверное, с кем-то была любовная связь. Она не выглядела замужней. Интересно, а выглядел ли он сам женатым? Неожиданно ему в голову пришла сумасшедшая мысль – все, до мельчайших подробностей, рассказать этой женщине. Конечно, он этого не сделает. А не рассказать ли обо всем Доре, подумал он. Но это следовало сделать раньше, теперь уже поздно. Все кончено.
Они выехали из пустыни, и теперь женщина вела машину по какому-то маленькому городку. У первого светофора она остановилась. «Пир паука» все еще звучал по радио. Какое странное название, подумал Хэммонд, но очень подходящее. Уайлдмен и был пауком, хватающим людей, словно паук, в свою паутину. Теперь он мертвый паук, а паутина порвана.
Женщина не высказала никакого любопытства по отношению к Хэммонду, как будто ее совершенно не интересовало, что с ним случилось, и не хотелось задавать вопрос типа: где ваша машина? Вы живете в Лос-Анджелесе? Абсолютно никакого интереса.
Теперь, когда они ехали и остановились у светофора, Хэммонд поймал себя на том, что все чаще посматривает на эту женщину. Она была весьма эффектной и держалась с большим достоинством. Совершенно не его тип! Хэммонда обычно привлекали более открытые женщины, которые могли и любили поговорить, как Дора. И Бетти Мей.
Казалось, эта женщина принадлежит к совершенно иному типу людей. Он не мог себе представить, как он пытается соблазнить ее, с чего начинает осаду. Не похоже, что она откликнется на лесть. Он не смог бы протянуть руку и коснуться ее по-дружески.
На кого же она похожа? Кожа ее была очень бледной, и белизна эта подчеркивалась черным нарядом. На такой коже легко выступают синяки. Хэммонд пошевелился на сиденье – у него все болело. На теле женщины не было ни капли жира, ее не за что было ухватить. Она казалась очень жесткой и несгибаемой. Она будет великолепно выглядеть на фотографии в белом с черным наряде. Это так! Он представил ее в широкополой шляпе и голой, но не мог представить, как бы стал заниматься с ней любовью.
Внезапно перед его глазами предстала другая картина. Он мог представить себе эту женщину с Уайлдменом. Они лежали в постели, может быть, в том же мотеле. Она была сверху Уайлдмена, раскачиваясь вверх-вниз, вперед-назад. И играла музыка. Это была «Весна священная», та часть, которую Стравинский назвал «Игра насилия». Ритуальное, яростное, громкое, с криками и жестким ритмом, напряженное сражение жизни со смертью. Уайлдмен был ее мужчиной. Он мог бы заставить ее кончить, потому что она желала его. Ей была бы приятна жестокость. Эта женщина обожает ходить по краю пропасти.
Она выключила радио. Тишина. Он оглянулся: Глендейл.
– Вот и приехали, – сказала она. – Я высажу вас здесь.
– Благодарю вас.
Конечно, она не спросила, куда он поедет или как туда доберется. Хэммонд набрался храбрости и протянул ей руку. Она спокойно взяла ее, и они обменялись рукопожатием. Она крепко пожала руку, но сделала ЭТО вполне равнодушно. Его пораненной руке было очень больно. Хэммонд скривился, стараясь выдать ЭТО за улыбку, и открыл дверцу, чтобы выйти.
– Вот еще что, – сказала она. Хэммонд не ожидал, что она снова заговорит. Ее голос вдруг стал серьезным и тихим.
Вы можете сделать для меня одну вещь? Если кто-нибудь спросит – я вас не подвозила. Вы никогда не ездили в моей машине.
– Понятно, – сказал Хэммонд.
– Знаю.
Он посмотрел на нее. Что она знает? Ему так хотелось, чтобы она сняла очки. Она этого не сделала. Он закрыл дверцу машины. Она быстро отъехала, влившись в транспортный поток.
Всем есть что скрывать, подумал Хэммонд. Это обнадеживало. Значит, он не одинок.
7
И снова Хэммонду нужно было думать о том, как добраться домой. Он пошел в бар «Смеющаяся креветка» через улицу от того места, где женщина высадила его.
Там он вызвал по телефону такси. Уселся за стойку, заказал мартини с водкой и начал с того, что опрокинул стакан. Контроль над собой – вот что ему нужно теперь. И еще крепкий ледяной коктейль. И – все забыть! Он возвращался домой к Доре. Это был как бы второй исход, который станет началом новой жизни. Первым был день после последней вечеринки по окончании съемок. Он ехал на машине из Флегстаффа, тысячу миль по пустыне, вспоминая и страдая от этих воспоминаний. С тех пор, казалось ему, вся его жизнь состоит из поездок на автомобилях, длинных и коротких, как попойки, и сегодня с этой катастрофой все кончилось. Теперь поездки закончены. Ему нужно расслабиться. Теперь повезут его. Такси завершит этот цикл.
Сидя в баре «Смеющаяся креветка» в Глендейле, Хэммонд изучал сверкающие бутылки. Он посмотрел на свое отражение в зеркале, и на него нахлынули воспоминания. Он прижал холодный стакан к ссадине на лбу. Может, будет шрам, как у дуэлянтов, вечная эмблема его храбрости?
– Хэммонд!
Мужской голос ворвался в шум разговоров и грохот рекламы по ТВ, резко ударил по обнаженным нервам Хэммонда.
«Уайлдмен!» – Хэммонд сжался от ужаса.
– Кто вызывал такси? Кто тут Хэммонд?
Хэммонд резко повернулся. Неподалеку стоял молодой человек, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь клубы дыма. Хэммонд с облегчением выдохнул воздух и замахал руками, приветствуя водителя, как друга, пришедшего на помощь.
– Я здесь. Сейчас иду!
Он залпом выпил второй стакан мартини с водкой, оставил два доллара чаевых и сполз с высокого стула. Хэммонду было больно идти, голова раскалывалась от пульсирующей боли, но алкоголь хотя бы приостановил дрожь в руках.
По пути к выходу он взял пару мятных лепешек из вазочки у кассы. Трогательная привычка – заглушать запах алкоголя. Доре не нравилось, что он выпивал в течение всего дня. Действительно, когда они только поженились, он пил слишком много, он сам это признавал. Дора искренне беспокоилась о нем, но не донимала его придирками, как полагается молодой жене. Его это тоже волновало. Хэммонд чуть было не стал заядлым пьяницей, который начинает пить с утра. Он понимал, что это не принесет пользы никому, и меньше всего Полетт. Сейчас он пил когда больше, когда меньше.
Таксист, который жил в Глендейле, не знал улиц Вест-сайда в Лос-Анджелесе. Хэммонд показал ему кратчайшую дорогу на Ранчо-парк. Сев на заднее сиденье, он увидел, что марка машины – «олдсмобиль», но более поздняя модель по сравнению с той, из которой он недавно выбрался живым. Но тем не менее это был «олдс». Эй, не следует вздрагивать от каждого совпадения и во всем видеть какую-то связь! Это не приведет ни к чему хорошему.
«Ты должен думать о своем доме, – сказал себе Хэммонд, – он является твоей опорой. Ты сидишь в безопасности в автомобиле и едешь домой к жене и дочери, к нормальной жизни. Это сумасшествие кончилось. Ради Христа, подумай о Доре!»
– Эй, осторожно, – предупредил Хэммонд водителя, когда тот превысил скорость, чтобы обогнать грузовик. – Вы слишком быстро едете!
– Хорошо.
– Зачем рисковать и нарываться на штраф?
Хэммонд увидел красиво накрытый для ужина стол.
– По какому случаю? – спросил он.
Пандора поставила их лучший сервиз, подарок отца – старинный «Королевский Копенгагенский». Альфред Хартен никогда не покупал в подарок новые вещи. Льняные салфетки были густо-синего цвета, а скатерть ее любимого розового.
– Мне просто так захотелось, – ответила Дора. Не зная того, она отмечала смерть Уайлдмена.
Хэммонд обнял ее сзади, сжал ее груди, и Дора вздохнула. Он нащупал застежку лифчика через одежду.
– Придется тебе подождать, – прошептала Пандора, взяла его правую руку, поднесла к губам и поцеловала ладонь.
– Что это? Ты порезался? – Она смотрела на рану, которую он получил в тот момент, когда машина Уайлдмена врезалась в его машину.
Хэммонд уже придумал объяснение.
– Это случилось в туалете на студии. Какой-то идиот оставил разбитый стакан в раковине, а я не увидел.
– Я сейчас продезинфицирую.
Он не стал протестовать, когда Пандора повела его в ванную комнату на первом этаже и осторожно приложила пластырь к ране. Она заметила царапину на лбу и улыбнулась.
– Как прошло совещание? У вас что, развернулось сражение, и ты принял в нем участие?
– Нет, до сих пор мы не пришли ни к чему определенному.
– Может быть, неплохо бы тебе отдохнуть недельку-другую. У тебя уже давно не было никакого просвета в работе. – Пандора расстроилась из-за порезов.
– Если я не работаю, то чувствую себя несчастным, – сказал Хэммонд.
Пандора отвернулась. Ей снова живо представился шрам на теле мужчины, она почувствовала на губах его загрубевшую кожу.
Хэммонд пошел в душ и внимательно осмотрел свое тело. Вскоре на нем появятся огромные синяки. Ему нужно быть осторожным, когда он станет раздеваться. В некоторых местах не прекращалась пульсирующая боль. Он постарается не показывать виду, что ему больно от малейшего движения.
В спальне Хэммонд, страшно усталый, сел на кровать и переключил телевизор на местные новости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46