Очень скоро я отправлюсь навестить Риту Монро. Неважно, как получится.
Подойдя к дому, где жила мать, я глубоко вздохнул и постучал. Дверь мне открыла пожилая женщина в форме медсестры. Она произнесла:
– Да?
– Я Джек Тейлор.
Женщине понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить:
– Сын?
– Да.
Мне показалось, что она была поражена. Я спросил:
– Войти можно?
– Да… конечно. Я просто удивилась.
Медсестра отступила, чтобы дать мне пройти.
Я поинтересовался:
– Почему?
– Святой отец Малачи упоминал о вас… Но он сказал, что вы вряд ли зайдете.
– Он ошибся.
Она провела меня на кухню и сообщила:
– Я миссис Росс. Я лишь недавно снова стала работать медсестрой… частной медсестрой.
Женщина только что приготовила чай. На столе стояла открытая коробка с печеньем. Работало радио. Шинед О'Коннор как раз начала петь «Чиквититу».
Пока она пела, мы молчали. Медсестра заметила:
– Я обожаю «Абба». Не подозревала, что кто-то еще может спеть эту песню.
Мне хотелось сказать:
– У вас есть чай, печенье и радио. Какое отношение, мать твою, это имеет к работе медсестры?
Но слишком поздно было изображать из себя заботливого сына. Я спросил:
– Как она?
Медсестра бросила взгляд на стол, потом сложила руки на груди:
– Не стану скрывать, что это серьезно. Однако она делает большие успехи. Правая сторона ее тела и лица парализованы, она еще не может говорить. Но она все понимает, и силы ее с каждым днем крепнут. Я кивнул, и медсестра продолжила:
– Ваша мать святая. Она…
Медсестра замолчала. Пришла моя очередь продолжить восхваления. Я спросил:
– Я могу ее видеть?
Я был бы счастлив получить отрицательный ответ, но женщина сказала:
– Конечно. Она наверху. Я пойду с вами.
– Вот этого не надо, пейте свой чай.
Медсестра не стала настаивать. Я поднялся на второй этаж, минутку постоял и постучал. Потом сообразил, что мать не может ответить, и вошел. Мои чувства легко было бы понять, прочитав следующий отрывок:
Мэри, мать холостых клириков, которые повернулись спиной к человеческой расе, подарила святому Августину идеальную небесную копию его собственной властной матери.
Так писал Томас Кахилл в своей книге «Как ирландцы спасли цивилизацию».
Я был готов к тому, что она сильно изменилась. Но действительность превзошла мои ожидания. Мать стала старухой. Ее главной чертой всегда была энергичность. Разумеется, это была темная энергия, она не возникала из доброты. Скорее рождалась из злобы и глубокой горечи. Но, так или иначе, она ее питала и давала ей силы постоянно пребывать в движении.
Мать сидела в кресле. Все ее тело сжалось, как будто она потеряла стержень. Правая рука неподвижно лежала на коленях, лицо было искажено, а из уголка рта текла струйка слюны.
Самое скверное было то, что я не знал, как к ней обратиться. Сказал:
– Мама.
Это прозвучало искусственно и неуклюже. Я не просто сел на край кровати, я на нее почти упал. Я думал, что моя мать потеряла способность так на меня воздействовать. Глаза ее были тусклыми, невидящими. Казалось, она меня не заметила.
Тишина давила.
Мне никогда не приходилось видеть мать молчащей. Обычно она непрерывно жаловалась, упрекала, угрожала, но была явно живой. Я произнес:
– Это Джек.
Почувствовал, как сдавило в груди, и добавил:
– Твой сын.
Я попытался вспомнить время, когда мы были близки. Но ничего не приходило в голову. Я помнил только, как она постоянно унижала отца. Он сносил все безропотно. Он поощрял мое увлечение книгами. Смастерил для меня большой книжный шкаф, несмотря на презрительную реакцию матери.
«Книги! Можно подумать, ими можно заплатить за аренду».
Еще я открыл для себя хоккей на траве. Эти две вещи, книги и спорт, занимали все мое время. Стоило мне поступить в Темплмор, как мать немедленно продала книги и сожгла шкаф. Тогда отец сказал:
– У нее была трудная жизнь.
Возможно, именно в тот момент я стал взрослым. Стал понимать. Сказал:
– И она хочет, чтобы наша была еще труднее.
Теперь пришла ее очередь. Я пошел к раковине, намочил полотенце и вернулся с ним в комнату. Осторожно вытер слюну с ее подбородка и подумал: «Смогу ли я обнять ее?»
Не смог.
Когда меня выгнали из полиции, мать заявила:
– Я знала, что из тебя не выйдет ничего путного.
Чем хуже я себя вел, тем легче ей было изображать из себя мученицу. Глядя сейчас на ее беспомощность, я проговорил:
– Может, ты думаешь, что пришло время примирения, но… это просто все очень печально.
Я двинулся к двери, хотел оглянуться, но мать уже сожгла во мне душу. Я спустился по лестнице. Появилась медсестра и спросила:
– Все прошло хорошо?
– Да.
– Уверена, ей станет легче.
Я не смог сдержаться:
– Откуда такая уверенность?
Она смешалась, поколебалась и ответила:
– Я хочу сказать, она теперь знает, что приходил сын.
– Ни черта она не знает.
Мой гнев поразил нас обоих. Я не хотел отыгрываться на медсестре, но она оказалась под рукой. Я взглянул на свою правую руку, которая так крепко сжала перила, что стала казаться прозрачной. Медсестра направилась в кухню. Я попросил:
– Позвоните мне, если будут изменения.
Я уже дошел до двери, когда женщина сказала:
– Я понимаю, вам тяжело видеть ее в таком состоянии.
Мне хотелось повернуться, послать ее с ее пониманием куда подальше, но я ограничился тем, что сказал:
– Тяжело? Правильно, именно так.
Надеюсь, я не слишком громко хлопнул дверью.
– Я прошел по Колледж-роуд, чувствуя, что меня преследует тьма. Уверен, обернись я – она бы меня поглотила. Соблазн обнять тьму был велик В моей голове все звучали и звучали слова, которые повторяют, ведя приговоренного на казнь: «Мертвец идет». Алкоголики живут каждым отдельным днем, ощущая неизбежность рока. Когда я добрался до Фейер-Грин, отходил автобус. Меня охватило непреодолимое желание оказаться в нем. Я уселся на парапет, подальше от всяческих искушений, планов и мечтаний. Никогда еще я не был так близок к тому, чтобы сдаться. Недалеко от меня сидел потрепанный пьяница. У ног его стояло с полдюжины пластиковых пакетов. Из одного из них он достал бутылку «Бакфаста» и поставил ее на голову. Я был совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, смотрел прямо на него. Он не замечал ни меня, ни кого-либо другого.
Он начал петь. Снова «Абба». Поверить невозможно.
«Фернандо».
Голос был чистым, на удивление хорошо поставленным. Я почувствовал слезы на глазах и выругал себя за излишнюю сентиментальность.
«Абба»!.. В смысле… А… да ладно.
29
Я буду писать, и я не стану лгать. Так что когда самодеятельные писатели советуют поискать в себе ребенка, я полагаю, они не имеют в виду меня.
Андреа Дворкин. «Глубокая печаль»
Рано утром мне позвонил адвокат. Начал он следующим образом:
– Вы заплатили за урон, нанесенный разбитым стеклом.
– Да.
– Это помогло.
– В самом деле?
– Ну да. Я рад сообщить вам, что остальные обвинения сняты.
– Даже предъявленные полицией?
– Я играю в гольф с Кленси. Очень приятный малый. Он, безусловно, не станет преследовать своего.
– Он так сказал?
– Не совсем, но ведь вы тоже служили в полиции.
– Я поражен.
– Такая уж у меня работа – поражать людей.
– Что я могу сказать? Спасибо.
– Вообще-то вам надо благодарить не меня.
И он повесил трубку.
Я позвонил Кирстен. Она долго не подходила к телефону, потом отозвалась:
– Слушаю.
– Кирстен, это Джек.
Минутное молчание, затем:
– Полагаю, ты уже в курсе хороших новостей.
– Да, и я думаю, что без тебя не обошлось.
– Ты так думаешь?
– А разве нет?
– Мне не хотелось, чтобы ты попал в тюрьму… или кто-то еще.
– Я это оценил.
– Надеюсь.
Клик.
Утро выдалось ясным, даже с намеком на жару. Я направился в Ньюкасл. Пора навестить Риту Монро. Мне хотелось увидеть, как она прореагирует на мое сообщение, что я знаю, кто она такая. Возможно, она даже не вспомнит мать Билла, но она точно не забудет монастырь Святой Магдалины. Я об этом позабочусь.
Когда я нажимал на кнопку звонка, сердце мое стучало. Никто не отозвался. Я отступил на шаг и посмотрел на окна. Из соседнего дома вышел мужчина и сказал:
– Она вам не откроет.
– Почему?
– Умерла.
– Что?
– Сердечный приступ, как раз на том месте, где вы стоите. Она ходила в магазин. Продукты раскатились по дорожке.
– Когда?
– Три дня назад.
Он присмотрелся ко мне и спросил:
– Вы ее родственник?
– Нет.
– Я так и думал. Она держалась скрытно. Достаточно вежливо, но дружелюбной ее никак нельзя было назвать. Слышал, будто она была учительницей.
Я повернулся, чтобы уйти, и мужчина сказал:
– Думаю, дом продадут.
Потом добавил:
– Только бы не сдавали студентам. Вот уж мне тогда не повезет.
Следующие несколько недель я не высовывался, принимал совсем мало «колес» и выпивал только две кружки пива вечером. Умудрился совсем отказаться от виски. Почти чистая жизнь, во всяком случае, с моей точки зрения.
И я читал, не так быстро, но самые разные книги. Снова начал обращать внимание на мир.
Джеффри Арчел отправился в тюрьму, и предсказания упадка повсеместно оправдались. Конечно, виноват в этом был не Арчер, но два события совпали. В Генуе массовые беспорядки, а Тим Хенман снова проиграл на Уимблдоне.
Миссис Бейли заметила:
– Вы, похоже, ведете очень тихую жизнь.
Я вяло ей улыбнулся, давая понять, что это часть генерального плана, и она добавила:
– Недавно казалось, что вся Вселенная свалилась вам на голову.
Я много думал о зле и его проявлениях в моей жизни. Не знаю, возможно, было во мне нечто, что его привлекало, или все происходило по воле случая. Я обратился к Скотту Пеку за разъяснениями. Он сказал:
Типично для тех, кто сам олицетворяет зло, обвинять в этом других. Будучи не в состоянии объяснить свои собственные недостатки, они оправдывают их наличие, обвиняя других. Если необходимо, они во имя справедливости способны даже уничтожить этих других.
Если вам вздумается прочитать о настоящем, большом зле, вы не должны пропустить книгу Пека «Люди лжи».
Подумал о своей спокойной жизни: «Так я могу и привыкнуть».
Я заходил к Джеффу переброситься парой слов, чаще всего по вечерам. Однажды он сказал:
– Из твоих глаз исчезла затравленность.
– Я почувствовал свободу.
Я даже несколько раз навестил мать. Заметных изменений в ее состоянии я не обнаружил, но в моем отношении такие изменения произошли. Я уже не так ненавидел эти посещения и чувствовал, как исчезает стена отчуждения. Я ждал появления Терри Бойла, но так и не дождался. И что бы я ему сказал? Что я не занимаюсь делом Кирстен, потому что она вытащила меня из тюрьмы?
Я сидел в пабе Джеффа, наслаждаясь своей спокойной жизнью. Вошел мужчина, остановился около меня. Я не сразу выудил его лицо из памяти. Молодой, смуглая кожа… Я рискнул:
– Джеральдо?
Я познакомился с ним на вечеринке у Терри. Он был его партнером. Джеральдо сказал:
– Да… Терри говорил, вы всегда ходите сюда.
Еще на той вечеринке я почувствовал, что есть в нем нечто располагающее. Я спросил:
– Что будете пить?
– Nada… ничего… gracias.
– Садитесь.
Он сел.
Казалось, он сейчас расплачется. Я дал ему время взять себя в руки и поинтересовался:
– Что случилось?
– Терри…
– Что с ним?
– Он в коме.
Он произнес это как «комма». Продолжил:
– Он пошел к той женщине.
Помолчал… потом отрывисто произнес:
– К этой diabla, и теперь он в коме.
Мне не нужно было спрашивать, кого Джеральдо имеет в виду.
Кирстен.
– Расскажите, что произошло.
– Он поехал к ней домой. Она говорит, что он выпил… много выпил… и, возможно, употреблял наркотики.
Он умоляюще взглянул на меня и всплеснул руками:
– Но, сеньор Тейлор, вы же его знаете. Он выпивает рюмку… две… todos… не больше… и никогда не прикасается к наркотикам. Он их ненавидит. Она говорит, он выпил много всего. Она ложится в постель, и утром он больной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Подойдя к дому, где жила мать, я глубоко вздохнул и постучал. Дверь мне открыла пожилая женщина в форме медсестры. Она произнесла:
– Да?
– Я Джек Тейлор.
Женщине понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить:
– Сын?
– Да.
Мне показалось, что она была поражена. Я спросил:
– Войти можно?
– Да… конечно. Я просто удивилась.
Медсестра отступила, чтобы дать мне пройти.
Я поинтересовался:
– Почему?
– Святой отец Малачи упоминал о вас… Но он сказал, что вы вряд ли зайдете.
– Он ошибся.
Она провела меня на кухню и сообщила:
– Я миссис Росс. Я лишь недавно снова стала работать медсестрой… частной медсестрой.
Женщина только что приготовила чай. На столе стояла открытая коробка с печеньем. Работало радио. Шинед О'Коннор как раз начала петь «Чиквититу».
Пока она пела, мы молчали. Медсестра заметила:
– Я обожаю «Абба». Не подозревала, что кто-то еще может спеть эту песню.
Мне хотелось сказать:
– У вас есть чай, печенье и радио. Какое отношение, мать твою, это имеет к работе медсестры?
Но слишком поздно было изображать из себя заботливого сына. Я спросил:
– Как она?
Медсестра бросила взгляд на стол, потом сложила руки на груди:
– Не стану скрывать, что это серьезно. Однако она делает большие успехи. Правая сторона ее тела и лица парализованы, она еще не может говорить. Но она все понимает, и силы ее с каждым днем крепнут. Я кивнул, и медсестра продолжила:
– Ваша мать святая. Она…
Медсестра замолчала. Пришла моя очередь продолжить восхваления. Я спросил:
– Я могу ее видеть?
Я был бы счастлив получить отрицательный ответ, но женщина сказала:
– Конечно. Она наверху. Я пойду с вами.
– Вот этого не надо, пейте свой чай.
Медсестра не стала настаивать. Я поднялся на второй этаж, минутку постоял и постучал. Потом сообразил, что мать не может ответить, и вошел. Мои чувства легко было бы понять, прочитав следующий отрывок:
Мэри, мать холостых клириков, которые повернулись спиной к человеческой расе, подарила святому Августину идеальную небесную копию его собственной властной матери.
Так писал Томас Кахилл в своей книге «Как ирландцы спасли цивилизацию».
Я был готов к тому, что она сильно изменилась. Но действительность превзошла мои ожидания. Мать стала старухой. Ее главной чертой всегда была энергичность. Разумеется, это была темная энергия, она не возникала из доброты. Скорее рождалась из злобы и глубокой горечи. Но, так или иначе, она ее питала и давала ей силы постоянно пребывать в движении.
Мать сидела в кресле. Все ее тело сжалось, как будто она потеряла стержень. Правая рука неподвижно лежала на коленях, лицо было искажено, а из уголка рта текла струйка слюны.
Самое скверное было то, что я не знал, как к ней обратиться. Сказал:
– Мама.
Это прозвучало искусственно и неуклюже. Я не просто сел на край кровати, я на нее почти упал. Я думал, что моя мать потеряла способность так на меня воздействовать. Глаза ее были тусклыми, невидящими. Казалось, она меня не заметила.
Тишина давила.
Мне никогда не приходилось видеть мать молчащей. Обычно она непрерывно жаловалась, упрекала, угрожала, но была явно живой. Я произнес:
– Это Джек.
Почувствовал, как сдавило в груди, и добавил:
– Твой сын.
Я попытался вспомнить время, когда мы были близки. Но ничего не приходило в голову. Я помнил только, как она постоянно унижала отца. Он сносил все безропотно. Он поощрял мое увлечение книгами. Смастерил для меня большой книжный шкаф, несмотря на презрительную реакцию матери.
«Книги! Можно подумать, ими можно заплатить за аренду».
Еще я открыл для себя хоккей на траве. Эти две вещи, книги и спорт, занимали все мое время. Стоило мне поступить в Темплмор, как мать немедленно продала книги и сожгла шкаф. Тогда отец сказал:
– У нее была трудная жизнь.
Возможно, именно в тот момент я стал взрослым. Стал понимать. Сказал:
– И она хочет, чтобы наша была еще труднее.
Теперь пришла ее очередь. Я пошел к раковине, намочил полотенце и вернулся с ним в комнату. Осторожно вытер слюну с ее подбородка и подумал: «Смогу ли я обнять ее?»
Не смог.
Когда меня выгнали из полиции, мать заявила:
– Я знала, что из тебя не выйдет ничего путного.
Чем хуже я себя вел, тем легче ей было изображать из себя мученицу. Глядя сейчас на ее беспомощность, я проговорил:
– Может, ты думаешь, что пришло время примирения, но… это просто все очень печально.
Я двинулся к двери, хотел оглянуться, но мать уже сожгла во мне душу. Я спустился по лестнице. Появилась медсестра и спросила:
– Все прошло хорошо?
– Да.
– Уверена, ей станет легче.
Я не смог сдержаться:
– Откуда такая уверенность?
Она смешалась, поколебалась и ответила:
– Я хочу сказать, она теперь знает, что приходил сын.
– Ни черта она не знает.
Мой гнев поразил нас обоих. Я не хотел отыгрываться на медсестре, но она оказалась под рукой. Я взглянул на свою правую руку, которая так крепко сжала перила, что стала казаться прозрачной. Медсестра направилась в кухню. Я попросил:
– Позвоните мне, если будут изменения.
Я уже дошел до двери, когда женщина сказала:
– Я понимаю, вам тяжело видеть ее в таком состоянии.
Мне хотелось повернуться, послать ее с ее пониманием куда подальше, но я ограничился тем, что сказал:
– Тяжело? Правильно, именно так.
Надеюсь, я не слишком громко хлопнул дверью.
– Я прошел по Колледж-роуд, чувствуя, что меня преследует тьма. Уверен, обернись я – она бы меня поглотила. Соблазн обнять тьму был велик В моей голове все звучали и звучали слова, которые повторяют, ведя приговоренного на казнь: «Мертвец идет». Алкоголики живут каждым отдельным днем, ощущая неизбежность рока. Когда я добрался до Фейер-Грин, отходил автобус. Меня охватило непреодолимое желание оказаться в нем. Я уселся на парапет, подальше от всяческих искушений, планов и мечтаний. Никогда еще я не был так близок к тому, чтобы сдаться. Недалеко от меня сидел потрепанный пьяница. У ног его стояло с полдюжины пластиковых пакетов. Из одного из них он достал бутылку «Бакфаста» и поставил ее на голову. Я был совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, смотрел прямо на него. Он не замечал ни меня, ни кого-либо другого.
Он начал петь. Снова «Абба». Поверить невозможно.
«Фернандо».
Голос был чистым, на удивление хорошо поставленным. Я почувствовал слезы на глазах и выругал себя за излишнюю сентиментальность.
«Абба»!.. В смысле… А… да ладно.
29
Я буду писать, и я не стану лгать. Так что когда самодеятельные писатели советуют поискать в себе ребенка, я полагаю, они не имеют в виду меня.
Андреа Дворкин. «Глубокая печаль»
Рано утром мне позвонил адвокат. Начал он следующим образом:
– Вы заплатили за урон, нанесенный разбитым стеклом.
– Да.
– Это помогло.
– В самом деле?
– Ну да. Я рад сообщить вам, что остальные обвинения сняты.
– Даже предъявленные полицией?
– Я играю в гольф с Кленси. Очень приятный малый. Он, безусловно, не станет преследовать своего.
– Он так сказал?
– Не совсем, но ведь вы тоже служили в полиции.
– Я поражен.
– Такая уж у меня работа – поражать людей.
– Что я могу сказать? Спасибо.
– Вообще-то вам надо благодарить не меня.
И он повесил трубку.
Я позвонил Кирстен. Она долго не подходила к телефону, потом отозвалась:
– Слушаю.
– Кирстен, это Джек.
Минутное молчание, затем:
– Полагаю, ты уже в курсе хороших новостей.
– Да, и я думаю, что без тебя не обошлось.
– Ты так думаешь?
– А разве нет?
– Мне не хотелось, чтобы ты попал в тюрьму… или кто-то еще.
– Я это оценил.
– Надеюсь.
Клик.
Утро выдалось ясным, даже с намеком на жару. Я направился в Ньюкасл. Пора навестить Риту Монро. Мне хотелось увидеть, как она прореагирует на мое сообщение, что я знаю, кто она такая. Возможно, она даже не вспомнит мать Билла, но она точно не забудет монастырь Святой Магдалины. Я об этом позабочусь.
Когда я нажимал на кнопку звонка, сердце мое стучало. Никто не отозвался. Я отступил на шаг и посмотрел на окна. Из соседнего дома вышел мужчина и сказал:
– Она вам не откроет.
– Почему?
– Умерла.
– Что?
– Сердечный приступ, как раз на том месте, где вы стоите. Она ходила в магазин. Продукты раскатились по дорожке.
– Когда?
– Три дня назад.
Он присмотрелся ко мне и спросил:
– Вы ее родственник?
– Нет.
– Я так и думал. Она держалась скрытно. Достаточно вежливо, но дружелюбной ее никак нельзя было назвать. Слышал, будто она была учительницей.
Я повернулся, чтобы уйти, и мужчина сказал:
– Думаю, дом продадут.
Потом добавил:
– Только бы не сдавали студентам. Вот уж мне тогда не повезет.
Следующие несколько недель я не высовывался, принимал совсем мало «колес» и выпивал только две кружки пива вечером. Умудрился совсем отказаться от виски. Почти чистая жизнь, во всяком случае, с моей точки зрения.
И я читал, не так быстро, но самые разные книги. Снова начал обращать внимание на мир.
Джеффри Арчел отправился в тюрьму, и предсказания упадка повсеместно оправдались. Конечно, виноват в этом был не Арчер, но два события совпали. В Генуе массовые беспорядки, а Тим Хенман снова проиграл на Уимблдоне.
Миссис Бейли заметила:
– Вы, похоже, ведете очень тихую жизнь.
Я вяло ей улыбнулся, давая понять, что это часть генерального плана, и она добавила:
– Недавно казалось, что вся Вселенная свалилась вам на голову.
Я много думал о зле и его проявлениях в моей жизни. Не знаю, возможно, было во мне нечто, что его привлекало, или все происходило по воле случая. Я обратился к Скотту Пеку за разъяснениями. Он сказал:
Типично для тех, кто сам олицетворяет зло, обвинять в этом других. Будучи не в состоянии объяснить свои собственные недостатки, они оправдывают их наличие, обвиняя других. Если необходимо, они во имя справедливости способны даже уничтожить этих других.
Если вам вздумается прочитать о настоящем, большом зле, вы не должны пропустить книгу Пека «Люди лжи».
Подумал о своей спокойной жизни: «Так я могу и привыкнуть».
Я заходил к Джеффу переброситься парой слов, чаще всего по вечерам. Однажды он сказал:
– Из твоих глаз исчезла затравленность.
– Я почувствовал свободу.
Я даже несколько раз навестил мать. Заметных изменений в ее состоянии я не обнаружил, но в моем отношении такие изменения произошли. Я уже не так ненавидел эти посещения и чувствовал, как исчезает стена отчуждения. Я ждал появления Терри Бойла, но так и не дождался. И что бы я ему сказал? Что я не занимаюсь делом Кирстен, потому что она вытащила меня из тюрьмы?
Я сидел в пабе Джеффа, наслаждаясь своей спокойной жизнью. Вошел мужчина, остановился около меня. Я не сразу выудил его лицо из памяти. Молодой, смуглая кожа… Я рискнул:
– Джеральдо?
Я познакомился с ним на вечеринке у Терри. Он был его партнером. Джеральдо сказал:
– Да… Терри говорил, вы всегда ходите сюда.
Еще на той вечеринке я почувствовал, что есть в нем нечто располагающее. Я спросил:
– Что будете пить?
– Nada… ничего… gracias.
– Садитесь.
Он сел.
Казалось, он сейчас расплачется. Я дал ему время взять себя в руки и поинтересовался:
– Что случилось?
– Терри…
– Что с ним?
– Он в коме.
Он произнес это как «комма». Продолжил:
– Он пошел к той женщине.
Помолчал… потом отрывисто произнес:
– К этой diabla, и теперь он в коме.
Мне не нужно было спрашивать, кого Джеральдо имеет в виду.
Кирстен.
– Расскажите, что произошло.
– Он поехал к ней домой. Она говорит, что он выпил… много выпил… и, возможно, употреблял наркотики.
Он умоляюще взглянул на меня и всплеснул руками:
– Но, сеньор Тейлор, вы же его знаете. Он выпивает рюмку… две… todos… не больше… и никогда не прикасается к наркотикам. Он их ненавидит. Она говорит, он выпил много всего. Она ложится в постель, и утром он больной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26