Часть вторая
Фантастика
Лифт
Hа факультете было три лифта. Тот, который в глубине, не работал уже много лет. Его отключили в результате различных поломок электрического и механического характера. Он часто останавливался между этажами, так что пассажирам приходилось кричать – звать на помощь. (Кнопка вызова диспетчера в лифте была, но никто никогда не отзывался.) Поскольку многие из сотрудников факультета страдали ярко выраженной клаустрофобией, лифт отключили вообще. Он совершил свое последнее путешествие с конечной остановкой в подвале, где и остался стоять в грудах строительного мусора.
В течение многих лет на него бросали окурки, фантики от конфет и бумажные шарики. Ничто не нарушало его спокойствия, за исключением последней попытки вернуть его к жизни, которая завершилась падением человеческого тела на крышу кабины. Потом были похороны, в среду, во второй половине дня. Здание оставалось пустынным из-за забастовки, грозившей стать бесконечной; о последствиях этой забастовки я еще скажу позже. Никто не слышал ни крика Сельвы Гранадос, упавшей с четвертого этажа, ни грохота от удара ее тела о крышу лифта.
В пятницу по окончании презентации «Замен» одна из давнишних приятельниц Конде потеряла профессора из виду из-за суматохи на выходе и поднялась на четвертый этаж в поисках кафедры аргентинской литературы. Она не нашла кафедру» потому что Конде распорядился снять и почистить бронзовую табличку, и она прошла мимо нужной двери. Но в любом случае профессора на кафедре не было. Женщина остановилась в ожидании лифта, не зная, что он не работает. Когда она заглянула в шахту, она увидела тело, лежавшее посреди бумаг и пустых жестяных банок.
Она не испугалась. То есть она испугалась, но гораздо страшнее было другое: здание как будто вымерло. Женщина спустилась на первый этаж и встретила там курьера, который ей не поверил, но, уступая ее настойчивости, все-таки заглянул в шахту. В это время в зале, где проходила презентация, уже никого не было, а Конде в компании избранных сидел за аперитивом в соседнем баре. Желая избавиться от нежелательных гостей (к их числу относился и я), которые собирались устроить в его честь банкет (лично я этого не хотел), Конде заявил, что отправляется домой. А узкий круг «приближенных» был оповещен заранее.
Мне бы очень хотелось пересказать мнение женщины, которая обнаружила тело, и привести заключение судебного медэксперта, а также другие документальные материалы, – но я их не видел. И с женщиной не общался. Обо всем этом я узнал из рассказа Гаспара Трехо, который использовал свой кредит доверия, а иногда и право на вымысел, взамен официальных бумаг.
– Меня не интересуют сообщения информаторов, – заявил он. – я веду поиски в забытых и никому не нужных архивах, в пожелтевших докладах, в полумраке заброшенных кабинетов. И иногда нахожу очень веские доводы.
В эту же субботу Трехо съездил в морг и ознакомился с предварительным заключением медиков: Сельза Гранадос погибла в результате многочисленных переломов черепа, смерть наступила мгновенно. Он попросил в полиции отчет о предметах, обнаруженных рядом с телом. Ему дали следующий список: двадцать экземпляров последнего тиража «Утерянных бумаг» (с подзаголовком «Приближается час правды»), светло-зеленая сумка из искусственной крокодиловой кожи, почти пустой бумажник, косметичка, баллончик с паралитическим газом, пара неиспользованных батареек и несколько рукописных текстов. И хотя Трехо специально поинтересовался в своем запросе о магнитофонной кассете, его заверили, что кассеты при трупе не было.
Последнее стихотворение
В воскресенье вечером я зашел в зал, где покоилось тело Гранадос. Я испытывал смутное беспокойство; я рылся в памяти в поисках хотя бы одного приятного воспоминания о покойной и остановился на эпизоде, когда она подарила мне свою книгу стихов. В зале было немноголюдно, присутствовали большей частью прибывшие издалека родственники. Я так и не понял, зачем я туда пришел. Я уже был готов уйти, когда какой-то усатый мужчина остановил меня и спросил, кто я. Я объяснил ему вкратце, кто я такой, и, вопреки своим убеждениям, попытался сказать о профессоре Сельве Гранадос несколько теплых слов.
– Я ее брат, – сказал мужчина. – Мы с ней не виделись уже три года, но мы всегда были очень привязаны друг к другу. Иногда она мне писала.
– И чего писала?
– Рассказывала о своих неприятелях.
– Она кого-нибудь выделяла особо?
– Некоего Конде. Я, кстати, никогда не понимал причин этой неприязни. Думаю, Сельву преследовали по политическим соображениям. В полиции утверждают, что это было самоубийство. Они говорят, что нашли рядом с телом прощальную записку.
– А вы что думаете?
– Она была способна на все. Если мне скажут, что она кого-то убила, я поверю. Если мне скажут, что у нее в сумке была бомба, я тоже поверю, потому что она всегда была женщиной увлекающейся. Но покончить с собой – никогда. По крайней мере в одиночку. Я уверен, что с ней кто-то был, когда это произошло.
Я уже уходил, когда пришел Трехо. Я никак не ожидал встретить его здесь, впрочем, он меня – тоже. Вместо того чтобы попытаться остаться незамеченным, он сразу сделался центром внимания (вторым, скажем так, после гроба). Он разговаривал одновременно со всеми, кто находился в зале, утешал какую-то женщину, что рыдала у него на плече, и, воспользовавшись приобретенным доверием, высказал пару подходящих к случаю сентенций. Мне было скучно, и я увлек его к выходу.
– У вас что, новое хобби? Массовик-затейник на бдении у гроба покойной?
– Я работаю. Мне надо узнать, не встречался ли с ней в последнее время кто-нибудь из родных.
– Для чего?
Нам нужно выяснить, с кем конкретно встречалась Сельва Гранадос. Вполне вероятно, что ее убили, чтобы она не смогла использовать имевшуюся у нее информацию.
– Вы не верите, что это было самоубийство?
– Если бы она прыгнула в шахту по собственной воле она упала бы на ноги. А она упала головой. Пойдемте выпьем чего-нибудь покрепче, поговорим о преступлениях и забудем о горестях жизни.
Было уже поздно, и нам пришлось походить по району, – который мы оба не знали совсем, – чтобы найти открытое кафе.
– Во вторник я приду на кафедру. Я хочу, чтобы вы задержались после работы и помогли мне в одном небольшом расследовании. Это работа для тех, кто хочет остаться честным.
Я ничуть не встревожился; я решил, что скорее всего речь идет о каких-то бумагах, которые он хотел изучить.
– Возьмите с собой смену одежды: старые джинсы, рубашку, которая вам не нужна, и перчатки, чтобы не пачкать руки.
– Мы пойдем на пятый этаж?
– Туда тоже, но меня больше интересует шахта лифта. Я запротестовал, выразившись в том смысле, что это – работа для детектива, а не для скромного служащего кафедры аргентинской литературы, который пока еще даже не получил официального назначения на должность.
– Речь идет о спасении жизней, о раскрытии двух убийств, о вечной битве добра со злом, а вы мне говорите, что не получили официального назначения. Погибла ваша приятельница, а вам это до лампочки.
– Какая она мне приятельница?! Так, просто знакомая. Впрочем, мне все равно.
– Тогда решено. Во вторник нас ждут приключения.
Трехо заказал еще один джин, и я – тоже, потому что ночь была холодной и потому что всякий раз, когда я представлял себе шахту лифта с трупом, лежавшим на крыше, меня пробирал озноб. Трехо поискал в карманах и достал фотокопию какого-то документа.
– Судья хочет закрыть дело под предлогом, что это самоубийство. Но в этом письме, кажется, есть указание на виновного. Вы узнаете почерк?
– Да, это почерк Гранадос.
– Завтра я получу заключение эксперта. В подобных случаях предсмертная записка становится решающим документом.
Я прочел, что там было написано. Трехо, кажется, удивился моей горькой усмешке.
– Это не предсмертная записка. Это стихотворение. Вы когда-нибудь слышали о декадансе?
Последнее стихотворение Сельвы Гранадос не особенно отличалось от всех других опусов, с которыми я уже ознакомился, прочитав томик «Утонувшей в клепсидре»:
Лифт не придет, чтобы забрать меня
из темноты в этом здании;
Ни лифта, ни молодого лифтера
В ливрее, который читает журнал.
Он не обратится ко мне со словами:
«Я поднимусь под самые облака,
я хочу потерять сознание».
Лифт, который может забрать меня
Прочь из этого мира,
сломался и упал в глубину.
Даже если он вдруг и поднимется,
желая взлететь в облака,
он неотвратимо вернется в подвал.
Я объяснил Трехо, что эта «предсмертная записка» была всего лишь последним образчиком поэтического авангардизма – жанра, который давно уже неинтересен, поскольку Гранадос была, пожалуй, его единственным представителем. Я процитировал еще несколько стихотворений Гранадос.
Трехо заметил:
– Было бы слишком неправдоподобно, если бы у Гранадос в момент совершения преступления совершенно случайно оказалось с собой именно это стихотворение. Таких совпадений просто не бывает. Убийца должен был выбрать это стихотворение специально.
– Гранадос всегда носила с собой свои стихи. Она говорила, что вдохновение может прийти внезапно и что она часто вносила поправки в готовые стихотворения.
Трехо на пару секунд задумался, разглядывая свою пустую рюмку. Он сделал знак официанту, чтобы тот принес еще две. Свой джин он выпил в полном молчании. У стойки бара какой-то мужчина громко перечислял имена, может быть, составлял воображаемую футбольную команду или воскрешал в памяти другую, уже отыгравшую свои матчи. Без каких-либо комментариев он перечислял имена, и ничего больше. У меня уже слипались глаза.
– В последние дни в здании было пусто, – сказал Трехо шепотом. Была у него такая привычка: все свои предположения он высказывал только шепотом. – Убийца, пожалуй, назначил профессору встречу, уж не знаю, чем он ее завлек, но она пришла, и у нее с собой что-то было, и он отобрал у нее это «что-то» и столкнул ее в шахту лифта. Зная об эстетических вкусах своей жертвы, он выбрал среди ее стихотворений такое, которое могло бы сойти за предсмертную записку, а остальные, допустим, уничтожил. В ближайшие дни мы проверим двух подозреваемых: Конде и Новарио. Если бы вам предложили заключить пари, на кого бы вы поставили?
Я сказал, что на Конде. Если человек дружил с моей матерью, от него следует ожидать худшего.
Мы немного прошлись по улице, чтобы прийти в себя от ударной дозы джина. Как-то само собой получилось, что мы вернулись к дому, где покоилось тело Гранадос.
– Надо было другую дорогу выбрать, – сказал я. В это мгновение какой-то мужчина в черном подошел к двери подъезда с венком в руке. Кажется, он не собирался входить, а хотел просто оставить венок на крыльце. Я решил ускорить шаги и забыть обо всех печалях этой воскресной ночи.
Трехо что-то мне говорил, но вдруг оборвал себя и бросился к мужчине в черном. Тот испугался и уронил венок на землю. Я не понял порыва Трехо, пока не прочел на фиолетовой ленте слова, написанные позолоченными буквами: «Ваш друг Омеро Брокка».
Спуск
Итак, во вторник я снова увиделся с нашим университетским детективом. Он пришел в восемь вечера, когда все студенты уже разошлись. Кажется, он наконец излечился от своей простуды; он сообщил мне, что уже два дня у него не было никаких симптомов, и это его беспокоит, поскольку он вечно ходит простуженный, и считает эту простуду признаком хорошего здоровья. Нам надо было дождаться, чтобы здание полностью опустело, и все это время, пока мы ждали, мы, словно два пенсионера, проговорили о болезнях.
– А если мы вдруг напоремся на ночного сторожа?
– Не беспокойтесь. Если мы на него напоремся, я покажу ему бумаги с моими полномочиями.
Когда в коридорах и в аудиториях воцарилась тишина, мы вышли с кафедры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25