Взрыв, как и следовало ожидать, выбил не только дверь,
но и часть косяка: в тех местах, где она была насажена на мощные
петли, и со строны врезного замка, искрошенного теперь
в пыль.
Там образовались большие выбоины, и осколками кирпича
было усеяно все вокруг. Среди осколков на ступеньках лестницы
я увидел размазанные не успевшие засохнуть пятна крови:
парню из "Альфы" все-таки сильно досталось.
Сифоров, не снижая темпа, нырнул в проем. Мы с Мариной
последовали за ним. Там еще были ступеньки - я насчитал девять - и
оказались в неширокой прихожей, откуда вышли в чистое
и просторное помещение подвала.
Здесь под потолком были подвешены лампы дневного света,
и вообще было сухо и тепло. Вдоль стен стояли массивные металлические
стеллажи, на которых и располагалось весь оружейный
запас арсенала. Знакомые мне пистолеты-пулеметы Стечкина с
укороченным стволом, скорострельные карабины, гранатометы,
автоматы Калашникова самых разных модификаций. Я, зачарованный,
прошелся вдоль стеллажей, приглядываясь к оружию. Так
и есть, ни намека на заводские клейма - оружие, изготовленное
для Своры по спецзаказу. Новенькое, тщательно смазанное
и пристрелянное. Оружие, по которому ничего нельзя выяснить
о его владельце.
В подвале остро пахло порохом, и висела в воздухе хорошо
знакомая тем, кто много занимается в тирах, сизая дымка.
Кроме нас здесь находились семеро бойцов из "Альфы", трое
"веселых ребят" и пятерка новоявленных пленников: четверо
из них, широко расставив ноги и упираясь ладонями в бетон,
стояли с низко опущенными головами вдоль стены под присмотром
"Альфы"; пятый лежал, распростершись на полу, и рабочая
спецовка цвета хаки на нем была изодрана пулями и намокла
от крови.
Над этим последним склонился врач и топтался рядом
"веселый ребятенок" с легко угадываемым намерением обыскать
неподвижное тело. Марина взглянула в ту сторону и отвернулась.
Я последовал ее примеру.
- Без сомнения, не лучший результат, - вполголоса сквозь
зубы повторил Сифоров сказанную ранее фразу.
- Мы будем заниматься делом? - с легким раздражением
осведомилась Марина.
- Конечно, - Сифоров кивнул. - Я попросил бы вас, Марина,
и вас, Борис, осмотреть это помещение. Быть может, вы сумеете
увидеть нечто такое, чему мы по незнанию не сумеем придать
должного значения. И очень прошу вас, доверяйте себе. Обращайте
внимание на любую мелочь, хоть чем-то вам знакомую деталь.
- Оружие.
- Что вы сказали?
- Оружие, - повторил я. - В мае мне с похожим приходилось
иметь дело.
Тут я сообразил, что упоминание этого оружия в связи с
майскими событиями у Сифорова вызовут ассоциации несколько
иного рода, нежели у меня: например, те ощущения, которые он
испытывал, когда я размахивал взведенным и снятым с предохранителя
стечкиным у него перед носом, грозясь пустить пистолет
в ход. Но Сифоров, даже если именно такие ассоциации
пришли ему в голову, никак этого не выказал, а лишь с одобрением
кивнул:
- Очень хорошо. Продолжайте в том же духе, Борис Анатольевич.
- Когда начнем допрашивать пленных? - напомнила о себе
Марина.
- Успеется, - нехорошо ухмыльнулся Сифоров. - Теперь у нас
в руках целый клубок нитей. Можно дергать за любую - не ошибешься.
Дальнейшее развитие событий показало, что клубок гораздо
больше, чем он мог себе вообразить. Настолько больше, что
его не всегда сумеешь удержать в руках.
Едва Сифоров успел закончить фразу, по двору, дому и
подвалу, в котором мы находились, был нанесен первый психотронный
удар.
Меня он достал по затылку. От резкой боли, ворвавшейся
в голову и моментальной судорогой прошившей тело, я рухнул
сначала на колени, а потом, извиваясь, схватившись в помрачении
руками за виски, - лицом в пол. На секунду боль схлынула.
Я успел с всхлипом выдохнуть, но тут же последовал
второй удар; вгрызаясь, выматывая тело и душу боль вернулась
и теперь не прекращалась ни на мгновение.
Я лежал на полу, щекой на холодном кафеле под белым
люминесцентным светом, а рядом, в поле моего зрения, корчился
Сифоров, бился головой, выкрикивая бессвязно ругательства,
и где-то чуть дальше хрипели то ли бойцы из "Альфы",
то ли пленные.
Тогда я и представить себе не мог, даже если был на
это способен, что точно так же сейчас хрипят и корчатся
все сотрудники ФСК во дворе плюс все без исключения жители
трех окрестных домов. И даже кошки, коих целый питомник
развелось в закутке двора у мусорных баков, вдруг разразились
дикими воплями и бросились друг на друга, разрывая
в кровавые клочья от бессмысленной неудержимой злобы. Но даже
если бы и представил себе, даже если бы увидел все это,
то вряд ли придал бы этому хоть какое-то значение: слишком
был занят собственными проблемами, собственной болью.
Боль не была чем-то равномерным, постоянно действующим,
как, например, ноющая боль зуба, к которой, безусловно, нельзя
привыкнуть, но которая отличается обычно постоянством
амплитуды во времени, - эта боль изменялась, то дергая и
скручивая конечности, то волнами жара прокатываясь по телу,
то заслоняя собой окружающий мир настолько, что я переставал
воспринимать реальность, и сил хватало лишь на то, чтобы
сплевывать наполняющую рот горькую слюну.
Сифоров утверждал потом, будто с момента первого удара
до появления людей в шлемах прошло не более трех минут. Восприятие
времени субъективно - еще одна истина из разряда
банальных, но только теперь я понимаю, что на самом деле
она означает. Три минуты превратиись для меня в тридцать
три вечности, и каждая из этих вечностей была переполнена
невыносимой болью. Такого со мной не случалось и под пулями
сепаратистов.
Но три минуты эти в конце концов прошли, и в подвале
появились люди в мешковатых комбинезонах защитного цвета
и больших черных шлемах, схожих с мотоциклетными, на головах.
И боль чуть отпустила, стала ровнее, переносимее. Так
что я хоть и с трудом, но сумел приподнять голову. Соображать
от этого лучше я не стал, но восприятие действительности
частично восстановилось.
Я увидел их спускающимися в подвал, одного за другим.
Их было шестеро, и каждый перепоясан широким ремнем, на котором
висели длинные и плоские, как ножны мечей средневековых
рыцарей, устройства. Там горели глазки зеленых индикаторов.
Забрала шлемов зеркально отражали свет, и лиц
под ними видно не было.
Двигались эти новые персонажи нашей общей драмы уверенно;
создавалось впечатление, что они подготовлены и знают,
чего им ожидать в подвале.
Они обогнули меня, перешагнули через Сифорова и на минуту
скрылись из поля зрения. Но потом появились вновь, унося
на легких складных носилках двоих пленников. Они ушли,
оставив нас наедине с болью еще на тридцать три вечности,
затем вернулись, чтобы забрать еще двоих. Кроме того один
из новоявленных персонажей понес с собой две туго набитые
сумки. Направляясь к выходу, он задержался, остановился надо
мной.
Откинувшись затылком на кафель, с пеной на губах, сквозь
застилающую глаза пелену слез я видел, как он, повернув голову
в шлеме, наклоняется ко мне и долго - еще одну вечность - вглядывается
сквозь щиток забрала в мое лицо. Поверхность забрала
казалась совершенно зеркальной, и можно было подумать,
что это я собственной персоной с искаженными от боли чертами
наклоняюсь, вглядываюсь, чтобы убедиться, не сон ли все это
и раздвоение личности здесь действительно имеет место.
А потом он ушел. Вслед за своими спутниками. А еще через
какое-то время боль с той же внезапностью, как и начиналась,
схлынула, освобождая тело, и я с минуту лежал, не меняя позы,
наслаждаясь мгновениями покоя, отрешенной легкости, приходя
в себя.
Наконец зашевелилась "Альфа", сел на своем месте Сифоров.
Левая половина его лица стремительно опухала, из прокушенных
губ сочилась кровь. Господи, подумал я, глядя на него снизу
вверх, неужели и я так же выгляжу?
Сифоров сплюнул и встал на ноги. И оглядевшись, кудряво
и длинно выматерился. Я поперхнулся от смеха, поднимаясь следом.
Сифоров поглядел на меня с укоризной. И был прав: смешного
ничего в нашем положении не наблюдалось. Четверых потенциальных
"языков" из Своры, как корова (да простится мне невольный
каламбур) языком слизнула. И еще появился вдруг в
повестке дня двойной вопрос: кто и какими средствами сумел
это сделать?
- Что это было? - спросил я у Сифорова немедленно.
- Если бы знать, - Сифоров, морщась, трогал осторожно
пальцами свое теряющее симметрию лицо.
- Психотронные генераторы, - услышал я голос Марины и
обернулся: она стояла, выпрямившись, и выглядела, в общемто,
неплохо, только вот на светлых брюках ее появились пятна
грязи, отчего они утратили свою прежнюю безупречность. - Стандартный
режим. Точнее сказать, один из стандартных режимов.
Непосредственное воздействие на болевые центры.
Вот так-то, Игл, подумал я. Представилась наконец возможность
познакомиться и со вторым направлением в развитии
прикладной психотроники.
- Но кто имеет подобные генераторы? - спросил я вслух. - Герострат?
Или...
- Или третья сила, - докончил за меня Сифоров. - Именно
так. Третья сила, о которой мы ничего не знаем.
Третья сила, подумал я обреченно. Вот те раз. Жить становится
веселей.
- Здесь нам делать больше нечего, - заявил Сифоров. - Возвращаемся
в штаб.

Глава пятнадцатая
Президент стоял у окна и смотрел на вечернюю Москву.
Сегодня он должен был принять решение. Решение важное, одно
из важнейших за последний год. И тяжелое решение, потому что
от него зависело жить или умереть одному очень неординарному
человеку.
Президент полагал себя добрым и справедливым; он не хотел
убивать этого человека. Но обстоятельства, условия игры,
и в не малой степени - прямые действия этого человека, требовали
иного. Требовали убить.
Он стал опасен, думал Президент. Он смертельно опасен для
государства, даже для меня. Он открыто противоставляет себя
государственным службам; он не останавливается перед тем, что-бы
убивать невинных людей. Просто так, ради демонстрации всем
нам своих возможностей. Он - как зверь, вырвавшийся из клетки.
Он ничего не понимает, ему хочется свободы, ему хочется простора
саванны, но вокруг чужой город, вокруг - дрессировщики
с хлыстами и пистолетами; и тогда он начинает метаться, калечит
первых попавшихся почем зря. И теперь он, почуявший
свободу, не успокоится, даже если его снова запереть в клетку.
Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока он
жив, думал Президент. Каждый пятый - его слуга. И кем окажется
этот пятый? Твой телохранитель, твой врач, твой друг, твой
брат, твоя жена? Двух хороших преданных работников уже пришлось
отправить в отставку: этого зама министра внутренних
дел (как там его?) В мае, и теперь вот - Алексея. Как он
только сумел на него выйти? Не уберегли.
И где гарантия, что завтра он не выйдет на кого-нибудь
еще. Ему же выгодно, чтобы в стране полный бардак установился,
когда никто не сможет ничего контролировать. Ему это выгодно,
потому что под шумок он сумеет уйти, сумеет получить
свою свободу.
А еще он смертельно опасен, потому что терять ему уже
больше нечего. Он все потерял в этой жизни, кроме пока самой
жизни.
Да, он смертельно опасен, думал Президент, но он всетаки
человек. Беспощадный, озлобленный, с руками по локоть
в крови, но человек. И если разбираться, то не его даже вина
в том, что он беспощаден, озлоблен и что руки у него в
крови. Он не прирожденный подонок; сложись его биография
иначе, и был бы он теперь совсем другим человеком. А с его
способностями - смотришь, и значился бы у меня в Советниках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36