— Вы дали хороший материал, и как раз тогда, когда надо. Удачный материал, да. Но из него можно выжать больше, если подать его как следует.
— Я думал то же самое, — услышал Кинни свой голос. Он всё еще был заворожен страшной и новой чертой этого обычного для него лица. Почему бы сэру Грегори не спать с его женой? Ничего невозможного, честное слово, это возможно. Он знал, все знали, на что был способен сэр Грегори, когда речь шла о женщинах. В этом была одна из трудностей для тех, кто работал в «Дейли трибюн». Одну неделю необходимо превозносить какую-нибудь красавицу до небес, на следующую неделю запрещалось произносить ее имя, и миллион читателей «Дейли трибюн» помогал владельцу газеты вести осаду сердец и ссоры любовников и, пребывая в неизвестности, ложился вместе с ним в постель к его возлюбленной и вместе с ним покидал ее. Сплошная грязь, если задуматься над этим, и сейчас Кинни задумался. Однако сказал он другое:
— Моя идея сводилась к тому, чтобы из Хэббла сделать человека в масштабах нации, тогда бы он был полезен нам для многого.
— Угу, — буркнул сэр Грегори. С помощью этого «угу» сэр Грегори годами экономил силы и время. Он платил другим, чтобы они говорили ему «да». — Что ж, посмотрим. Пока всё идет хорошо. А вы — молодец, что нашли такой материал. Придется вам опять прокатиться в провинцию, Кинни.
Похвала эта должна была обрадовать, но Кинни она показалась зловещей. Значит, опять надо, чтобы его не было в Лондоне? Может, ради этого его и посылали к Стоунли? И разве в последнее время он не замечал, что в редакции странно поощряют его отъезды? Уже давно какая-то часть души у него изболелась в ожидании подобной минуты, и сейчас в этой части заработали шестеренки, а сама она загорелась адовым огнем.
Сэр Грегори заметил это.
— Какого черта вы уставились на меня? Что случилось?
Кинни, спохватившись, что выдал себя, ответил, что ничего не случилось.
— Кинни! — Обращение прозвучало коротко и резко. — Вы слишком много пьете. Никуда не годится. Не будьте дураком, бросьте на время виски, — продолжал сэр Грегори более по-приятельски, — займитесь каким-нибудь спортом, будьте больше на воздухе. На курортах бывали?
— Нет, не бывал. И не хочу. Со мной всё в порядке.
— На мой взгляд — нет. — Неподдельное искреннее участие звучало в тоне и голосе сэра Грегори. Это участие к людям было одним из его лучших качеств как хозяина, которое Кинни нескончаемо хвалил и в разговорах и в прессе. — Когда покончите с делами, берите отпуск. Потолкуем об этом потом. А сейчас давайте-ка сюда своего Хэббла. Где он у вас? — И он стал нажимать кнопки и рычать в телефоны.
Кинни вспомнил вечер, когда сэр Грегори обедал с ними. Он был исключительно внимателен и добр к Джилл, стараясь оставить о себе хорошее впечатление. Что же произошло? Он помнил, что на следующий день сэр Грегори поздравил его с приобретением такой восхитительной маленькой жены. Он так же помнил, что с того дня имя Джилл никогда не упоминалось в их разговоре. Сэр Грегори ни разу не спросил о ней, не вспомнил. Возможно, она просто выпала у него из памяти, хотя сейчас в это трудно было поверить. Нет, то, что хозяин никогда не упоминал о ней, было значительно, дьявольски значительно. Зачем спрашивать о ней, если они, посмеиваясь над простофилей мужем, ставят ему рога?
В редакцию приехал Хэббл, и Кинни, который ни на секунду не переставал ломать голову над своей горькой, сводящей с ума проблемой, был послан за ним. Были ли у него какие-нибудь улики? Нет, даже намека на них. Может ли Джилл завести себе любовника вроде сэра Грегори, старше ее на целых двадцать пять лет? Нравятся ли ей такие вот мужчины? Ничего этого он не знал и от этого сходил с ума. Он ничего не знал и будто бродил в кромешной тьме. Даже если он и начнет расспрашивать ее об этом, он был уверен, что и на милю не подойдет к истине. Черт бы их побрал обоих!
Наряженный во всё новое Чарли выглядел щеголем. Это укололо Кинни, он считал, что Чарли его детище и что без его разрешения он не имеет права ни с того ни с сего появляться расфранченным, как сердцеед. «А что, — горько сказал себе Кинни, — если привести этого парня домой? Может быть, завтра же Джилл пустит его к себе в постель, что бы ни делал и как бы ни старался узнать бедняга и глупец муж».
— Живей! — грубо сказал он. — Опаздываете. Хьюсон, вы не нужны. Шеф ждет.
Они вошли в кабинет, и сэр Грегори запаясничал, вовсю пуская пыль в глаза незнакомцу. На каждого нового человека, не делая исключения даже для мальчишки-посыльного, он старался произвести впечатление.
«Шарлатан», — выругался про себя Кинни.
— Так вот каков наш герой, а, Кинни? Рад вас видеть, рад познакомиться с вами. Присаживайтесь, присаживайтесь. Полагаю, вы теперь начинаете подумывать, что вы «личность». — Чарли пробормотал что-то в ответ. Брови сэра Грегори резко опустились, потом опять взлетели. — Отлично выглядите. Отлично выглядит, а, Кинни? Неплохо зарабатываете? Пользуетесь благами жизни? Хотя, пожалуй, еще рановато. Нет отбоя от женщин? Не будет, теперь не будет. Обычная история. Кинни подтвердит. — И он коротко и хрипло засмеялся.
Кинни попытался принять вид человека, которому тоже весело, но не сумел. Что он хотел сказать этой пошлятиной о женщинах? Может быть, и ничего. В конце концов, он всегда говорит такое. Кинни вновь безнадежно спросил себя, какие у него были улики? Чепуха! Мучать себя из-за какого-то пошлого подозрения. Но, решив так, он тотчас же представил себе расплывчатую, но бесконечно мучительную картину, как его юная жена и сэр Грегори вместе смеются над ним.
— «Трибюн» и я кое-что делаем для вас, — говорил сэр Грегори Хэбблу, — и я надеюсь, что вы не откажетесь что-нибудь сделать для меня и «Трибюн», а? Хорошо. И для империи. Вы ведь интересуетесь делами империи, не так ли?
— Нет, — спокойно ответил Чарли. — Не сказал бы что интересуюсь.
— Что? То есть как это?
— Знаете, говоря по правде…
— Молодец. Нам именно это и надо — чтобы вы говорили правду.
«Боже мой, — про себя застонал Кинни, — ты прав. Но как узнать ее, правду».
— …Если бы я когда-нибудь видел империю, или если бы она что-нибудь сделала для меня, я бы, наверно, интересовался. А пока — нет. Мы не очень-то думаем о ней.
— А надо бы! — пролаял сэр Грегори. — Вы — британцы, и это ваша империя.
— Знаете, я, правду говоря, не очень задумывался над тем, что я британец. Там, откуда я приехал, я не слышал, чтобы люди о таких вещах много говорили. Конечно, мы англичане. Англичане, это — да.
— Это одно и то же. Читайте «Трибюн» повнимательней. — Это было сказано строго, и брови вновь сдвинулись, подтвердили строгость, затем всякий след строгости мгновенно исчез с лица: прищурились голубые глаза, растянулся в улыбку злой рот, весело заметались брови. Эффект от этого был разоружающий, поразительный.
Кинни не раз видел этот трюк, но сейчас он не остался только в роли наблюдателя. Он был свидетелем того, как сэр Грегори кнутом и пряником действовал на женщин и какой результат производил этот метод на десятки женщин, на Джилл, его жену. Строгость разрушала внешние укрепления, а улыбка выманивала женщину из внутреннего бастиона, обезоруживала, делала ее податливой. Он представил себе его большую жадную руку, обнимающую Джилл.
— Я создаю «Лигу имперских йоменов», — говорил босс, — чтобы спасти империю. Угу. Кинни вам расскажет о ней. Скоро состоится большой митинг. Хочу, чтобы вы выступили.
— Ну, знаете! — воскликнул Чарли, сразу насторожившись.
Странно, но Чарли боялся шефа меньше, чем его, отметил про себя Кинни. Может быть, потому, что он уже успел глотнуть Лондона, почувствовал себя увереннее. Но Кинни сознавал, что дело было не только в Лондоне. Для Хэббла Хэл Кинни что-то значил в то время, как сэр Грегори не значил для него ничего. Да, это было так, и прийти к подобному заключению было приятно. Читатель знал его, Кинни.
— Мы скажем вам, что вы будете говорить. Несколько слов — о том, что вы вступаете в Лигу. Ничего страшного. Вам понравится. Люди, приветствия. Возможно, съездите на один-два митинга в провинцию. Заботятся о вас хорошо? Развлекайтесь. Считайте себя сотрудником «Дейли трибюн», своим. Одним из «Счастливого братства», а, Кинни?
Это было его, Кинни, выражение. Ему показалось, что оно было сказано с тонкой издевкой. Кинни стало не по себе.
Хэббла отпустили, а Кинни остался. Сэр Грегори желал обсудить с ним статью, которая забьет тревогу всеми своими абзацами и искусным концом подведет к «Лиге имперских йоменов».
— На этот раз что-нибудь близкое и понятное каждому, Кинни. Ваш конек, понимаете? Не затрагивая особенно широких вопросов. Например, семья, любящая жена, ребятишки. Надо взять именно такое. Никто лучше вас не справится. Угроза тем, кто нам дорог, а? Вот именно.
Кинни хотелось стукнуть кулаком по столу и закричать что-нибудь о жене. Но в конце концов у него не было доказательств. Возможно, всё это чепуха. И в то же время… в то же время… что-то такое было…
— Хорошо, сэр Грегори. Сделаю. Материал будет сильным. — И он говорил правду. Он уже видел, как статья приобретает контуры, цвет, теплоту. Что скажете вы о жене, о ваших ребятишках, о вашем доме, о том, что для вас — всё, что для вас — наследие Любви?
Джимми Баск, джентльмен, ведающий театральной рекламой, сидел в своем крохотном кабинете и благоговейно смотрел на мисс Хупер, своего секретаря. Он был небольшого роста полный молодой человек с влажными глазами, — казалось, он готов был расплакаться в любую минуту, но Джимми никогда не плакал и почти никогда не смеялся, скорее, он всегда был задумчив и печален, как романтический юноша, которому сказали, что в мире уже нет неоткрытых островов. Наверно, в Джимми жил человек, который вечно бродил по неоткрытым островам. Но его оболочка проводила почти всё время в тех небольших краях, которые включали Трафальгар-сквер у его южного полюса и северные зоны Кэмбридж Серкус. Насчет этих земель у Джимми иллюзий не было.
Джимми Баск знал всё. Он мог сказать, почему такой-то вложил деньги в «Голубого гуся», почему было столько ссор на репетиции «Надоеды», сколько дохода получил «Империал» и какие убытки понес «Фриволити», и был всегда хорошо осведомлен об изменениях в справочнике жизни за кулисами, который можно было бы назвать «Театральный кто с кем».
Его обязанности заключались в поставке рекламы в виде фотографий, новостей и слухов тем учреждениям, на содержании которых он находился, и наблюдением за тем, чтобы у младших театральных критиков и тех, кто пишет о театральных сплетнях, в первые дни спектаклей и в иные особые вечера было достаточно бесплатной выпивки.
Обычно он зарабатывал на этом от десяти до двенадцати гиней за первые три недели представления и по пять гиней за каждую последующую неделю, а так как он, как правило, работал сразу на несколько театров, а расходы его были невелики (даже его еда оплачивалась заметками, которые он время от времени печатал), дела его шли очень неплохо. Его успех объяснялся тем, что он нравился Флит-стрит, почти всегда был трезв и не влюблялся в актрис, которых он вне сцены считал сырым и обычно не оправдывающим себя материалом для рекламы.
Самое сильное отвращение он питал к так называемым театралам — не к той широкой публике, от которой зависит долгая жизнь пьесы, а к тем, кто толкается в театральных фойе и треплет там языками. С другой стороны, он любил действительно хорошие пьесы, но они попадались ему не часто.
В душе, в самой ее глубине, он удивлялся своему процветанию, и жизнь представлялась ему сказкой, но у него было достаточно здравомыслия, чтобы не проявлять внешне даже самого слабого мерцания этого радостного заблуждения.
Мисс Хупер молчала, зная, что в эту минуту он смотрит не на нее, а сквозь нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Я думал то же самое, — услышал Кинни свой голос. Он всё еще был заворожен страшной и новой чертой этого обычного для него лица. Почему бы сэру Грегори не спать с его женой? Ничего невозможного, честное слово, это возможно. Он знал, все знали, на что был способен сэр Грегори, когда речь шла о женщинах. В этом была одна из трудностей для тех, кто работал в «Дейли трибюн». Одну неделю необходимо превозносить какую-нибудь красавицу до небес, на следующую неделю запрещалось произносить ее имя, и миллион читателей «Дейли трибюн» помогал владельцу газеты вести осаду сердец и ссоры любовников и, пребывая в неизвестности, ложился вместе с ним в постель к его возлюбленной и вместе с ним покидал ее. Сплошная грязь, если задуматься над этим, и сейчас Кинни задумался. Однако сказал он другое:
— Моя идея сводилась к тому, чтобы из Хэббла сделать человека в масштабах нации, тогда бы он был полезен нам для многого.
— Угу, — буркнул сэр Грегори. С помощью этого «угу» сэр Грегори годами экономил силы и время. Он платил другим, чтобы они говорили ему «да». — Что ж, посмотрим. Пока всё идет хорошо. А вы — молодец, что нашли такой материал. Придется вам опять прокатиться в провинцию, Кинни.
Похвала эта должна была обрадовать, но Кинни она показалась зловещей. Значит, опять надо, чтобы его не было в Лондоне? Может, ради этого его и посылали к Стоунли? И разве в последнее время он не замечал, что в редакции странно поощряют его отъезды? Уже давно какая-то часть души у него изболелась в ожидании подобной минуты, и сейчас в этой части заработали шестеренки, а сама она загорелась адовым огнем.
Сэр Грегори заметил это.
— Какого черта вы уставились на меня? Что случилось?
Кинни, спохватившись, что выдал себя, ответил, что ничего не случилось.
— Кинни! — Обращение прозвучало коротко и резко. — Вы слишком много пьете. Никуда не годится. Не будьте дураком, бросьте на время виски, — продолжал сэр Грегори более по-приятельски, — займитесь каким-нибудь спортом, будьте больше на воздухе. На курортах бывали?
— Нет, не бывал. И не хочу. Со мной всё в порядке.
— На мой взгляд — нет. — Неподдельное искреннее участие звучало в тоне и голосе сэра Грегори. Это участие к людям было одним из его лучших качеств как хозяина, которое Кинни нескончаемо хвалил и в разговорах и в прессе. — Когда покончите с делами, берите отпуск. Потолкуем об этом потом. А сейчас давайте-ка сюда своего Хэббла. Где он у вас? — И он стал нажимать кнопки и рычать в телефоны.
Кинни вспомнил вечер, когда сэр Грегори обедал с ними. Он был исключительно внимателен и добр к Джилл, стараясь оставить о себе хорошее впечатление. Что же произошло? Он помнил, что на следующий день сэр Грегори поздравил его с приобретением такой восхитительной маленькой жены. Он так же помнил, что с того дня имя Джилл никогда не упоминалось в их разговоре. Сэр Грегори ни разу не спросил о ней, не вспомнил. Возможно, она просто выпала у него из памяти, хотя сейчас в это трудно было поверить. Нет, то, что хозяин никогда не упоминал о ней, было значительно, дьявольски значительно. Зачем спрашивать о ней, если они, посмеиваясь над простофилей мужем, ставят ему рога?
В редакцию приехал Хэббл, и Кинни, который ни на секунду не переставал ломать голову над своей горькой, сводящей с ума проблемой, был послан за ним. Были ли у него какие-нибудь улики? Нет, даже намека на них. Может ли Джилл завести себе любовника вроде сэра Грегори, старше ее на целых двадцать пять лет? Нравятся ли ей такие вот мужчины? Ничего этого он не знал и от этого сходил с ума. Он ничего не знал и будто бродил в кромешной тьме. Даже если он и начнет расспрашивать ее об этом, он был уверен, что и на милю не подойдет к истине. Черт бы их побрал обоих!
Наряженный во всё новое Чарли выглядел щеголем. Это укололо Кинни, он считал, что Чарли его детище и что без его разрешения он не имеет права ни с того ни с сего появляться расфранченным, как сердцеед. «А что, — горько сказал себе Кинни, — если привести этого парня домой? Может быть, завтра же Джилл пустит его к себе в постель, что бы ни делал и как бы ни старался узнать бедняга и глупец муж».
— Живей! — грубо сказал он. — Опаздываете. Хьюсон, вы не нужны. Шеф ждет.
Они вошли в кабинет, и сэр Грегори запаясничал, вовсю пуская пыль в глаза незнакомцу. На каждого нового человека, не делая исключения даже для мальчишки-посыльного, он старался произвести впечатление.
«Шарлатан», — выругался про себя Кинни.
— Так вот каков наш герой, а, Кинни? Рад вас видеть, рад познакомиться с вами. Присаживайтесь, присаживайтесь. Полагаю, вы теперь начинаете подумывать, что вы «личность». — Чарли пробормотал что-то в ответ. Брови сэра Грегори резко опустились, потом опять взлетели. — Отлично выглядите. Отлично выглядит, а, Кинни? Неплохо зарабатываете? Пользуетесь благами жизни? Хотя, пожалуй, еще рановато. Нет отбоя от женщин? Не будет, теперь не будет. Обычная история. Кинни подтвердит. — И он коротко и хрипло засмеялся.
Кинни попытался принять вид человека, которому тоже весело, но не сумел. Что он хотел сказать этой пошлятиной о женщинах? Может быть, и ничего. В конце концов, он всегда говорит такое. Кинни вновь безнадежно спросил себя, какие у него были улики? Чепуха! Мучать себя из-за какого-то пошлого подозрения. Но, решив так, он тотчас же представил себе расплывчатую, но бесконечно мучительную картину, как его юная жена и сэр Грегори вместе смеются над ним.
— «Трибюн» и я кое-что делаем для вас, — говорил сэр Грегори Хэбблу, — и я надеюсь, что вы не откажетесь что-нибудь сделать для меня и «Трибюн», а? Хорошо. И для империи. Вы ведь интересуетесь делами империи, не так ли?
— Нет, — спокойно ответил Чарли. — Не сказал бы что интересуюсь.
— Что? То есть как это?
— Знаете, говоря по правде…
— Молодец. Нам именно это и надо — чтобы вы говорили правду.
«Боже мой, — про себя застонал Кинни, — ты прав. Но как узнать ее, правду».
— …Если бы я когда-нибудь видел империю, или если бы она что-нибудь сделала для меня, я бы, наверно, интересовался. А пока — нет. Мы не очень-то думаем о ней.
— А надо бы! — пролаял сэр Грегори. — Вы — британцы, и это ваша империя.
— Знаете, я, правду говоря, не очень задумывался над тем, что я британец. Там, откуда я приехал, я не слышал, чтобы люди о таких вещах много говорили. Конечно, мы англичане. Англичане, это — да.
— Это одно и то же. Читайте «Трибюн» повнимательней. — Это было сказано строго, и брови вновь сдвинулись, подтвердили строгость, затем всякий след строгости мгновенно исчез с лица: прищурились голубые глаза, растянулся в улыбку злой рот, весело заметались брови. Эффект от этого был разоружающий, поразительный.
Кинни не раз видел этот трюк, но сейчас он не остался только в роли наблюдателя. Он был свидетелем того, как сэр Грегори кнутом и пряником действовал на женщин и какой результат производил этот метод на десятки женщин, на Джилл, его жену. Строгость разрушала внешние укрепления, а улыбка выманивала женщину из внутреннего бастиона, обезоруживала, делала ее податливой. Он представил себе его большую жадную руку, обнимающую Джилл.
— Я создаю «Лигу имперских йоменов», — говорил босс, — чтобы спасти империю. Угу. Кинни вам расскажет о ней. Скоро состоится большой митинг. Хочу, чтобы вы выступили.
— Ну, знаете! — воскликнул Чарли, сразу насторожившись.
Странно, но Чарли боялся шефа меньше, чем его, отметил про себя Кинни. Может быть, потому, что он уже успел глотнуть Лондона, почувствовал себя увереннее. Но Кинни сознавал, что дело было не только в Лондоне. Для Хэббла Хэл Кинни что-то значил в то время, как сэр Грегори не значил для него ничего. Да, это было так, и прийти к подобному заключению было приятно. Читатель знал его, Кинни.
— Мы скажем вам, что вы будете говорить. Несколько слов — о том, что вы вступаете в Лигу. Ничего страшного. Вам понравится. Люди, приветствия. Возможно, съездите на один-два митинга в провинцию. Заботятся о вас хорошо? Развлекайтесь. Считайте себя сотрудником «Дейли трибюн», своим. Одним из «Счастливого братства», а, Кинни?
Это было его, Кинни, выражение. Ему показалось, что оно было сказано с тонкой издевкой. Кинни стало не по себе.
Хэббла отпустили, а Кинни остался. Сэр Грегори желал обсудить с ним статью, которая забьет тревогу всеми своими абзацами и искусным концом подведет к «Лиге имперских йоменов».
— На этот раз что-нибудь близкое и понятное каждому, Кинни. Ваш конек, понимаете? Не затрагивая особенно широких вопросов. Например, семья, любящая жена, ребятишки. Надо взять именно такое. Никто лучше вас не справится. Угроза тем, кто нам дорог, а? Вот именно.
Кинни хотелось стукнуть кулаком по столу и закричать что-нибудь о жене. Но в конце концов у него не было доказательств. Возможно, всё это чепуха. И в то же время… в то же время… что-то такое было…
— Хорошо, сэр Грегори. Сделаю. Материал будет сильным. — И он говорил правду. Он уже видел, как статья приобретает контуры, цвет, теплоту. Что скажете вы о жене, о ваших ребятишках, о вашем доме, о том, что для вас — всё, что для вас — наследие Любви?
Джимми Баск, джентльмен, ведающий театральной рекламой, сидел в своем крохотном кабинете и благоговейно смотрел на мисс Хупер, своего секретаря. Он был небольшого роста полный молодой человек с влажными глазами, — казалось, он готов был расплакаться в любую минуту, но Джимми никогда не плакал и почти никогда не смеялся, скорее, он всегда был задумчив и печален, как романтический юноша, которому сказали, что в мире уже нет неоткрытых островов. Наверно, в Джимми жил человек, который вечно бродил по неоткрытым островам. Но его оболочка проводила почти всё время в тех небольших краях, которые включали Трафальгар-сквер у его южного полюса и северные зоны Кэмбридж Серкус. Насчет этих земель у Джимми иллюзий не было.
Джимми Баск знал всё. Он мог сказать, почему такой-то вложил деньги в «Голубого гуся», почему было столько ссор на репетиции «Надоеды», сколько дохода получил «Империал» и какие убытки понес «Фриволити», и был всегда хорошо осведомлен об изменениях в справочнике жизни за кулисами, который можно было бы назвать «Театральный кто с кем».
Его обязанности заключались в поставке рекламы в виде фотографий, новостей и слухов тем учреждениям, на содержании которых он находился, и наблюдением за тем, чтобы у младших театральных критиков и тех, кто пишет о театральных сплетнях, в первые дни спектаклей и в иные особые вечера было достаточно бесплатной выпивки.
Обычно он зарабатывал на этом от десяти до двенадцати гиней за первые три недели представления и по пять гиней за каждую последующую неделю, а так как он, как правило, работал сразу на несколько театров, а расходы его были невелики (даже его еда оплачивалась заметками, которые он время от времени печатал), дела его шли очень неплохо. Его успех объяснялся тем, что он нравился Флит-стрит, почти всегда был трезв и не влюблялся в актрис, которых он вне сцены считал сырым и обычно не оправдывающим себя материалом для рекламы.
Самое сильное отвращение он питал к так называемым театралам — не к той широкой публике, от которой зависит долгая жизнь пьесы, а к тем, кто толкается в театральных фойе и треплет там языками. С другой стороны, он любил действительно хорошие пьесы, но они попадались ему не часто.
В душе, в самой ее глубине, он удивлялся своему процветанию, и жизнь представлялась ему сказкой, но у него было достаточно здравомыслия, чтобы не проявлять внешне даже самого слабого мерцания этого радостного заблуждения.
Мисс Хупер молчала, зная, что в эту минуту он смотрит не на нее, а сквозь нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40