Я вновь принимаюсь:
— Мой шеф… Он улыбается:
— У вас мания величия.
— В достаточной степени, — соглашаюсь я. — У полицейских это врожденное. Болезнь распространяется, как коклюш в школе. Так вот, возвращаясь к моему шефу. Он находит, что эта история не очень вразумительна…
— Ну вот видите!
Для приговоренного к смерти через повешение посредством петли на шее у него апломба даже чересчур.
— Он считает, что это на тебя не похоже… Что ты не тот, кто способен бросить раненого на дороге, и не тот, кто может размозжить тыкву желающему преподать тебе урок гражданского долга…
Эммануэль грустно улыбается.
— Как не похоже на меня… — говорит он будто в бреду.
— Нет. А теперь, увидев тебя, я близок к тому, чтобы думать, как шеф. Давай, малыш, развяжи язык, выложи душу! Ты обречен, и я очень сожалею, что не могу ничего сделать. Если бы это случилось во Франции, то обошлось бы без казни, но теперь поздно говорить… Возможно, у тебя были трудности… Возможно, ты действовал под чужим влиянием… Я не знаю… Короче, это заставляет думать, и мы думаем, что что-то здесь нечисто. Словом, я использую этот последний момент, чтобы спросить тебя, что именно…
Эммануэль остается неподвижен. Его лицо еще более бледно, чем когда я вошел.
В глазах застыло… я не знаю что.
— Мне нечего сказать, — повторяет он, — нет, все так и было, как я говорил… Смешно, но я будто бы оплачиваю счет за то, что меня повесят…
Мне ничего другого не остается, как пожелать ему спокойной смерти.
Стучат в дверь. Брандон на пороге с охранниками и еще одним обстоятельным типом, похожим на директора этого пенитенциарного заведения.
Директор входит в камеру и произносит короткую, но торжественную речь. Я понимаю, что в этом его сакраментальная роль, — разглагольствовать о том, что, дескать, правосудие сейчас свершится.
Эммануэль смотрит на него спокойно. Этот парень потрясающе себя ведет, поверьте мне!
Архангелы берут приговоренного в кольцо. Брандон делает мне знак следовать за кортежем. И мы опять начинаем тягостную прогулку по коридорам.
Зал экзекуций находится в дальнем крыле здания. Стены голые, окрашены известью. Виселица без шика. Больше похожа на деревенские ворота. Это виселица для бедных. Под ней площадка с люком, сейчас закрытым. Палач неопределенного возраста с лицом бухгалтера и подслеповатыми глазами.
Он одет в серо-черный костюм. Белая рубашка и черный галстук. Он выглядит так, будто на прошлой неделе похоронил тещу.
Охранники ставят Эммануэля на люк, завязывают ему руки и ноги…
В это время палач готовит веревку. Мое сердце колотится как паровой молот. Странно, я убивал людей охапками, но то было во время перестрелки, или во время действия, как говорят в театре. Здесь же приготовление к убийству, холодное и методичное, пронзает меня насквозь.
Я смотрю на Ролле-младшего, и он смотрит на меня. В его глазах напряженная задумчивость.
Директор снова подходит и выкрикивает заклятие, похожее на позывные Би-би-си.
Эммануэль слушает его, не шелохнувшись. Затем отрицательно качает головой, и его глаза вновь устремляются на меня.
Я больше так не выдержу. Ноги сами несут меня к виселице. Я сжимаю плечи Эммануэля и целую его по-братски в обе щеки.
— Ты мужественный, — шепчу я ему, — ты настоящий человек, Ролле. Я им скажу, что ты ушел как настоящий победитель…
Мои слова подбадривают его…
И вдруг я не вижу больше его лица. Палач надернул на его голову черный колпак.
Мерзкое ощущение: быть лицом к лицу с черным мешком и веревкой вокруг шеи.
— Не падай духом! — говорю я. И тут я вижу движение губ под черной материей.
— Я невиновен, — произносит глухой голос.
Брандон, стоящий позади меня, делает мне знак отойти назад.
Люк открывается, черная молния проскакивает вниз, и передо мной остается лишь слегка покачивающаяся натянутая веревка.
Мне кажется, что все это приснилось…
Я стою как вкопанный. Потрясение огромно…
— Пошли, господин кюре, — говорит Брандон.
Я повинуюсь.
И снова мрачная процессия идет по коридорам. Звуки шагов гулко отдаются у меня в голове…
Я иду с таким ощущением, будто меня ведут на убой, как скотину…
— Кажется, эта казнь на вас сильно подействовала, — говорит мой английский коллега.
— Да уж, весьма, — бормочу я. — Вы слышали, что он сказал, после того как ему надели мешок на голову?
— Нет.
— Что он невиновен! Брандон тихо качает головой.
— Они все так говорят в этот момент. Будто надеются, что это последнее отрицание даст им отсрочку…
Выйдя из тюрьмы, я чувствую себя немного получше.
— Господин кюре, — обращается ко мне Брандон, — мне кажется, что вам необходимо немного выпить, чтобы прийти в себя.
— С удовольствием…
Он открывает дверцу своей квадратной машины и помогает мне сесть, после чего устраивается за рулем.
— Пабы закрыты в это время… Поедемте лучше в мой клуб.
Он управляет машиной в тумане, как рыба в водяном потоке. Клянусь, чтобы рулить в такой пелене, нужно иметь по компасу в каждом глазу!
Через десять минут он паркуется у внушительного здания и приглашает меня следовать за ним. Мы входим в огромный холл, украшенный зелеными растениями, и идем по монументальной лестнице.
Клуб на втором этаже.
В эти поздние часы в клубе почти никого нет. Только четыре старика играют в карты за одним столом и два официанта в униформе сдерживаются, чтобы не зевать.
Брандон опускается в глубокое кресло. Я сажусь напротив.
— Виски? — спрашивает он. Я молча киваю.
— Два двойных, — говорит он подошедшему официанту.
Хотя он сказал это по-английски, я, к своему удивлению, понял. Есть слова, которые без лишних объяснений понятны на всех языках.
— Ну так, господин комиссар, — говорит Брандон, — что вы вынесли из вашей поездки?
Глава 3
Где пойдет речь о человеке, который видел человека, который видел человека, который видел автомобиль.
Я беру стакан виски, который принес мне засыпающий, но корректный официант, и осушаю его залпом.
Брандон пьет свою порцию медленно, смакуя. Наконец я смотрю на него и прыскаю от смеха.
— Вы меня узнали? Он мельком улыбается.
— Нет, — говорит он. — Просто шеф французской полиции просил меня провести священника к приговоренному Ролле, но, увидев вас, я тут же подумал, что для священника у вас слишком широкие плечи и совсем не церковные манеры. И я не ошибся. Я знаю, что в секретной французской полиции есть комиссар Сан-Антонио, который работает на сверхсложных расследованиях… Я знаю также, что этот комиссар не дурак выпить и не лезет в карман за словом, как вы говорите во Франции…
Он поднимает свой стакан.
— Ваше здоровье, господин комиссар. Я верчу в руках пустую посудину.
— Брандон, можно это повторить?
Мой коллега щелкает пальцами. На зов приходит бармен, и через минуту я держу в руках дозу большого формата.
— Ваш приезд, — спрашивает Брандон, — прояснил что-нибудь? Я на секунду задумываюсь.
— Нет, ничего. Просто у меня теперь есть сомнения…
— Сомнения?
— Да…
— Связанные с виновностью Ролле?
— Да…
Брандон никак не реагирует. Он неподвижно застыл в глубоком кресле с видом мужчины, чувствующего себя не в своей тарелке в приемной гинеколога, в кабинет которого пошла его залетевшая курочка.
— Буду откровенен с вами, комиссар, — наконец говорит он. — Я убежден, что Эммануэль Ролле виновен. Я много жил во Франции и открыл для себя некоторые, может быть даже чересчур строгие, стороны нашей британской юстиции. Этот человек, когда совершил акт насилия, был не в себе: он был пьян. Я сам занимался расследованием. Я допрашивал хозяина ресторанчика в Нортхемптоне, где Ролле выпивал со своей подружкой. Хозяин мне сказал, что они заказали две бутылки бургундского.
— Ну и что? — пожимаю я плечами. — Что в этом необычного для француза?
Он смотрит на меня и широко улыбается — первый раз его лицо приобретает по-настоящему человеческие черты.
— Чертов француз! Я смеюсь вместе с ним.
— Две бутылки на двоих, это как утренний кофе с молоком, я имею в виду по другую сторону Ла-Манша. Так что нет смысла заострять на этом внимание…
Он вновь становится серьезным.
— Пьяный или нет, но он тем не менее сбил велосипедиста…
— Велосипедист его опознал?
— Да.
— В каком он состоянии?
— Сейчас лучше: несколько сломанных ребер и рана на голове…
— Ролле был один?
— Да.
— А девушка, с которой он оттягивался в ресторане?
— С которой… что? — удивленно поднимает брови Брандон.
— Пил, кирял, жрал, шамал, квасил, что еще он мог делать?!
— Мы ее допрашивали. Это бывшая сокурсница Ролле. Марта Обюртен, лаборантка аптеки в Нортхемптоне…
— Его любовница?
— Возможно, хотя оба это отрицали.
— И она сказала, что Ролле был пьян, когда они вышли из ресторана?
— Во всяком случае, она поклялась перед судом.
Я снова опустошаю свой стакан под тяжелым взором бармена, который, похоже, первый раз видит перед собой священника, лакающего виски с такой быстротой.
— Расскажите мне об убитом, Брандон.
Он задумчиво расправляет плечи, садится поудобнее, словом, делает паузу, чтобы взвесить все «за» и «против», перед тем как открыть рот.
— Поставщик зелени Харрис ехал по дороге как раз в тот момент, когда произошел этот несчастный случай. Он погнался за Ролле. Его новенький фургон оказался намного быстрее старого кабриолета Ролле. Он обогнал Ролле и прижал его к насыпи на обочине… На всякий случай он взял из-под сиденья монтировку, чтобы иметь веский аргумент в возможной схватке с преступником. Но Харрис — тщедушный человечек в возрасте. Ролле навалился на него, вырвал монтировку и ударил со всей силы по голове… Во всяком случае, это версия, данная Ролле. Удар пришелся по затылку. Ролле, очевидно, совершил это в тот момент, когда жертва или наклонилась, или отвернулась…
— И свидетелей, конечно, никаких?
— Никаких, поскольку был уже поздний вечер и на дороге никого не было. В этом месте шоссе проходит через дубовую рощу…
Я киваю:
— Так, а дальше?
— Ролле утверждал, что нанес удар спереди. Чтобы объяснить рану на затылке, он заметил, что монтировка имеет искривленную форму…
Брандон смотрит на меня.
— Потом Ролле сел в свою машину и поехал в Лондон. Через три часа он пошел в центральный комиссариат и сдался…
— Вы проверяли, где он был между приездом в Лондон и приходом в полицию?
— Да… В кино…
— В кино?!
— Он утверждал, что был не в себе и ему хотелось посидеть одному в темноте, чтобы подумать. Он был в кинотеатре «Байрон», мы проверяли.
Я понимаю, что у меня вопросов больше нет.
— Хорошо, — говорю я, — спасибо. Я расстегиваю сутану и отдаю ее бармену. Он смотрит на нее с таким страхом, будто я протягиваю ему скальп его брата-близнеца.
— Я хотел бы оставить это у вас на хранение, — объясняю я.
Но тот знает французский не больше, чем Сан-Антонио — английский.
Брандон служит нам переводчиком.
— Что вы собираетесь делать? — спрашивает он меня.
— Пока не решил, — отвечаю я. — Немножко порыскать…
Он смотрит на меня, не зная, что сказать…
А я вспоминаю сдавленный голос из-под черного мешка на голове… Этот голос исходил как из могилы. Это был голос сильного человека, которому вдруг захотелось в самый последний миг перед смертью сказать всему миру, что он невиновен.
Да, Эммануэль Ролле был невиновен! Я могу поставить дюжину таблеток аспирина против случайно оказавшегося вакантным места президента республики, что он не убивал Харриса. В его камере с первого же взгляда я понял, что этот парень не преступник. Можете мне доверять: я узнаю невиновных, как маклер — нечистокровных скакунов.
— Брандон, — говорю я, — я очень благодарен вам за вашу любезность, которая лишний раз подтверждает, что репутация Скотленд-ярда — не пустая болтовня. С вашего позволения…
(Одновременно я думаю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
— Мой шеф… Он улыбается:
— У вас мания величия.
— В достаточной степени, — соглашаюсь я. — У полицейских это врожденное. Болезнь распространяется, как коклюш в школе. Так вот, возвращаясь к моему шефу. Он находит, что эта история не очень вразумительна…
— Ну вот видите!
Для приговоренного к смерти через повешение посредством петли на шее у него апломба даже чересчур.
— Он считает, что это на тебя не похоже… Что ты не тот, кто способен бросить раненого на дороге, и не тот, кто может размозжить тыкву желающему преподать тебе урок гражданского долга…
Эммануэль грустно улыбается.
— Как не похоже на меня… — говорит он будто в бреду.
— Нет. А теперь, увидев тебя, я близок к тому, чтобы думать, как шеф. Давай, малыш, развяжи язык, выложи душу! Ты обречен, и я очень сожалею, что не могу ничего сделать. Если бы это случилось во Франции, то обошлось бы без казни, но теперь поздно говорить… Возможно, у тебя были трудности… Возможно, ты действовал под чужим влиянием… Я не знаю… Короче, это заставляет думать, и мы думаем, что что-то здесь нечисто. Словом, я использую этот последний момент, чтобы спросить тебя, что именно…
Эммануэль остается неподвижен. Его лицо еще более бледно, чем когда я вошел.
В глазах застыло… я не знаю что.
— Мне нечего сказать, — повторяет он, — нет, все так и было, как я говорил… Смешно, но я будто бы оплачиваю счет за то, что меня повесят…
Мне ничего другого не остается, как пожелать ему спокойной смерти.
Стучат в дверь. Брандон на пороге с охранниками и еще одним обстоятельным типом, похожим на директора этого пенитенциарного заведения.
Директор входит в камеру и произносит короткую, но торжественную речь. Я понимаю, что в этом его сакраментальная роль, — разглагольствовать о том, что, дескать, правосудие сейчас свершится.
Эммануэль смотрит на него спокойно. Этот парень потрясающе себя ведет, поверьте мне!
Архангелы берут приговоренного в кольцо. Брандон делает мне знак следовать за кортежем. И мы опять начинаем тягостную прогулку по коридорам.
Зал экзекуций находится в дальнем крыле здания. Стены голые, окрашены известью. Виселица без шика. Больше похожа на деревенские ворота. Это виселица для бедных. Под ней площадка с люком, сейчас закрытым. Палач неопределенного возраста с лицом бухгалтера и подслеповатыми глазами.
Он одет в серо-черный костюм. Белая рубашка и черный галстук. Он выглядит так, будто на прошлой неделе похоронил тещу.
Охранники ставят Эммануэля на люк, завязывают ему руки и ноги…
В это время палач готовит веревку. Мое сердце колотится как паровой молот. Странно, я убивал людей охапками, но то было во время перестрелки, или во время действия, как говорят в театре. Здесь же приготовление к убийству, холодное и методичное, пронзает меня насквозь.
Я смотрю на Ролле-младшего, и он смотрит на меня. В его глазах напряженная задумчивость.
Директор снова подходит и выкрикивает заклятие, похожее на позывные Би-би-си.
Эммануэль слушает его, не шелохнувшись. Затем отрицательно качает головой, и его глаза вновь устремляются на меня.
Я больше так не выдержу. Ноги сами несут меня к виселице. Я сжимаю плечи Эммануэля и целую его по-братски в обе щеки.
— Ты мужественный, — шепчу я ему, — ты настоящий человек, Ролле. Я им скажу, что ты ушел как настоящий победитель…
Мои слова подбадривают его…
И вдруг я не вижу больше его лица. Палач надернул на его голову черный колпак.
Мерзкое ощущение: быть лицом к лицу с черным мешком и веревкой вокруг шеи.
— Не падай духом! — говорю я. И тут я вижу движение губ под черной материей.
— Я невиновен, — произносит глухой голос.
Брандон, стоящий позади меня, делает мне знак отойти назад.
Люк открывается, черная молния проскакивает вниз, и передо мной остается лишь слегка покачивающаяся натянутая веревка.
Мне кажется, что все это приснилось…
Я стою как вкопанный. Потрясение огромно…
— Пошли, господин кюре, — говорит Брандон.
Я повинуюсь.
И снова мрачная процессия идет по коридорам. Звуки шагов гулко отдаются у меня в голове…
Я иду с таким ощущением, будто меня ведут на убой, как скотину…
— Кажется, эта казнь на вас сильно подействовала, — говорит мой английский коллега.
— Да уж, весьма, — бормочу я. — Вы слышали, что он сказал, после того как ему надели мешок на голову?
— Нет.
— Что он невиновен! Брандон тихо качает головой.
— Они все так говорят в этот момент. Будто надеются, что это последнее отрицание даст им отсрочку…
Выйдя из тюрьмы, я чувствую себя немного получше.
— Господин кюре, — обращается ко мне Брандон, — мне кажется, что вам необходимо немного выпить, чтобы прийти в себя.
— С удовольствием…
Он открывает дверцу своей квадратной машины и помогает мне сесть, после чего устраивается за рулем.
— Пабы закрыты в это время… Поедемте лучше в мой клуб.
Он управляет машиной в тумане, как рыба в водяном потоке. Клянусь, чтобы рулить в такой пелене, нужно иметь по компасу в каждом глазу!
Через десять минут он паркуется у внушительного здания и приглашает меня следовать за ним. Мы входим в огромный холл, украшенный зелеными растениями, и идем по монументальной лестнице.
Клуб на втором этаже.
В эти поздние часы в клубе почти никого нет. Только четыре старика играют в карты за одним столом и два официанта в униформе сдерживаются, чтобы не зевать.
Брандон опускается в глубокое кресло. Я сажусь напротив.
— Виски? — спрашивает он. Я молча киваю.
— Два двойных, — говорит он подошедшему официанту.
Хотя он сказал это по-английски, я, к своему удивлению, понял. Есть слова, которые без лишних объяснений понятны на всех языках.
— Ну так, господин комиссар, — говорит Брандон, — что вы вынесли из вашей поездки?
Глава 3
Где пойдет речь о человеке, который видел человека, который видел человека, который видел автомобиль.
Я беру стакан виски, который принес мне засыпающий, но корректный официант, и осушаю его залпом.
Брандон пьет свою порцию медленно, смакуя. Наконец я смотрю на него и прыскаю от смеха.
— Вы меня узнали? Он мельком улыбается.
— Нет, — говорит он. — Просто шеф французской полиции просил меня провести священника к приговоренному Ролле, но, увидев вас, я тут же подумал, что для священника у вас слишком широкие плечи и совсем не церковные манеры. И я не ошибся. Я знаю, что в секретной французской полиции есть комиссар Сан-Антонио, который работает на сверхсложных расследованиях… Я знаю также, что этот комиссар не дурак выпить и не лезет в карман за словом, как вы говорите во Франции…
Он поднимает свой стакан.
— Ваше здоровье, господин комиссар. Я верчу в руках пустую посудину.
— Брандон, можно это повторить?
Мой коллега щелкает пальцами. На зов приходит бармен, и через минуту я держу в руках дозу большого формата.
— Ваш приезд, — спрашивает Брандон, — прояснил что-нибудь? Я на секунду задумываюсь.
— Нет, ничего. Просто у меня теперь есть сомнения…
— Сомнения?
— Да…
— Связанные с виновностью Ролле?
— Да…
Брандон никак не реагирует. Он неподвижно застыл в глубоком кресле с видом мужчины, чувствующего себя не в своей тарелке в приемной гинеколога, в кабинет которого пошла его залетевшая курочка.
— Буду откровенен с вами, комиссар, — наконец говорит он. — Я убежден, что Эммануэль Ролле виновен. Я много жил во Франции и открыл для себя некоторые, может быть даже чересчур строгие, стороны нашей британской юстиции. Этот человек, когда совершил акт насилия, был не в себе: он был пьян. Я сам занимался расследованием. Я допрашивал хозяина ресторанчика в Нортхемптоне, где Ролле выпивал со своей подружкой. Хозяин мне сказал, что они заказали две бутылки бургундского.
— Ну и что? — пожимаю я плечами. — Что в этом необычного для француза?
Он смотрит на меня и широко улыбается — первый раз его лицо приобретает по-настоящему человеческие черты.
— Чертов француз! Я смеюсь вместе с ним.
— Две бутылки на двоих, это как утренний кофе с молоком, я имею в виду по другую сторону Ла-Манша. Так что нет смысла заострять на этом внимание…
Он вновь становится серьезным.
— Пьяный или нет, но он тем не менее сбил велосипедиста…
— Велосипедист его опознал?
— Да.
— В каком он состоянии?
— Сейчас лучше: несколько сломанных ребер и рана на голове…
— Ролле был один?
— Да.
— А девушка, с которой он оттягивался в ресторане?
— С которой… что? — удивленно поднимает брови Брандон.
— Пил, кирял, жрал, шамал, квасил, что еще он мог делать?!
— Мы ее допрашивали. Это бывшая сокурсница Ролле. Марта Обюртен, лаборантка аптеки в Нортхемптоне…
— Его любовница?
— Возможно, хотя оба это отрицали.
— И она сказала, что Ролле был пьян, когда они вышли из ресторана?
— Во всяком случае, она поклялась перед судом.
Я снова опустошаю свой стакан под тяжелым взором бармена, который, похоже, первый раз видит перед собой священника, лакающего виски с такой быстротой.
— Расскажите мне об убитом, Брандон.
Он задумчиво расправляет плечи, садится поудобнее, словом, делает паузу, чтобы взвесить все «за» и «против», перед тем как открыть рот.
— Поставщик зелени Харрис ехал по дороге как раз в тот момент, когда произошел этот несчастный случай. Он погнался за Ролле. Его новенький фургон оказался намного быстрее старого кабриолета Ролле. Он обогнал Ролле и прижал его к насыпи на обочине… На всякий случай он взял из-под сиденья монтировку, чтобы иметь веский аргумент в возможной схватке с преступником. Но Харрис — тщедушный человечек в возрасте. Ролле навалился на него, вырвал монтировку и ударил со всей силы по голове… Во всяком случае, это версия, данная Ролле. Удар пришелся по затылку. Ролле, очевидно, совершил это в тот момент, когда жертва или наклонилась, или отвернулась…
— И свидетелей, конечно, никаких?
— Никаких, поскольку был уже поздний вечер и на дороге никого не было. В этом месте шоссе проходит через дубовую рощу…
Я киваю:
— Так, а дальше?
— Ролле утверждал, что нанес удар спереди. Чтобы объяснить рану на затылке, он заметил, что монтировка имеет искривленную форму…
Брандон смотрит на меня.
— Потом Ролле сел в свою машину и поехал в Лондон. Через три часа он пошел в центральный комиссариат и сдался…
— Вы проверяли, где он был между приездом в Лондон и приходом в полицию?
— Да… В кино…
— В кино?!
— Он утверждал, что был не в себе и ему хотелось посидеть одному в темноте, чтобы подумать. Он был в кинотеатре «Байрон», мы проверяли.
Я понимаю, что у меня вопросов больше нет.
— Хорошо, — говорю я, — спасибо. Я расстегиваю сутану и отдаю ее бармену. Он смотрит на нее с таким страхом, будто я протягиваю ему скальп его брата-близнеца.
— Я хотел бы оставить это у вас на хранение, — объясняю я.
Но тот знает французский не больше, чем Сан-Антонио — английский.
Брандон служит нам переводчиком.
— Что вы собираетесь делать? — спрашивает он меня.
— Пока не решил, — отвечаю я. — Немножко порыскать…
Он смотрит на меня, не зная, что сказать…
А я вспоминаю сдавленный голос из-под черного мешка на голове… Этот голос исходил как из могилы. Это был голос сильного человека, которому вдруг захотелось в самый последний миг перед смертью сказать всему миру, что он невиновен.
Да, Эммануэль Ролле был невиновен! Я могу поставить дюжину таблеток аспирина против случайно оказавшегося вакантным места президента республики, что он не убивал Харриса. В его камере с первого же взгляда я понял, что этот парень не преступник. Можете мне доверять: я узнаю невиновных, как маклер — нечистокровных скакунов.
— Брандон, — говорю я, — я очень благодарен вам за вашу любезность, которая лишний раз подтверждает, что репутация Скотленд-ярда — не пустая болтовня. С вашего позволения…
(Одновременно я думаю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18