А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


— Что вы чувствуете?
— Не знаю… Мне страшно… Если бы меня вырвало…
Монд тоже не знал что делать. Оставить ее и бежать к врачу за рвотным не приходило ему в голову, вернее, это казалось ему слишком сложным.
— Сколько таблеток вы приняли? Она разозлилась, взбешенная его беспомощностью, а может быть, и нелепостью его облика.
— Ну почем мне знать? Все, что оставалось в тюбике. Шесть-семь. Мне холодно.
Она набросила на плечи пальто, взглянула на дверь, явно намереваясь искать помощи на стороне.
— Подумать только, он меня бросил…
— Послушайте, давайте я попробую. Моя дочь тоже однажды проглотила таблетку.
Оба говорили бессвязно, а тут еще постояльцы с четвертого этажа, очевидно решившие, что продолжается скандал, стучали в потолок, требуя тишины.
— Идите сюда. Откройте рот. Не мешайте.
— Вы делаете мне больно.
— Потерпите. Да стойте же!
Он поискал, чем бы пощекотать ей в горле, и оказался настолько беспомощным, что взял у нее платок. Она держала в руке этот маленький твердый комочек, который Монд расправил и скатал жгутом.
— Ой, вы задушите меня… Ой! Одной рукой ему пришлось крепко ухватить женщину за голову, и он удивился, какой у нее маленький череп.
— Не напрягайтесь… Моя дочь тоже напрягалась… Так, хорошо. Еще немного. Ну как?
Спазмы сотрясли грудь женщины, и внезапно ее стошнило; она даже не заметила, что обрызгала человека, которого совсем не знала. Слезы застилали ей глаза, мешали видеть. Рвало ее чем-то красным, и Монд держал ее за плечи, подбадривая, словно ребенка:
— Так, так… Видите, уже лучше… Еще… Не сдерживайтесь… Давайте, давайте.
Она смотрела на него сквозь мутную пелену перед глазами, точно животное, у которого из горла извлекли кость.
— Ну что, желудок пустой?.. Позвольте-ка еще разок. Для уверенности.
Женщина покачала головой. Она слабела. Он помог ей добраться до постели; она легла, свесив ноги, и теперь тихонько постанывала.
— Если вы обещаете лежать спокойно, вести себя разумно, я спущусь вниз. Там наверняка есть газовая горелка или что-нибудь еще, на чем можно вскипятить воду. Вам надо выпить горячего, промыть желудок.
Она сделала знак, что согласна, но прежде чем выйти из комнаты, г-н Монд прошел в ванную посмотреть, не осталось ли там яда. Она с беспокойством следила за ним глазами, спрашивая себя, что он задумал. И удивилась еще больше, когда он стал рыться в ее сумочке, где лежали мятые банкноты, пудра, губная помада.
Но нет! Он же не вор! Монд снова опустил сумочку на ночной столик.
— Лежите спокойно. Я скоро вернусь.
На лестнице, стараясь не шуметь, он горько улыбнулся. Никто никогда не сделал для него ничего подобного! Всю жизнь, с тех пор как он себя помнил, он сам обычно приходил на помощь другим. Сколько раз — но напрасно! — мечтал он заболеть, чтобы увидеть, как кто-нибудь склоняется над ним, чтобы, ласково улыбаясь, на время облегчить ему груз существования.
— Простите за беспокойство, — он всегда был чрезвычайно вежлив из боязни кого-нибудь оскорбить. — Моей соседке плохо. Не будете ли вы любезны согреть для нее немного воды? Или, может быть, у вас найдется чай?
— Пройдите сюда.
Была ночь. Гостиница спала. Однако было слышно, как во мраке улицы ехали куда-то тяжелые самосвалы, иногда, чтобы разбудить заснувшую лошадь, щелкал кнутом возница.
— Вы знаете их? — осведомился портье, который сразу понял, что речь идет о постояльцах из двадцать восьмого номера.
— Нет.
— Погодите, сейчас найду спички.
В захламленной серой комнатушке был кипятильник для кофе, служивший кофейником, но портье с мрачным спокойствием людей, которые в одиночестве бодрствуют по ночам, в то время как другие спят, зажег крошечную газовую плитку.
— Я удивился, когда увидел, что он уходит. Несколько дней он болел, и она все время сидела с ним. Даже сама ходила за едой.
Г-н Монд неожиданно для себя полюбопытствовал:
— Он молод?
— Кажется, года двадцать два. Надо посмотреть регистрационную карточку. Сегодня вечером они ушли друг за другом: сначала она, потом он. А когда, час спустя, вернулись, я понял — поссорились.
И портье грубо закончил:
— Он бросил ее, да?
Вода уже закипала. Мужчина порылся в железной банке и наконец достал липовый чай.
— Если хотите, я отнесу.
— Я сам.
— С сахаром?
— Пожалуй… Да, спасибо.
Портье, конечно, говорил о ней. Но почему он сказал ему это? Может, заподозрил в каких-то задних мыслях?
— Если вам потребуется что-нибудь еще, не стесняйтесь. Я здесь до шести утра.
Он снова облокотился на стойку красного дерева, из-под которой достал открытую книгу, и погрузился в чтение.
Когда г-н Монд вернулся в комнату с чайником в руке, женщина спала или притворилась, что спит. Платье у нее задралось, обнажив бедро над чулком, и он смутился. У него не было никаких желаний, никаких задних мыслей. — Мадмуазель…
Безразличная, она приоткрыла ресницы.
— Вот, выпейте. А потом, если, конечно, сможете, я советую вам из осторожности пойти и вновь вызвать рвоту, чтобы прочистить желудок.
Он забеспокоился, увидев, какой у нее отрешенный, мутный взгляд. Она не шевелилась. Тогда он приподнял ее, поднес к губам чашку.
— Пейте.
— Горячо.
Говорила она невнятно, нечленораздельно, словно язык у нее слишком распух.
— Все-таки выпейте.
Он принудил, прямо-таки заставил женщину еще раз спровоцировать рвоту, но теперь незнакомку долго сотрясала болезненная икота и, казалось, она сердится на него за эти лишние страдания.
— Ну вот, теперь мы спокойны…
Видимо, задыхаясь, она через плечо сунула руку под платье и незнакомым Монду, но неприятно поразившим его жестом расстегнула бюстгальтер, сняла и бросила на пол.
— Ложитесь. Если хотите раздеться, я ненадолго выйду.
Она не дала ему для этого времени и с безразличным видом стянула через голову платье, которое скользнуло по ее длинному телу, словно лишняя кожа. Отвернувшись к стене, он все-таки видел женщину в дверце зеркального шкафа. Под платьем у нее ничего не было, только маленькие розовые трусики да узенький пояс для чулок. Когда она наклонилась, чтобы снять их, ее маленькие острые груди, казалось, повисли в воздухе.
Она сняла и трусики, резинка которых оставила на коже красноватый след, и, уже голая, с едва затененным внизу животом, поколебавшись, направилась на цыпочках в ванную, где повела себя так, словно в соседней комнате не было мужчины.
Она вернулась, закутанная в бледно-голубой пеньюар, но глаза ее все еще оставались мутными, рот искривленным.
— Я совсем больна, — вздохнула она, укладываясь в постель.
И потом, когда Монд подтыкал одеяло, добавила:
— Не могу больше.
Свернувшись в клубок и почти съехав головой с подушки, так что Монд видел лишь одни обесцвеченные волосы, она сразу заснула. Спустя минуту она уже сопела, и он тихо вернулся к себе за пиджаком и пальто — его познабливало.
Вскоре после того, как он устроился в кресле возле кровати, в прорезях жалюзи уже посветлело. Просыпались звуки — одни в гостинице, другие на улице. Главным образом на улице: с трудом заводились моторы — катеров, как догадался он по плеску весел в воде, сталкивались друг с другом лодки в Старой гавани, гудел заводской гудок, далеко в порту беспрерывно выли сирены пакетботов и грузовозов.
Г-н Монд погасил лампу, которую оставил включенной, и светлые полосы от жалюзи легли на стену.
Светило солнце. Монду захотелось увидеть его. Стоя у окна, он попытался смотреть сквозь планки ставней, но различил лишь узкие куски предметов, например часть токоприемника проходившего мимо трамвая, какие-то розовые и фиолетовые раковины на тележке разносчика.
Женщина больше не храпела. Она откинула одеяло, щеки у нее покраснели, губы надулись, по всему лицу разлилось болезненное выражение. Блеск кожи контрастировал с цветом румян, от чего казалось, что это совсем другая женщина: лицо стало естественнее, в нем появилось что-то очень юное, жалкое, даже вульгарное. Должно быть, она родилась в какой-нибудь хибаре на городской окраине, сопливым голозадым ребенком ползала на каменном пороге, бегала по улицам, возвращаясь с народного гулянья.
Один за другим постояльцы уходили из гостиницы, по улице мчались машины, бары, пожалуй, уже открылись, и только в еще пустых пивнушках официанты разбрасывали по серому полу опилки, протирали стекла мелом.
Монд неторопливо умылся, оделся. Убедившись, что женщина спит, зашел к себе в номер. Открыл ставни, несмотря на жалящий утренний холод, настежь распахнул окно и почувствовал, как жизнь потоком вливается в него; он видел голубую воду, далекие белые скалы, пароход с красным ободком на трубе, уходивший в открытое море и оставлявший позади изумительно белую борозду.
Он забыл об огромном море, песке, солнце и о тех признаниях, которые им нашептывал и которых, хотя от них еще оставался в нем неясный привкус слез, сейчас стыдился.
Почему ему дали номер без ванной? Ему так хотелось, чтобы по телу заструилась прохладная вода, очищая его. Наверно, из-за убогой, плохого покроя одежды, которая теперь стесняла его?
У него не было с собой ни бритвы, ни мыла, ни зубной щетки. Он позвонил, и почти сразу пришел рассыльный. Г-н Монд колебался, не зная, обременять ли его таким поручением или отказаться от уже столь близкой мечты.
— Сходите купите мне…
И, дожидаясь возвращения мальчика в униформе он видел, как тот бежит вприпрыжку по тротуару, — он стал смотреть на море, выглядевшее совсем не таким, как ночью: оно образовывало порт, где шныряли катера и где вымачивались рыбачьи сети.
Ослепленный утром, он всматривался в причал — его огромный металлический каркас загораживал горизонт, и там лишь угадывались издали крошечные фигурки людей
Глава 4
Г-н Монд ждал — ничего другого ему и не оставалось. Время от времени он подходил к двери в смежную комнату, прислушивался, потом снова возвращался к окну; резкий холод вынудил его надеть пальто, а руки засунуть в карманы.
Около девяти он подумал, что грохот города и порта помешает ему услышать голос из соседней комнаты, и он с сожалением закрыл окно. На сердце у него было тяжело; он странно улыбнулся, увидев себя в зеркале — в пальто, у разобранной постели, в гостиничном номере, где он не знал что делать.
В конце концов он, словно в зале ожидания, сел на стул у той самой двери и опять принялся строить предположения, обдумывать грозящие ему опасности; он считал до ста, до тысячи, играл сам с собой в орла или решку, решая, сидеть дальше или уйти, пока не вздрогнул, как человек, которого разбудили. Должно быть, он задремал. Рядом кто-то ходил, и не босиком, мягкими шагами, а на высоких, гулко стучащих каблуках.
Он заспешил, постучал.
— Войдите! Она была уже одета — на голове маленькая красная шапочка, в руке сумочка — и собиралась уходить. Еще немного, и он упустил бы ее.
Оделась она так, словно ничего не случилось: на лице аккуратный грим, но рот странно очерчен и кажется меньше, чем на самом деле: бледная розоватость губ выглядывала из-под помады, как нижнее белье.
Смущенный, он стоял в дверях, она же, бросив на него острый взгляд, чтобы убедиться, тот ли он человек из ночи, черты которого она уже забыла, продолжала искать перчатки.
— Вам лучше?
— Я хочу есть.
Наконец она нашла перчатки красного, под шляпку, цвета и вышла из комнаты, ничуть не удивляясь, что Монд идет за ней по лестнице.
Гостиница как-то изменилась. При дневном свете вестибюль, служивший холлом, выглядел роскошнее. За стойкой красного дерева стоял портье в куртке, стены были обшиты фанерными панелями, по углам расставлены зеленые растения, у дверей дежурил рассыльный в зеленом.
— Такси, господа?
Женщина отказалась, а г-н Монд, неизвестно почему, постарался уклониться от взгляда старшего портье, хотя тот не знал его. По правде говоря, Монд стеснялся своей куцей одежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17