Если у него в самом деле была назначена встреча, то договориться о ней он почти наверняка мог только там… Поскольку в кругу торговцев бриллиантами все друг друга знают…
Мегрэ злился, что не может заняться всем этим сам.
Не может пойти потереться среди людей, знавших Голдфингера, и штрих за штрихом дополнить образ, который сложился у него об этом человеке.
— Ступайте, старина… И держите меня в курсе…
— Вы получите мой рапорт…
Между тем дождь, который сыпал теперь мелко-мелко и всем своим видом словно показывал, что прекращаться не намерен никогда, переполнял его желанием выйти вон, на улицу. А заниматься приходилось таким скучным типом, как этот международный мошенник, специализировавшийся на отмывании чеков и ценных бумаг на предъявителя, этим господином, который более или менее долгое время будет пытаться держать себя нагло и высокомерно, но в конце концов выдаст всех сообщников.
Его как раз привели. Это был красивый мужчина лет пятидесяти, выглядевший так же утонченно, как какой-нибудь знатный завсегдатай престижного клуба. Он старательно разыгрывал удивление.
— Будете говорить?
— Простите, — отозвался тип, поигрывая моноклем. — Я не совсем понимаю. Очевидно, произошло ошибка и меня приняли за кого-то другого…
— Пой, пташка, пой…
— Что вы сказали?
— Я сказал: пой, пташка! Слушайте, у меня нынче совсем нет настроения разыгрывать перед вами цирк с многочасовым допросом. Видите этот кабинет?.. Так вот, зарубите себе на носу, что вы не выйдете отсюда, пока не назовете мне всех своих сообщников. Жанвье!
Люка! Снимите с него галстук и выньте из ботинок шкурки. Теперь наденьте на него наручники! Не спускайте с него глаз и не давайте ему шевельнуться…
Пока, детки…
Тем хуже для Лоньона! Хотя ему-то как раз повезло!
Он мог в свое удовольствие ходить и дышать атмосферой улицы Лафайет. Мегрэ поймал такси.
— На улицу Коленкур. Я скажу, где остановиться…
Он испытывал удовольствие уже от одной мысли, что скоро будет на улице, где Голдфингер был убит, где, во всяком случае, он умер прямо перед столбиком вызова полиции, выкрашенным красной краской.
Он пешком прошел по улице Ламарк, высоко подняв воротник пиджака, потому что, несмотря на материнскую заботу мадам Мегрэ, зонтик он все-таки оставил на набережной Орфевр…
В нескольких шагах от дома 66-бис он приметил человека, в котором признал инспектора, — раньше ему уже приходилось встречаться с ним. Инспектор тоже узнал знаменитого комиссара, но из скромности сделал вид, что не заметил его.
— Поди сюда… Никто не выходил? На четвертый этаж никто не поднимался?
— Никто, господин Мегрэ… Я шел по лестнице за всеми, кто заходил в дом. Да и тех было мало. Одни поставщики…
— Мадам Голдфингер все еще в постели?
— Наверное. А вот молодая сестрица куда-то ушла.
За ней пошел Марсак, мой коллега.
— Она взяла такси?
— Дождалась автобуса на углу улицы.
Мегрэ зашел в дом, не останавливаясь, миновал каморку консьержки, поднялся на четвертый этаж и позвонил в ту дверь, что располагалась справа. Раздался звонок. Он напряг слух и даже приложил ухо к двери, но не уловил ни малейшего звука. Тогда он позвонил второй раз и третий. Вполголоса произнес:
— Полиция!..
Он, конечно, знал, что мадам Голдфингер лежала в постели, но не настолько же она была больна, чтобы не суметь встать и ответить, хотя бы через запертую дверь.
Он быстренько спустился на первый этаж.
— Госпожа Голдфингер никуда не выходила, верно?
— Нет, месье… Она больна. Утром к ней приходил доктор. Вот сестра ее, та действительно ушла…
— У вас есть телефон?
— Нет. Но вы можете позвонить из бара, который держит овернец, это всего в паре шагов отсюда.
Он поспешил в бар, спросил номер Голдфингера и долго слушал, как в пустоте квартиры трезвонит телефонный звонок.
Лицо Мегрэ в ту минуту выражало самую настоящую ярость. Он попросил соединить его со станцией прослушивания.
— Какие-нибудь звонки в квартиру Голдфингера были?
— Нет, ни одного. Ни одного звонка с той самой минуты, когда вы ночью оставили свое распоряжение.
Да, кстати, инспектор Лоньон тоже…
— Я знаю.
Он был взбешен. Эта тишина никак не вязалась ни с одним из его предположений. Он снова пошел к дому 66-бис.
— А ты уверен, что на четвертый этаж никто не заходил? — спросил он у дежурящего на улице инспектора.
— Клянусь вам в этом. Я шел за каждым, кто входил в дом. Я даже составил список этих людей, как мне посоветовал сделать инспектор Лоньон.
Ну и зануда же он, этот Лоньон!
— Пошли со мной. Если понадобится, сходишь потом за слесарем. Наверное, поблизости есть какой-нибудь…
Они поднялись на четвертый этаж. Мегрэ снова позвонил. Вначале было тихо. Потом ему показалось, что в глубине квартиры кто-то задвигался. Он повторил:
— Полиция!
— Секундочку! — ответил им голос издалека.
Секундочка продлилась не меньше трех минут. Неужели на то, чтобы накинуть халат, сунуть ноги в тапочки и даже, в крайнем случае, ополоснуть водой лицо, нужно целых три минуты?
— Это вы, господин комиссар?
— Да, это я. Мегрэ.
Щелкнул отодвигаемый засов, заскрежетал ключ в замочной скважине.
— Простите меня… Я, наверное, заставила вас долго ждать?
Он подозрительно и настойчиво переспросил:
— Что вы имеете в виду?
Заметила ли она, что ляпнула глупость? Затем она пролепетала заспанным голосом, который, на взгляд комиссара, казался чересчур уж заспанным:
— Не знаю… Я спала… Я приняла сильное снотворное, чтобы уснуть… Сквозь сон мне казалось, я слышала звонок…
— Какой звонок?
— Сама не пойму… Может быть, это мне просто снилось… Входите, пожалуйста… Сегодня утром я была не в состоянии поехать с вашим инспектором. У меня сидел врач…
— Я знаю.
Мегрэ закрыл за собой дверь, оставив агента на лестничной площадке, и принялся мрачно осматривать все вокруг.
На Матильде был все тот же голубой халат, который он видел накануне вечером. Она сказала:
— Вы мне позволите пойти прилечь?
— Прошу вас…
В столовой на столе все еще стояла чашка из-под кофе с молоком, лежали хлеб и масло, видимо, остатки завтрака Евы. В своей неприбранной комнате мадам Голдфингер с болезненным стоном опустилась на постель.
Что тут было не так? Он обратил внимание, что женщина улеглась прямо в халате. Это, конечно, могло быть вызвано стыдливостью.
— Вы долго простояли на площадке?..
— Нет…
— А по телефону не звонили?
— Нет…
— Странно… Мне снился какой-то настойчивый телефонный звонок…
— В самом деле?
Отлично. Теперь он понял, что его поразило. У этой женщины, которая утверждала, что только что едва пробудилась от глубокого сна, и не просто сна, а от вызванного снотворным наркотического забытья, у этой женщины, которая, по словам ее врача, всего три часа назад пребывала в состоянии нервного расстройства, волосы были уложены в аккуратную прическу, как если бы она собиралась в гости.
Было и еще кое-что. Чулок. Шелковый чулок, чуть выглядывавший из-под простыни. Допустить, что он торчал там со вчерашнего вечера? Мегрэ уронил трубку и наклонился ее поднять, что позволило ему удостовериться, что под кроватью второго чулка не было.
— У вас есть для меня новости?
— Самое большее, что я могу, это задать вам еще несколько вопросов… Минутку… Где ваша пудра?
— Какая пудра?
— Рисовая.
Ее лицо покрывал свежий слой пудры, но в комнате комиссар не видел ничего похожего на коробку с пудрой.
— На столике в туалетной комнате… Вы об этом говорите из-за того, что я заставила вас ждать? Клянусь вам, когда я услышала звонок, то совершенно машинально слегка привела себя в порядок…
Мегрэ так хотелось буркнуть: «Неправда!» Но вслух он сказал:
— Ваш муж застраховал свою жизнь?
— Он оформил страховку на триста тысяч франков в тот год, когда мы поженились. Позже он оформил еще одну, чтобы довести общую сумму до миллиона…
— Давно он это сделал?
— Полисы лежат в секретере, у вас за спиной… Откройте его… Он не заперт. Полисы в левом ящике.
Два полиса одной и той же компании. Первый составлен восемь лет назад. Мегрэ сейчас же перевернул страницу, отыскивая статью, в наличии которой почти не сомневался.
«В случае самоубийства…»
Лишь несколько компаний выплачивают страховку в результате гибели от самоубийства. Именно так обстояло дело и в данном случае, правда, с одной оговоркой: деньги могли быть выплачены, если самоубийство совершится не раньше, чем через год после подписания полиса. — Второй страховой документ, на сумму в семьсот тысяч франков, содержал аналогичную статью. Мегрэ сразу взглянул на последнюю страницу, где стояла дата. Полис был подписан ровно тринадцать месяцев тому назад.
— А ведь дела у вашего мужа в ту пору шли далеко не блестяще…
— Знаю… Я не хотела, чтобы он оформлял страховку на такую крупную сумму, но он был убежден, что серьезно болен, и рассчитывал таким образом обеспечить меня…
— Я смотрю, все взносы уплачены в срок. Наверное, это давалось ему нелегко…
В дверь позвонили. Мадам Голдфингер изобразила вялый жест, словно намереваясь подняться, но комиссар уже шел открывать. И очутился нос к носу с Лоньоном, у которого мгновенно кровь отлила от лица, а губы, дрожащие, словно у готового расплакаться ребенка, залепетали:
— Извините, пожалуйста…
— Напротив, это вы меня извините… Заходите, старина…
Мегрэ все еще держал в руках полисы. Инспектор ткнул в них пальцем:
— Мне не стоило приходить… Я ведь шел сюда как раз за этим…
— В таком случае вместе и уйдем.
— Раз вы сами пришли, мне, наверное, здесь больше делать нечего. Лучше мне пойти домой… И жена как раз приболела…
В довершение всех несчастий Лоньона, ему попалась на редкость сварливая жена, которая через день изображала из себя больную, так что по вечерам инспектору приходилось еще и заниматься домашним хозяйством.
— Уходим вместе, старина… Вот только шляпу свою заберу…
Мегрэ чувствовал себя смущенным и готовым бормотать извинения. Он злился на себя за то, что обидел этого бедолагу, преисполненного лучших побуждений. Кто-то поднимался по лестнице им навстречу. Это возвращалась Ева. Бросив на них холодный взгляд, она, конечно, заметила и полисы у них в руках. Сухо кивнула и пошла дальше.
— Идем, Лоньон. Думаю, здесь мы больше пока ничего не узнаем. Скажите, мадемуазель, когда состоятся похороны?
— Послезавтра… Тело привезут сегодня во второй половине дня…
— Благодарю вас…
Занятная девушка. А ведь в нервном напряжении пребывала именно она, и это ее следовало бы уложить в постель с хорошей дозой снотворного.
— Послушайте, Лоньон, старина…
Мужчины спускались по лестнице гуськом, и Лоньон все вздыхал и качал головой:
— Я ведь понял… С первой минуты понял…
— Что вы поняли?
— Что это дело не для меня… Я составлю для вас свой последний рапорт…
— Да нет же, старина…
Они уже шли мимо каморки консьержки.
— Погодите минутку. Я только задам один вопрос этой славной женщине. Скажите, мадам, госпожа Голдфингер часто выходит из дому?
— Утром ходит за покупками… После обеда иногда ходит в универмаг… Но не сказать, чтобы часто…
— А гости к ней ходят?
— Да можно сказать, никогда… Такие спокойные люди…
— А живут они в этом доме давно?
— Шесть лет… Если бы все жильцы были такие же…
Лоньон стоял, мрачно насупившись и низко опустив голову. Он демонстративно не принимал никакого участия в разговоре, который его больше не касался. Еще бы! Сам шеф с набережной Орфевр перебежал ему дорогу!
— А она всегда была такой домоседкой?
— Да как сказать… Вот зимой одно время… Она чуть не каждый день после обеда куда-то уходила… Говорила, что ходит к подруге, которая ждала ребенка, чтоб та не скучала…
— А вы эту подругу видели?
— Нет. Они потом, наверное, поссорились…
— Большое вам спасибо.
1 2 3 4 5 6
Мегрэ злился, что не может заняться всем этим сам.
Не может пойти потереться среди людей, знавших Голдфингера, и штрих за штрихом дополнить образ, который сложился у него об этом человеке.
— Ступайте, старина… И держите меня в курсе…
— Вы получите мой рапорт…
Между тем дождь, который сыпал теперь мелко-мелко и всем своим видом словно показывал, что прекращаться не намерен никогда, переполнял его желанием выйти вон, на улицу. А заниматься приходилось таким скучным типом, как этот международный мошенник, специализировавшийся на отмывании чеков и ценных бумаг на предъявителя, этим господином, который более или менее долгое время будет пытаться держать себя нагло и высокомерно, но в конце концов выдаст всех сообщников.
Его как раз привели. Это был красивый мужчина лет пятидесяти, выглядевший так же утонченно, как какой-нибудь знатный завсегдатай престижного клуба. Он старательно разыгрывал удивление.
— Будете говорить?
— Простите, — отозвался тип, поигрывая моноклем. — Я не совсем понимаю. Очевидно, произошло ошибка и меня приняли за кого-то другого…
— Пой, пташка, пой…
— Что вы сказали?
— Я сказал: пой, пташка! Слушайте, у меня нынче совсем нет настроения разыгрывать перед вами цирк с многочасовым допросом. Видите этот кабинет?.. Так вот, зарубите себе на носу, что вы не выйдете отсюда, пока не назовете мне всех своих сообщников. Жанвье!
Люка! Снимите с него галстук и выньте из ботинок шкурки. Теперь наденьте на него наручники! Не спускайте с него глаз и не давайте ему шевельнуться…
Пока, детки…
Тем хуже для Лоньона! Хотя ему-то как раз повезло!
Он мог в свое удовольствие ходить и дышать атмосферой улицы Лафайет. Мегрэ поймал такси.
— На улицу Коленкур. Я скажу, где остановиться…
Он испытывал удовольствие уже от одной мысли, что скоро будет на улице, где Голдфингер был убит, где, во всяком случае, он умер прямо перед столбиком вызова полиции, выкрашенным красной краской.
Он пешком прошел по улице Ламарк, высоко подняв воротник пиджака, потому что, несмотря на материнскую заботу мадам Мегрэ, зонтик он все-таки оставил на набережной Орфевр…
В нескольких шагах от дома 66-бис он приметил человека, в котором признал инспектора, — раньше ему уже приходилось встречаться с ним. Инспектор тоже узнал знаменитого комиссара, но из скромности сделал вид, что не заметил его.
— Поди сюда… Никто не выходил? На четвертый этаж никто не поднимался?
— Никто, господин Мегрэ… Я шел по лестнице за всеми, кто заходил в дом. Да и тех было мало. Одни поставщики…
— Мадам Голдфингер все еще в постели?
— Наверное. А вот молодая сестрица куда-то ушла.
За ней пошел Марсак, мой коллега.
— Она взяла такси?
— Дождалась автобуса на углу улицы.
Мегрэ зашел в дом, не останавливаясь, миновал каморку консьержки, поднялся на четвертый этаж и позвонил в ту дверь, что располагалась справа. Раздался звонок. Он напряг слух и даже приложил ухо к двери, но не уловил ни малейшего звука. Тогда он позвонил второй раз и третий. Вполголоса произнес:
— Полиция!..
Он, конечно, знал, что мадам Голдфингер лежала в постели, но не настолько же она была больна, чтобы не суметь встать и ответить, хотя бы через запертую дверь.
Он быстренько спустился на первый этаж.
— Госпожа Голдфингер никуда не выходила, верно?
— Нет, месье… Она больна. Утром к ней приходил доктор. Вот сестра ее, та действительно ушла…
— У вас есть телефон?
— Нет. Но вы можете позвонить из бара, который держит овернец, это всего в паре шагов отсюда.
Он поспешил в бар, спросил номер Голдфингера и долго слушал, как в пустоте квартиры трезвонит телефонный звонок.
Лицо Мегрэ в ту минуту выражало самую настоящую ярость. Он попросил соединить его со станцией прослушивания.
— Какие-нибудь звонки в квартиру Голдфингера были?
— Нет, ни одного. Ни одного звонка с той самой минуты, когда вы ночью оставили свое распоряжение.
Да, кстати, инспектор Лоньон тоже…
— Я знаю.
Он был взбешен. Эта тишина никак не вязалась ни с одним из его предположений. Он снова пошел к дому 66-бис.
— А ты уверен, что на четвертый этаж никто не заходил? — спросил он у дежурящего на улице инспектора.
— Клянусь вам в этом. Я шел за каждым, кто входил в дом. Я даже составил список этих людей, как мне посоветовал сделать инспектор Лоньон.
Ну и зануда же он, этот Лоньон!
— Пошли со мной. Если понадобится, сходишь потом за слесарем. Наверное, поблизости есть какой-нибудь…
Они поднялись на четвертый этаж. Мегрэ снова позвонил. Вначале было тихо. Потом ему показалось, что в глубине квартиры кто-то задвигался. Он повторил:
— Полиция!
— Секундочку! — ответил им голос издалека.
Секундочка продлилась не меньше трех минут. Неужели на то, чтобы накинуть халат, сунуть ноги в тапочки и даже, в крайнем случае, ополоснуть водой лицо, нужно целых три минуты?
— Это вы, господин комиссар?
— Да, это я. Мегрэ.
Щелкнул отодвигаемый засов, заскрежетал ключ в замочной скважине.
— Простите меня… Я, наверное, заставила вас долго ждать?
Он подозрительно и настойчиво переспросил:
— Что вы имеете в виду?
Заметила ли она, что ляпнула глупость? Затем она пролепетала заспанным голосом, который, на взгляд комиссара, казался чересчур уж заспанным:
— Не знаю… Я спала… Я приняла сильное снотворное, чтобы уснуть… Сквозь сон мне казалось, я слышала звонок…
— Какой звонок?
— Сама не пойму… Может быть, это мне просто снилось… Входите, пожалуйста… Сегодня утром я была не в состоянии поехать с вашим инспектором. У меня сидел врач…
— Я знаю.
Мегрэ закрыл за собой дверь, оставив агента на лестничной площадке, и принялся мрачно осматривать все вокруг.
На Матильде был все тот же голубой халат, который он видел накануне вечером. Она сказала:
— Вы мне позволите пойти прилечь?
— Прошу вас…
В столовой на столе все еще стояла чашка из-под кофе с молоком, лежали хлеб и масло, видимо, остатки завтрака Евы. В своей неприбранной комнате мадам Голдфингер с болезненным стоном опустилась на постель.
Что тут было не так? Он обратил внимание, что женщина улеглась прямо в халате. Это, конечно, могло быть вызвано стыдливостью.
— Вы долго простояли на площадке?..
— Нет…
— А по телефону не звонили?
— Нет…
— Странно… Мне снился какой-то настойчивый телефонный звонок…
— В самом деле?
Отлично. Теперь он понял, что его поразило. У этой женщины, которая утверждала, что только что едва пробудилась от глубокого сна, и не просто сна, а от вызванного снотворным наркотического забытья, у этой женщины, которая, по словам ее врача, всего три часа назад пребывала в состоянии нервного расстройства, волосы были уложены в аккуратную прическу, как если бы она собиралась в гости.
Было и еще кое-что. Чулок. Шелковый чулок, чуть выглядывавший из-под простыни. Допустить, что он торчал там со вчерашнего вечера? Мегрэ уронил трубку и наклонился ее поднять, что позволило ему удостовериться, что под кроватью второго чулка не было.
— У вас есть для меня новости?
— Самое большее, что я могу, это задать вам еще несколько вопросов… Минутку… Где ваша пудра?
— Какая пудра?
— Рисовая.
Ее лицо покрывал свежий слой пудры, но в комнате комиссар не видел ничего похожего на коробку с пудрой.
— На столике в туалетной комнате… Вы об этом говорите из-за того, что я заставила вас ждать? Клянусь вам, когда я услышала звонок, то совершенно машинально слегка привела себя в порядок…
Мегрэ так хотелось буркнуть: «Неправда!» Но вслух он сказал:
— Ваш муж застраховал свою жизнь?
— Он оформил страховку на триста тысяч франков в тот год, когда мы поженились. Позже он оформил еще одну, чтобы довести общую сумму до миллиона…
— Давно он это сделал?
— Полисы лежат в секретере, у вас за спиной… Откройте его… Он не заперт. Полисы в левом ящике.
Два полиса одной и той же компании. Первый составлен восемь лет назад. Мегрэ сейчас же перевернул страницу, отыскивая статью, в наличии которой почти не сомневался.
«В случае самоубийства…»
Лишь несколько компаний выплачивают страховку в результате гибели от самоубийства. Именно так обстояло дело и в данном случае, правда, с одной оговоркой: деньги могли быть выплачены, если самоубийство совершится не раньше, чем через год после подписания полиса. — Второй страховой документ, на сумму в семьсот тысяч франков, содержал аналогичную статью. Мегрэ сразу взглянул на последнюю страницу, где стояла дата. Полис был подписан ровно тринадцать месяцев тому назад.
— А ведь дела у вашего мужа в ту пору шли далеко не блестяще…
— Знаю… Я не хотела, чтобы он оформлял страховку на такую крупную сумму, но он был убежден, что серьезно болен, и рассчитывал таким образом обеспечить меня…
— Я смотрю, все взносы уплачены в срок. Наверное, это давалось ему нелегко…
В дверь позвонили. Мадам Голдфингер изобразила вялый жест, словно намереваясь подняться, но комиссар уже шел открывать. И очутился нос к носу с Лоньоном, у которого мгновенно кровь отлила от лица, а губы, дрожащие, словно у готового расплакаться ребенка, залепетали:
— Извините, пожалуйста…
— Напротив, это вы меня извините… Заходите, старина…
Мегрэ все еще держал в руках полисы. Инспектор ткнул в них пальцем:
— Мне не стоило приходить… Я ведь шел сюда как раз за этим…
— В таком случае вместе и уйдем.
— Раз вы сами пришли, мне, наверное, здесь больше делать нечего. Лучше мне пойти домой… И жена как раз приболела…
В довершение всех несчастий Лоньона, ему попалась на редкость сварливая жена, которая через день изображала из себя больную, так что по вечерам инспектору приходилось еще и заниматься домашним хозяйством.
— Уходим вместе, старина… Вот только шляпу свою заберу…
Мегрэ чувствовал себя смущенным и готовым бормотать извинения. Он злился на себя за то, что обидел этого бедолагу, преисполненного лучших побуждений. Кто-то поднимался по лестнице им навстречу. Это возвращалась Ева. Бросив на них холодный взгляд, она, конечно, заметила и полисы у них в руках. Сухо кивнула и пошла дальше.
— Идем, Лоньон. Думаю, здесь мы больше пока ничего не узнаем. Скажите, мадемуазель, когда состоятся похороны?
— Послезавтра… Тело привезут сегодня во второй половине дня…
— Благодарю вас…
Занятная девушка. А ведь в нервном напряжении пребывала именно она, и это ее следовало бы уложить в постель с хорошей дозой снотворного.
— Послушайте, Лоньон, старина…
Мужчины спускались по лестнице гуськом, и Лоньон все вздыхал и качал головой:
— Я ведь понял… С первой минуты понял…
— Что вы поняли?
— Что это дело не для меня… Я составлю для вас свой последний рапорт…
— Да нет же, старина…
Они уже шли мимо каморки консьержки.
— Погодите минутку. Я только задам один вопрос этой славной женщине. Скажите, мадам, госпожа Голдфингер часто выходит из дому?
— Утром ходит за покупками… После обеда иногда ходит в универмаг… Но не сказать, чтобы часто…
— А гости к ней ходят?
— Да можно сказать, никогда… Такие спокойные люди…
— А живут они в этом доме давно?
— Шесть лет… Если бы все жильцы были такие же…
Лоньон стоял, мрачно насупившись и низко опустив голову. Он демонстративно не принимал никакого участия в разговоре, который его больше не касался. Еще бы! Сам шеф с набережной Орфевр перебежал ему дорогу!
— А она всегда была такой домоседкой?
— Да как сказать… Вот зимой одно время… Она чуть не каждый день после обеда куда-то уходила… Говорила, что ходит к подруге, которая ждала ребенка, чтоб та не скучала…
— А вы эту подругу видели?
— Нет. Они потом, наверное, поссорились…
— Большое вам спасибо.
1 2 3 4 5 6