Мы оба чувствовали себя как нельзя лучше и телесно, и душевно. Должно быть, глаза мои смеялись.
— Наше здоровье, Доналд…
— За нас…
— Изабель — странная женщина. Она всегда удивляла меня. Надо сознаться, что и вы тоже, и с давних пор…
— Я?
— Вы недоумеваете почему? Но ведь большинство людей как на ладошке…
Сразу знаешь их слабые места. А у вас их вовсе нет.
— Только что я вам доказал обратное.
— Вы называете это слабостью?
— Возможно, и так. Знаете ли вы, что в ту ночь, когда мы спали все вместе на полу, на матрасах, я был загипнотизирован зрелищем вашей руки, которая опустилась на паркет? Мне до безумия хотелось дотронуться до нее, схватить ее. Если бы я осуществил это желание, не знаю, чем бы это кончилось.
— Перед Изабель?
— В случае надобности хоть перед целым светом. Вы не назовете это слабым местом?
Она уселась в глубокое кресло и задумалась. Распахнувшись, пеньюар обнажил почти все бедро, но это не смутило ни ее, ни меня. Мы просто не заметили этого.
— Нет… — проговорила она наконец.
— Я не шокировал вас своим неистовством?
— Признаюсь, я была смущена…
Мы могли говорить об этом совершенно просто» без романтизма, как добрые приятели, как сообщники, признающиеся в своей слабости.
— Мне это было необходимо, иначе я промучился бы весь день и не смог бы ни о чем другом и подумать.
— Вы испытываете немного нежности ко мне, Доналд?
— Даже очень много.
— Мне это так необходимо… Не собираюсь разыгрывать неутешную вдову, да сейчас это и выглядело бы пошлостью. Я ведь, представьте себе, любила Рэя. Мы с ним были настоящими друзьями…
Я сидел напротив нее, а окна и здесь выходили на Ист-Ривер, залитую солнцем.
— Когда я вернулась сюда в четверг, чуть не позвонила вам. Квартира показалась мне в десять раз больше, чем она есть на самом деле, и я почувствовала себя совсем потерянной. Я бродила повсюду, трогала мебель, вещи, как бы стараясь убедиться в их реальности. Я выпила вина… Когда вы позвонили мне вечером, по голосу было заметно, что я выпила?
— Я был чересчур взволнован, чтобы заметить. Да и Изабель смотрела на меня.
Мона тоже молча посмотрела, потом сказала:
— Мне никогда не понять Изабель.
Она мечтательно затянулась сигаретой.
— А вы ее понимаете?
— Нет…
— Вы думаете, она способна страдать? Может ее что-то вывести из равновесия?
— Не знаю, Мона… Я прожил семнадцать лет, не задавая себе никаких вопросов.
— А теперь?
— Уже целую неделю только это и делаю…
— А вы ее не боитесь немножко?
— Я привык к ней. Мне казалось все вполне нормальным.
— А теперь не кажется?
— Она постоянно смотрит на меня и изучила не только все мои привычки и реакции, но, вероятно, и малейшие мои мысли. Но никогда она и словечка не вымолвит, чтобы можно было об этом догадаться. Всегда она остается спокойной, бесстрастной.
— И теперь?
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Потому что она поняла. Женщина никогда в этом не обманывается…
— Что она поняла?
— Поняла то, что произошло, должно было рано или поздно произойти. Вы говорили о ночи, проведенной на матрасах. Она нарочно положила вас рядом со мной.
— Чтобы не показаться ревнивой?
— Нет. Чтобы испытать вас. Это даже нечто еще более тонкое, готова поклясться. Чтобы соблазнить вас. Смутить.
Я старался понять, увидеть Изабель в этой новой роли.
— По меньшей мере два раза она оставляла нас наедине, зная, что я горю желанием укрыться в ваших объятиях. Мне была необходима поддержка, ощущение мужской силы.
— Я не помог вам.
— Нет. Вначале я думала, что вы ее боитесь…
Не совсем точное определение. Я никогда не боялся Изабель. Боялся только огорчить ее, разочаровать, упасть в ее глазах.
Пока жива была моя мать, я тоже постоянно боялся огорчить ее, а теперь, приезжая в Торрингтон, чувствую себя не в своей тарелке у отца, опасаясь, что он заметит мою жалость.
Ведь от него осталась, так сказать, одна тень. Он храбрится и из бравады издает, чего бы это ему ни стоило, свою газету, которая не насчитывает и тысячи читателей.
Он продолжает надо всем иронизировать, так как это было его привычкой всю жизнь, но отлично сознает, что не сегодня-завтра его отвезут в больницу, если он внезапно не скончается у себя в спальне или в типографии.
Я не мог высказать ему свои опасения. Ведь каждый раз, уезжая, я не знал, увижу ли его еще живым.
Мона взглянула на золотые часики.
— Пари держу, что Изабель уже в точности знает, что между нами произошло…
Она все возвращалась мыслями к Изабель, и я не мог понять, почему она ее так волнует.
Если бы это была не она, а кто-то другой, я бы подумал, что она надеется на мой развод и женитьбу на ней. Подобная мысль пришлась мне не по вкусу, и я встал, чтобы наполнить стаканы.
— Я не шокирую вас, Доналд?
— Нет.
— Вы ее все еще любите?
— Нет.
— Но вы очень ее любили?
— Не думаю.
Мона пила виски маленькими глоточками и все посматривала на меня.
— Мне хочется поцеловать вас, — сказала она наконец, вставая.
Я тоже поднялся. Я обнял ее и вместо поцелуя прижался щекой к ее щеке и стоял так долго-долго, уставившись на пейзаж за окном.
Мне было очень грустно.
Потом моя грусть перешла в более нежное чувство, в котором оставался лишь привкус горечи. Освободившись из моих объятий, Мона сказала:
— Все же мне лучше одеться до завтрака…
Я видел, как она направилась в комнату, которая, по моему предположению, должна была быть спальней. Я решил сесть и почитать в ее отсутствие газету, но неудовольствие, по-видимому, так ярко отразилось на моем лице, что она вполне естественно предложила:
— Если хотите, идемте со мной…
Я последовал за ней в комнату, в которой одна из постелей была смята.
Дверь в ванную стояла открытой, и следы воды на плитках пола показывали, что до моего прихода Мона успела принять ванну. Она села возле туалетного столика и, прежде чем подкраситься, принялась расчесывать волосы.
Я восторженно следил за ее жестами, за игрой света на ее коже.
Несмотря на то, что мы уже принадлежали друг другу, я ощутил это разрешение присутствовать при ее интимном женском одевании как некую особую, более проникновенную близость.
— Вы смешите меня, Доналд.
— Чем?
— У вас такой вид, словно вы впервые присутствуете при женском туалете.
— Так оно и есть.
— Но Изабель…
— Это совсем другое дело.
Я редко видел Изабель сидящей перед зеркалом за столиком, где стояло только самое необходимое, а не как у Моны, множество различных баночек и флаконов.
— Вам не будет скучно позавтракать со мной дома? Я попросила Жанет приготовить нам что-нибудь вкусное.
Мне припомнились львята в зоопарке, которые кувыркались с полным доверием у всех на глазах. Почти то же чувство вызывала у меня теперь Мона.
Закончив причесываться, она направилась к шкафу за бельем. Она, не стесняясь, сняла свой пеньюар и, вовсе не провоцируя меня, предстала передо мной обнаженной. Она одевалась в моем присутствии столь же естественно, как если бы была в одиночестве, а я не сводил с нее глаз и не упустил ни одного ее жеста, ни одного движения.
Так ли уж я прав, утверждая, что не был в нее влюблен? Думаю все же, что прав. Мне и в голову не приходило жить с ней, связать с ней свою судьбу, как я это сделал когда-то с Изабель.
Я смотрел на нераскрытую постель Рэя, и она меня нисколько не стесняла, не вызывала в сознании никаких неприятных картин.
Я знал, что в квартире есть еще две комнаты. В одной из них я как-то спал, опоздав на поезд. Жанет занимала другую, меньшую, находившуюся ближе к кухне.
Странно, но в квартире не было столовой, вероятно, потому, что отвели как можно больше места для салона.
— Так хорошо? Я не слишком вырядилась?
Она надела платье из тонкой черной шерсти, освеженное серебряным плетеным пояском. Наверное, она знает, что черное ей к лицу.
— Вы великолепны, Мона…
— Нам надо и о делах поговорить. Столько всего на меня навалилось, не будь вас, я просто не знала бы, что мне делать.
Жанет накрыла маленький столик, пододвинув его к застекленной стене и украсив бутылкой с длинным горлышком рейнского вина в ведерке со льдом.
— Мне надо переехать. Найти квартиру поменьше. Вообще-то мы оба эту недолюбливали. Рэй пускал ею пыль в глаза. Хотел поразить своих клиентов… Думаю, его забавляло также давать шикарные приемы, объединять вокруг себя людей, интриговать, наблюдать, как люди теряют свое человеческое достоинство.
Она вдруг посмотрела на меня серьезно.
— А ведь я никогда не видела вас пьяным, Доналд.
— И тем не менее я напился в вашем присутствии…
В субботу, у Эшбриджа…
— Вы были пьяны?
— Разве вы не заметили?
Она поколебалась:
— Не тогда…
— Когда же?
— Трудно сказать… Я не уверена… Не сердитесь, если я ошибусь.
Когда вы вернулись после неудачных поисков Рэя, мне показалось, что вы не в себе.
Омар, различные сорта холодного мяса были расставлены у нас под рукой, на передвижном столике. У меня кровь прилила к голове.
— Тогда это было не от опьянения.
— От чего же?
Тем хуже. Я решился.
— Дело в том, что я вовсе не пытался отыскать Рэя.
Я был слишком вымотан. Я задыхался в буране, и мне все время казалось, что сердце у меня останавливается. Не было никакого шанса найти его в темноте, среди урагана, когда снег хлестал прямо в лицо и слепил глаза.
… Вот тогда-то я и направился в сарай.
Она перестала есть и смотрела на меня с таким изумлением, что я чуть было не пожалел о своей искренности.
— В сарае я уселся на садовую скамейку, спрятанную туда от дождя и снега, и закурил.
— Вы пробыли там все время?
— Да. Я бросал окурки прямо на землю. Выкурил по крайней мере десять сигарет.
Она была потрясена, но явно не рассердилась на меня.
В конце концов она протянула свою руку и пожала мою.
— Спасибо, Доналд!
— За что — спасибо?
— За доверие. За то, что сказали мне правду. Я почувствовала: нечто произошло, но не знала что именно. Я даже думала, не поссорились ли вы с Рэем.
— Из-за чего же могли бы мы поссориться?
— Из-за той женщины…
— О какой женщине вы говорите?
— О госпоже Эшбридж. Патриции. Когда Рэй увел ее, мне показалось, что вы ревнуете.
Меня потрясло, что ей все известно.
— Вы их накрыли? — спросил я.
— В тот момент, когда они выходили. Я не следила за ними. Случайно наткнулась… Вы не приревновали Рэя?
— Не из-за нее…
— Из-за меня?
Она спросила это без тени кокетства. Мы действительно говорили по душам. Совсем не так, как с Изабель, — там сплошная война взглядов.
— Из-за всего… Я толкнул дверь, из которой потом вы видели, как они выходили. Я ни о чем не думал… Просто выпил лишнее. И вот наткнулся на них. Совершенно необоснованно, словно прилив крови к голове, меня охватила чудовищная ревность к Рэю.
В Йеле я был зубрилой, но все считали меня куда более способным, чем Рэй, простите за хвастовство.
Когда он решил обосноваться в Нью-Йорке, я ему предсказывал долгое прозябание… Сам я окопался в Брентвуде, всего за тридцать миль от отчего дома, как если бы побоялся очутиться без поддержки… И почти тотчас же, словно желая обеспечить себе еще большую поддержку, женился на Изабель.
Она ошеломленно слушала меня, осушила свой стакан, показала мне на мой.
— Пейте…
— Я вам все сказал. Об остальном, о моих мыслях в ту субботу, вы догадываетесь сами… Рэй заполучил вас и стал компаньоном в деле Миллер и Миллер. Ему все было подвластно, и он мог себе позволить небрежно взять по дороге любую женщину, как, например, эту Патрицию…
Она медленно выговорила:
— И вы ему завидовали?
— Я вас возмущаю, Мона?
— Напротив…
Она была явно взволнованна. Верхняя губа у нее дрожала.
— Как хватило у вас, Доналд, мужества рассказать мне все это?
— Вы, Мона, единственный человек, с которым я могу говорить.
— Вы ненавидели Рэя?
— Той ночью, когда сидел на скамейке, да…
— А раньше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Наше здоровье, Доналд…
— За нас…
— Изабель — странная женщина. Она всегда удивляла меня. Надо сознаться, что и вы тоже, и с давних пор…
— Я?
— Вы недоумеваете почему? Но ведь большинство людей как на ладошке…
Сразу знаешь их слабые места. А у вас их вовсе нет.
— Только что я вам доказал обратное.
— Вы называете это слабостью?
— Возможно, и так. Знаете ли вы, что в ту ночь, когда мы спали все вместе на полу, на матрасах, я был загипнотизирован зрелищем вашей руки, которая опустилась на паркет? Мне до безумия хотелось дотронуться до нее, схватить ее. Если бы я осуществил это желание, не знаю, чем бы это кончилось.
— Перед Изабель?
— В случае надобности хоть перед целым светом. Вы не назовете это слабым местом?
Она уселась в глубокое кресло и задумалась. Распахнувшись, пеньюар обнажил почти все бедро, но это не смутило ни ее, ни меня. Мы просто не заметили этого.
— Нет… — проговорила она наконец.
— Я не шокировал вас своим неистовством?
— Признаюсь, я была смущена…
Мы могли говорить об этом совершенно просто» без романтизма, как добрые приятели, как сообщники, признающиеся в своей слабости.
— Мне это было необходимо, иначе я промучился бы весь день и не смог бы ни о чем другом и подумать.
— Вы испытываете немного нежности ко мне, Доналд?
— Даже очень много.
— Мне это так необходимо… Не собираюсь разыгрывать неутешную вдову, да сейчас это и выглядело бы пошлостью. Я ведь, представьте себе, любила Рэя. Мы с ним были настоящими друзьями…
Я сидел напротив нее, а окна и здесь выходили на Ист-Ривер, залитую солнцем.
— Когда я вернулась сюда в четверг, чуть не позвонила вам. Квартира показалась мне в десять раз больше, чем она есть на самом деле, и я почувствовала себя совсем потерянной. Я бродила повсюду, трогала мебель, вещи, как бы стараясь убедиться в их реальности. Я выпила вина… Когда вы позвонили мне вечером, по голосу было заметно, что я выпила?
— Я был чересчур взволнован, чтобы заметить. Да и Изабель смотрела на меня.
Мона тоже молча посмотрела, потом сказала:
— Мне никогда не понять Изабель.
Она мечтательно затянулась сигаретой.
— А вы ее понимаете?
— Нет…
— Вы думаете, она способна страдать? Может ее что-то вывести из равновесия?
— Не знаю, Мона… Я прожил семнадцать лет, не задавая себе никаких вопросов.
— А теперь?
— Уже целую неделю только это и делаю…
— А вы ее не боитесь немножко?
— Я привык к ней. Мне казалось все вполне нормальным.
— А теперь не кажется?
— Она постоянно смотрит на меня и изучила не только все мои привычки и реакции, но, вероятно, и малейшие мои мысли. Но никогда она и словечка не вымолвит, чтобы можно было об этом догадаться. Всегда она остается спокойной, бесстрастной.
— И теперь?
— Почему вы спрашиваете об этом?
— Потому что она поняла. Женщина никогда в этом не обманывается…
— Что она поняла?
— Поняла то, что произошло, должно было рано или поздно произойти. Вы говорили о ночи, проведенной на матрасах. Она нарочно положила вас рядом со мной.
— Чтобы не показаться ревнивой?
— Нет. Чтобы испытать вас. Это даже нечто еще более тонкое, готова поклясться. Чтобы соблазнить вас. Смутить.
Я старался понять, увидеть Изабель в этой новой роли.
— По меньшей мере два раза она оставляла нас наедине, зная, что я горю желанием укрыться в ваших объятиях. Мне была необходима поддержка, ощущение мужской силы.
— Я не помог вам.
— Нет. Вначале я думала, что вы ее боитесь…
Не совсем точное определение. Я никогда не боялся Изабель. Боялся только огорчить ее, разочаровать, упасть в ее глазах.
Пока жива была моя мать, я тоже постоянно боялся огорчить ее, а теперь, приезжая в Торрингтон, чувствую себя не в своей тарелке у отца, опасаясь, что он заметит мою жалость.
Ведь от него осталась, так сказать, одна тень. Он храбрится и из бравады издает, чего бы это ему ни стоило, свою газету, которая не насчитывает и тысячи читателей.
Он продолжает надо всем иронизировать, так как это было его привычкой всю жизнь, но отлично сознает, что не сегодня-завтра его отвезут в больницу, если он внезапно не скончается у себя в спальне или в типографии.
Я не мог высказать ему свои опасения. Ведь каждый раз, уезжая, я не знал, увижу ли его еще живым.
Мона взглянула на золотые часики.
— Пари держу, что Изабель уже в точности знает, что между нами произошло…
Она все возвращалась мыслями к Изабель, и я не мог понять, почему она ее так волнует.
Если бы это была не она, а кто-то другой, я бы подумал, что она надеется на мой развод и женитьбу на ней. Подобная мысль пришлась мне не по вкусу, и я встал, чтобы наполнить стаканы.
— Я не шокирую вас, Доналд?
— Нет.
— Вы ее все еще любите?
— Нет.
— Но вы очень ее любили?
— Не думаю.
Мона пила виски маленькими глоточками и все посматривала на меня.
— Мне хочется поцеловать вас, — сказала она наконец, вставая.
Я тоже поднялся. Я обнял ее и вместо поцелуя прижался щекой к ее щеке и стоял так долго-долго, уставившись на пейзаж за окном.
Мне было очень грустно.
Потом моя грусть перешла в более нежное чувство, в котором оставался лишь привкус горечи. Освободившись из моих объятий, Мона сказала:
— Все же мне лучше одеться до завтрака…
Я видел, как она направилась в комнату, которая, по моему предположению, должна была быть спальней. Я решил сесть и почитать в ее отсутствие газету, но неудовольствие, по-видимому, так ярко отразилось на моем лице, что она вполне естественно предложила:
— Если хотите, идемте со мной…
Я последовал за ней в комнату, в которой одна из постелей была смята.
Дверь в ванную стояла открытой, и следы воды на плитках пола показывали, что до моего прихода Мона успела принять ванну. Она села возле туалетного столика и, прежде чем подкраситься, принялась расчесывать волосы.
Я восторженно следил за ее жестами, за игрой света на ее коже.
Несмотря на то, что мы уже принадлежали друг другу, я ощутил это разрешение присутствовать при ее интимном женском одевании как некую особую, более проникновенную близость.
— Вы смешите меня, Доналд.
— Чем?
— У вас такой вид, словно вы впервые присутствуете при женском туалете.
— Так оно и есть.
— Но Изабель…
— Это совсем другое дело.
Я редко видел Изабель сидящей перед зеркалом за столиком, где стояло только самое необходимое, а не как у Моны, множество различных баночек и флаконов.
— Вам не будет скучно позавтракать со мной дома? Я попросила Жанет приготовить нам что-нибудь вкусное.
Мне припомнились львята в зоопарке, которые кувыркались с полным доверием у всех на глазах. Почти то же чувство вызывала у меня теперь Мона.
Закончив причесываться, она направилась к шкафу за бельем. Она, не стесняясь, сняла свой пеньюар и, вовсе не провоцируя меня, предстала передо мной обнаженной. Она одевалась в моем присутствии столь же естественно, как если бы была в одиночестве, а я не сводил с нее глаз и не упустил ни одного ее жеста, ни одного движения.
Так ли уж я прав, утверждая, что не был в нее влюблен? Думаю все же, что прав. Мне и в голову не приходило жить с ней, связать с ней свою судьбу, как я это сделал когда-то с Изабель.
Я смотрел на нераскрытую постель Рэя, и она меня нисколько не стесняла, не вызывала в сознании никаких неприятных картин.
Я знал, что в квартире есть еще две комнаты. В одной из них я как-то спал, опоздав на поезд. Жанет занимала другую, меньшую, находившуюся ближе к кухне.
Странно, но в квартире не было столовой, вероятно, потому, что отвели как можно больше места для салона.
— Так хорошо? Я не слишком вырядилась?
Она надела платье из тонкой черной шерсти, освеженное серебряным плетеным пояском. Наверное, она знает, что черное ей к лицу.
— Вы великолепны, Мона…
— Нам надо и о делах поговорить. Столько всего на меня навалилось, не будь вас, я просто не знала бы, что мне делать.
Жанет накрыла маленький столик, пододвинув его к застекленной стене и украсив бутылкой с длинным горлышком рейнского вина в ведерке со льдом.
— Мне надо переехать. Найти квартиру поменьше. Вообще-то мы оба эту недолюбливали. Рэй пускал ею пыль в глаза. Хотел поразить своих клиентов… Думаю, его забавляло также давать шикарные приемы, объединять вокруг себя людей, интриговать, наблюдать, как люди теряют свое человеческое достоинство.
Она вдруг посмотрела на меня серьезно.
— А ведь я никогда не видела вас пьяным, Доналд.
— И тем не менее я напился в вашем присутствии…
В субботу, у Эшбриджа…
— Вы были пьяны?
— Разве вы не заметили?
Она поколебалась:
— Не тогда…
— Когда же?
— Трудно сказать… Я не уверена… Не сердитесь, если я ошибусь.
Когда вы вернулись после неудачных поисков Рэя, мне показалось, что вы не в себе.
Омар, различные сорта холодного мяса были расставлены у нас под рукой, на передвижном столике. У меня кровь прилила к голове.
— Тогда это было не от опьянения.
— От чего же?
Тем хуже. Я решился.
— Дело в том, что я вовсе не пытался отыскать Рэя.
Я был слишком вымотан. Я задыхался в буране, и мне все время казалось, что сердце у меня останавливается. Не было никакого шанса найти его в темноте, среди урагана, когда снег хлестал прямо в лицо и слепил глаза.
… Вот тогда-то я и направился в сарай.
Она перестала есть и смотрела на меня с таким изумлением, что я чуть было не пожалел о своей искренности.
— В сарае я уселся на садовую скамейку, спрятанную туда от дождя и снега, и закурил.
— Вы пробыли там все время?
— Да. Я бросал окурки прямо на землю. Выкурил по крайней мере десять сигарет.
Она была потрясена, но явно не рассердилась на меня.
В конце концов она протянула свою руку и пожала мою.
— Спасибо, Доналд!
— За что — спасибо?
— За доверие. За то, что сказали мне правду. Я почувствовала: нечто произошло, но не знала что именно. Я даже думала, не поссорились ли вы с Рэем.
— Из-за чего же могли бы мы поссориться?
— Из-за той женщины…
— О какой женщине вы говорите?
— О госпоже Эшбридж. Патриции. Когда Рэй увел ее, мне показалось, что вы ревнуете.
Меня потрясло, что ей все известно.
— Вы их накрыли? — спросил я.
— В тот момент, когда они выходили. Я не следила за ними. Случайно наткнулась… Вы не приревновали Рэя?
— Не из-за нее…
— Из-за меня?
Она спросила это без тени кокетства. Мы действительно говорили по душам. Совсем не так, как с Изабель, — там сплошная война взглядов.
— Из-за всего… Я толкнул дверь, из которой потом вы видели, как они выходили. Я ни о чем не думал… Просто выпил лишнее. И вот наткнулся на них. Совершенно необоснованно, словно прилив крови к голове, меня охватила чудовищная ревность к Рэю.
В Йеле я был зубрилой, но все считали меня куда более способным, чем Рэй, простите за хвастовство.
Когда он решил обосноваться в Нью-Йорке, я ему предсказывал долгое прозябание… Сам я окопался в Брентвуде, всего за тридцать миль от отчего дома, как если бы побоялся очутиться без поддержки… И почти тотчас же, словно желая обеспечить себе еще большую поддержку, женился на Изабель.
Она ошеломленно слушала меня, осушила свой стакан, показала мне на мой.
— Пейте…
— Я вам все сказал. Об остальном, о моих мыслях в ту субботу, вы догадываетесь сами… Рэй заполучил вас и стал компаньоном в деле Миллер и Миллер. Ему все было подвластно, и он мог себе позволить небрежно взять по дороге любую женщину, как, например, эту Патрицию…
Она медленно выговорила:
— И вы ему завидовали?
— Я вас возмущаю, Мона?
— Напротив…
Она была явно взволнованна. Верхняя губа у нее дрожала.
— Как хватило у вас, Доналд, мужества рассказать мне все это?
— Вы, Мона, единственный человек, с которым я могу говорить.
— Вы ненавидели Рэя?
— Той ночью, когда сидел на скамейке, да…
— А раньше?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20