Сейчас август, может, он в отпуске».
«Вот за этим и нужны двадцать фунтов. На… период междуцарствия».
«Тимоти Лейси! Ты пытаешься сказать, что обманул свою бедную мамочку и ушел в туман с закрытыми глазами, не имея ни малейшего представления, где твой папа вообще есть?»
«Ну, он живет в Вене, точно. Оттуда приходят деньги. Да не волнуйся так. Сейчас уже поздно, я проживу в отеле до понедельника и свяжусь с его банком. Я не буду к тебе лезть, все будет нормально, и есть масса вещей, которые я собираюсь сделать, а когда ты встречаешься с мужем?»
«Не знаю».
«Ты будешь ему звонить вечером?»
Я только набралась духу, чтобы что-нибудь произнести, а он уже все понял.
«Ванесса Марч! – Четко он, паршивец, имитировал мою интонацию. – Ты пытаешься сказать, что обманула мою бедную мамочку и ушла в туман с закрытыми глазами, не имея ни малейшего представления, где твой муж вообще есть?»
Я кивнула. Мы смотрели друг на друга. «Каравелла» нежно приземлилась, за окнами замелькало поле, огни с вавилонским шумом иностранных слов, люди вокруг собирали пальто и ручной багаж.
Тим собрался с мыслями.
«Без руля и без ветрил. Не грусти, Ванесса, я за тобой присмотрю».
3
По крайней мере, папу Тима оказалось очень легко найти. Он значился в телефонном справочнике, и обнаружил это сам мальчик. Я сидела на кровати в большой, приятной и довольно шумной комнате и наводила по телефону первые справки о том, как в Вене работают банки.
«Это, наверное, он, – сказал Тим, подсовывая страницу мне под нос. – Улица Принца Евгения, 81, телефон 63-42 61».
Я бросила трубку и скинула ноги с кровати.
«Звони. Банки закрыты, вдруг, он дома. Если и Льюиса так же легко обнаружить, все наши беды кончатся к обеду. Или некоторые. Давай. И девушка на коммутаторе говорит по-английски».
«У меня все в порядке с немецким, и я даже хочу его опробовать».
Он ухмыльнулся и взял трубку. Я ушла в ванную и закрыла дверь.
Для таких обстоятельств разговор был восхитительно короток. Когда я вышла, Тим смотрел в окно на толпу у собора.
«Он не расстроился».
Я начала вытаскивать вещи из чемодана.
«Нормально. Он за тобой заедет, или ты возьмешь такси?»
«Он вообще-то как раз уходил на концерт со своей невестой и вернется поздно».
Я встряхнула платье и аккуратно повесила.
«Ты про нее не знал?»
«Нет, он же не писал никогда. Ее зовут Кристль, наверное, это – уменьшительное от Кристины. Она венка».
Я сказал, что ты здесь, и мы договорились вместе поужинать в отеле рядом с Оперой в одиннадцать в «Голубом баре».
«Нормальное начало для вылета из гнездышка. Место для Джеймса Бонда. Ты расстроился? Ну и как нынче котируется дым отечества?»
«Честно говоря, не знаю. Я сам этого хотел. А мама тоже собирается замуж. Это не официальное сообщение, и вообще-то, когда я ее прямо спросил, она ответила, что нет, но я абсолютно уверен. Готов поспорить. Это Джон Линли, издатель».
На такое известие и ответа не придумаешь. Я стояла с руками, полными чулок, и выглядела, надо полагать, не умнее, чем чувствовала себя. Тишину прекратил Тим, поинтересовался, сколько в этом отеле берут за кровать и завтрак. Его отец ни слова не сказал о том, чтобы поселиться у него, этого он, пожалуй, хотел меньше всего на свете. Тиму показалось, что там на самом деле уже кто-то живет. Приезд сына в Вену не особо его огорчил, он быстро пришел в себя и пообещал помочь с работой. Об этом, конечно, не было времени поговорить, он очень торопился уйти и сказал, что о работе позаботится попозже, а для начала неплохо бы Тиму устроить себе каникулы и предложил денег. Так что Тим решил нанять номер в отеле, какой есть, раз уж нашелся спонсор, позвонил по телефону и, к тому времени, когда я убрала последнюю пару туфель, нанял себе номер 216 этажом выше.
«Итак, я временно устроен, – сказал Тим, а держался он необыкновенно хорошо в такой странной ситуации, – а как насчет тебя? Будешь теперь звонить, или пойдем поедим, я, честно, умираю с голоду».
«Ты очень тактичен. Ты, наверное, намного в большей степени умираешь от любопытства о том, что у меня в голове».
«Конечно, но я не чувствую себя вправе критиковать», – ухмыльнулся он.
Я закрыла гардероб и устроилась в кресле.
«Если ты способен поголодать еще пять минут, я тебе все объясню. Откровенность должна быть обоюдной, к тому же мне хочется рассказать. Я знаю, что это случается, но я надеялась этого избежать. Я говорила, где Льюис работает, и это, фактически, рабство, но они хорошо платят, и ему всегда нравилось путешествовать. Он никогда не знал, куда его пошлют в следующий раз – в Гонконг или Осло, – и это ему нравилось. Потом мы поженились, и он сам предложил поменять работу, как только подготовит человека на свое место. Это не моя идея, его собственная, но я, конечно, думала, что тогда у нас будет настоящая семья, и если рожать детей… Ну и вот, значит, он сказал мне, что увольняется в августе, и мы едем в отпуск на целый месяц причем туда» куда мне хочется – ему все равно, он сказал, что просто хочет побыть со мной. Еще один медовый месяц, а первый продолжался всего десять дней. И когда мы уже собрались ехать, даже купили билеты и паковали чемоданы, его попросили выполнить еще одно последнее поручение. Неделя-две, они не были уверены, сколько это времени займет».
«Свинство», – сказал Тимоти в окно собору святого Стефана.
«Так я и подумала. И сказала. Но дело в том, что они не приказали, это просьба, но он сказал, что не может их подвести, кроме него ехать некому. И я спросила – как насчет того человека, которого он готовил, а Льюис сказал, что это дело – следствие его предыдущей работы, и он должен сделать его сам. Я так расстроилась, что стала безудержно женственной и неразумной и устроила классическую сцену, а я всегда презирала женщин, которые так себя вели. Работа мужчины – его жизнь, и надо принимать ее так же серьезно, как он… А мне не удалось».
«Я тебя не виню. Каждый бы расстроился».
«Дело в том, что Льюис тоже пришел в ярость от перемены планов, сказал, что хочет не ехать, а быть со мной, но у него нет выбора. И я попросила взять меня с собой для разнообразия, он ответил, что не может, и мы долго и жутко друг на друга орали всякие гадости. Тим, я до сих пор о них думаю».
«И теперь ты беспрерывно себя пытаешь, потому что обидела его?»
«Льюис – эгоистичный, упрямый, бесчувственный нахал и обижаться не способен».
«Конечно. Но раз ты знаешь, что он не хочет, чтобы ты к нему присоединилась, чего ты поехала, особенно если ты до сих пор злишься?»
«Я думаю, что он с женщиной, и как-то я не могу смеяться, как в случае с твоим папой. Извини, я плохо себя веду. Я, конечно, не гожусь тебе в няньки, и у меня нервы, но я такая несчастная, что должна что-то сделать. Поэтому».
«Не мучайся. – Он плохо себя чувствовал от моих страданий, как любой мужчина любого возраста. – Чего бы тебе ни сказали, это – неправда».
«Да никто мне ничего не сказал. Это просто впечатление и наверняка неправильное, но дело еще и в том, что я наговорила. Если бы только ему не надо было сразу же уезжать! Вот когда ты женишься, никогда не расставайся посередине ссоры. Он вылетел из квартиры разъяренный, задержался в дверях, вернулся, поцеловал меня и попрощался. Мужчины так делают, только если им предстоит что-то опасное. И теперь я знаю, что это так и есть».
И я рассказала ему про новости.
Он выслушал меня в тишине, помолчал еще минутку-две, выпрямился и откинул волосы назад. Я уже поняла, что это у него – признак принятого решения.
«Ну, допустим, найти цирк до смешного просто. Бродячих цирков теперь уже мало, и каждый в Австрии наверняка знает, где он находится. Можно спросить прямо здесь, в отеле. Пошли?»
«Нет, сначала поедим. Найдем настоящий венский ресторан, поедим, как важные и полные достоинства персоны, а потом я начну решать дело Исчезающего Мужа а ты – Отца и Девушки».
«Будем оба решать вместе. – Он встал, оказался на лолголовы выше меня и посмотрел, соответственно, сверху вниз. – Я был ужасным ослом сегодня утром. Я, честно, очень рад, что мы поехали вместе».
Мой немецкий позволяет понимать объявления и простые предложения, если их говорят достаточно медленно и украшают мимикой и жестами. Школьный немецкий Тима, хотя и довольно медленный и сопровождаемый упражнениями в пантомиме, полностью соответствовал требованиям ситуации и давал нужные результаты. Тим решил, что очень просто быть детективом.
Гостиничный портье оказался очень полезным. Он сказал, что это – цирк Вагнера, дело происходило в деревне Оберхаузен, недалеко от Брюка в Гляйнальпах, холмистом районе немного к западу от основной дороги из Вены в Грац и к югославской границе родом из деревни рядом с Инсбруком, где цирк Вагнера стоял зимой, поэтому он оказался знаком и с владельцем цирка, и со многими артистами, и прекрасно знал, по какому маршруту они путешествуют. Пожар был, конечно, ужасен. Погибло два человека. Один присматривал за лошадьми – хороший человек, но пьяница. Он, конечно, был нетрезвый, когда случилась трагедия – уронил лампу или неаккуратно хранил керосин, такие вещи случаются. Бедного старого Францля держали на работе потому, что он приходился каким-то родственником герру Вагнеру и очень хорошо ладил с лошадьми.
Про другого человека портье ничего не знал. Он не работал в цирке, никто не был с ним знаком и даже не знал, что он тоже сидел в вагончике. Ходили даже слухи, что это – не несчастный случай, что Францль замешан в каком-то преступлении, а из-за этого их с этим человеком убили. Но такие разговоры ходят всегда, когда полиция сразу не закрывает дела. Все, кто знаком с Францлем, считают, что это – абсурд… А другого человека, говорят, опознали, но в газетах про это, вроде, не было, или он забыл. В общем-то все кончилось, и журналисты потеряли интерес. Они и не стали бы писать про смерть бедного Францля, если бы не слон. На самом-то деле там всего одна слониха, очень старая, и держат ее только для парадов. Она, правда, порвала веревку, но ушла совсем недалеко и никого не тронула. Маленькая девочка сама упала, когда убегала с испугу. А про человека по имени Льюис Марч портье никогда не слышал. Портье так восхитился наличием аудитории, что даже не поинтересовался, зачем нам это все надо.
Еще несколько вопросов, и мы узнали все, что нужно. Два дня назад цирк был еще в Оберхаузене, его там задержала полиция. Следующая остановка – Хохенвальд, деревня километров на пятьдесят глубже в Гляйнальпы. В девять тридцать на следующее утро отходит поезд, который привезет нас в Брюк до полудня, а там на местном автобусе можно доехать до Оберхаузена и Хохенвальда. Наверняка там есть где остановиться. В самом Оберхаузене есть гостиница, неизбежно называющаяся «Эдельвейс», а если сказать там, что я – от фрау Вебер, меня там примут с распростертым объятьями.
Когда мы вышли из отеля на шумную площадь и повернули на Карнетштрассе, Тимоти сказал:
«Господи, как мне хочется поехать с тобой. Мне всегда хотелось проникнуть за кулисы цирка, если это так можно назвать. Давай ты мне позвонишь завтра вечером и все расскажешь? А если папа и Кристль не захотят со мной беспрерывно общаться, я тоже поеду. Мне вообще-то кажется, что нельзя тебя отпускать туда в одиночку. Ты уверена, что не хочешь, чтобы я поехал с тобой, покупал билеты и расспрашивал про автобус?»
«Я была бы счастлива, и даже попросила бы тебя об этом. А сейчас надо торопиться, если мы хотим успеть в отель Саше».
Каждый, кто приезжает в Вену, должен побывать в этом месте хоть раз. Он необыкновенно роскошен, типичен для старой Вены – барокко, золото, красный плюш, турецкие ковры, писаные маслом картины в тяжелых рамах, фарфор, цветы и бесценная атмосфера безделья прошлого века. Его открыла мадам Саше, кажется, в девятнадцатом веке, он полон призраков архиепископов, генералов и всего венского высшего света времен Габсбургов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
«Вот за этим и нужны двадцать фунтов. На… период междуцарствия».
«Тимоти Лейси! Ты пытаешься сказать, что обманул свою бедную мамочку и ушел в туман с закрытыми глазами, не имея ни малейшего представления, где твой папа вообще есть?»
«Ну, он живет в Вене, точно. Оттуда приходят деньги. Да не волнуйся так. Сейчас уже поздно, я проживу в отеле до понедельника и свяжусь с его банком. Я не буду к тебе лезть, все будет нормально, и есть масса вещей, которые я собираюсь сделать, а когда ты встречаешься с мужем?»
«Не знаю».
«Ты будешь ему звонить вечером?»
Я только набралась духу, чтобы что-нибудь произнести, а он уже все понял.
«Ванесса Марч! – Четко он, паршивец, имитировал мою интонацию. – Ты пытаешься сказать, что обманула мою бедную мамочку и ушла в туман с закрытыми глазами, не имея ни малейшего представления, где твой муж вообще есть?»
Я кивнула. Мы смотрели друг на друга. «Каравелла» нежно приземлилась, за окнами замелькало поле, огни с вавилонским шумом иностранных слов, люди вокруг собирали пальто и ручной багаж.
Тим собрался с мыслями.
«Без руля и без ветрил. Не грусти, Ванесса, я за тобой присмотрю».
3
По крайней мере, папу Тима оказалось очень легко найти. Он значился в телефонном справочнике, и обнаружил это сам мальчик. Я сидела на кровати в большой, приятной и довольно шумной комнате и наводила по телефону первые справки о том, как в Вене работают банки.
«Это, наверное, он, – сказал Тим, подсовывая страницу мне под нос. – Улица Принца Евгения, 81, телефон 63-42 61».
Я бросила трубку и скинула ноги с кровати.
«Звони. Банки закрыты, вдруг, он дома. Если и Льюиса так же легко обнаружить, все наши беды кончатся к обеду. Или некоторые. Давай. И девушка на коммутаторе говорит по-английски».
«У меня все в порядке с немецким, и я даже хочу его опробовать».
Он ухмыльнулся и взял трубку. Я ушла в ванную и закрыла дверь.
Для таких обстоятельств разговор был восхитительно короток. Когда я вышла, Тим смотрел в окно на толпу у собора.
«Он не расстроился».
Я начала вытаскивать вещи из чемодана.
«Нормально. Он за тобой заедет, или ты возьмешь такси?»
«Он вообще-то как раз уходил на концерт со своей невестой и вернется поздно».
Я встряхнула платье и аккуратно повесила.
«Ты про нее не знал?»
«Нет, он же не писал никогда. Ее зовут Кристль, наверное, это – уменьшительное от Кристины. Она венка».
Я сказал, что ты здесь, и мы договорились вместе поужинать в отеле рядом с Оперой в одиннадцать в «Голубом баре».
«Нормальное начало для вылета из гнездышка. Место для Джеймса Бонда. Ты расстроился? Ну и как нынче котируется дым отечества?»
«Честно говоря, не знаю. Я сам этого хотел. А мама тоже собирается замуж. Это не официальное сообщение, и вообще-то, когда я ее прямо спросил, она ответила, что нет, но я абсолютно уверен. Готов поспорить. Это Джон Линли, издатель».
На такое известие и ответа не придумаешь. Я стояла с руками, полными чулок, и выглядела, надо полагать, не умнее, чем чувствовала себя. Тишину прекратил Тим, поинтересовался, сколько в этом отеле берут за кровать и завтрак. Его отец ни слова не сказал о том, чтобы поселиться у него, этого он, пожалуй, хотел меньше всего на свете. Тиму показалось, что там на самом деле уже кто-то живет. Приезд сына в Вену не особо его огорчил, он быстро пришел в себя и пообещал помочь с работой. Об этом, конечно, не было времени поговорить, он очень торопился уйти и сказал, что о работе позаботится попозже, а для начала неплохо бы Тиму устроить себе каникулы и предложил денег. Так что Тим решил нанять номер в отеле, какой есть, раз уж нашелся спонсор, позвонил по телефону и, к тому времени, когда я убрала последнюю пару туфель, нанял себе номер 216 этажом выше.
«Итак, я временно устроен, – сказал Тим, а держался он необыкновенно хорошо в такой странной ситуации, – а как насчет тебя? Будешь теперь звонить, или пойдем поедим, я, честно, умираю с голоду».
«Ты очень тактичен. Ты, наверное, намного в большей степени умираешь от любопытства о том, что у меня в голове».
«Конечно, но я не чувствую себя вправе критиковать», – ухмыльнулся он.
Я закрыла гардероб и устроилась в кресле.
«Если ты способен поголодать еще пять минут, я тебе все объясню. Откровенность должна быть обоюдной, к тому же мне хочется рассказать. Я знаю, что это случается, но я надеялась этого избежать. Я говорила, где Льюис работает, и это, фактически, рабство, но они хорошо платят, и ему всегда нравилось путешествовать. Он никогда не знал, куда его пошлют в следующий раз – в Гонконг или Осло, – и это ему нравилось. Потом мы поженились, и он сам предложил поменять работу, как только подготовит человека на свое место. Это не моя идея, его собственная, но я, конечно, думала, что тогда у нас будет настоящая семья, и если рожать детей… Ну и вот, значит, он сказал мне, что увольняется в августе, и мы едем в отпуск на целый месяц причем туда» куда мне хочется – ему все равно, он сказал, что просто хочет побыть со мной. Еще один медовый месяц, а первый продолжался всего десять дней. И когда мы уже собрались ехать, даже купили билеты и паковали чемоданы, его попросили выполнить еще одно последнее поручение. Неделя-две, они не были уверены, сколько это времени займет».
«Свинство», – сказал Тимоти в окно собору святого Стефана.
«Так я и подумала. И сказала. Но дело в том, что они не приказали, это просьба, но он сказал, что не может их подвести, кроме него ехать некому. И я спросила – как насчет того человека, которого он готовил, а Льюис сказал, что это дело – следствие его предыдущей работы, и он должен сделать его сам. Я так расстроилась, что стала безудержно женственной и неразумной и устроила классическую сцену, а я всегда презирала женщин, которые так себя вели. Работа мужчины – его жизнь, и надо принимать ее так же серьезно, как он… А мне не удалось».
«Я тебя не виню. Каждый бы расстроился».
«Дело в том, что Льюис тоже пришел в ярость от перемены планов, сказал, что хочет не ехать, а быть со мной, но у него нет выбора. И я попросила взять меня с собой для разнообразия, он ответил, что не может, и мы долго и жутко друг на друга орали всякие гадости. Тим, я до сих пор о них думаю».
«И теперь ты беспрерывно себя пытаешь, потому что обидела его?»
«Льюис – эгоистичный, упрямый, бесчувственный нахал и обижаться не способен».
«Конечно. Но раз ты знаешь, что он не хочет, чтобы ты к нему присоединилась, чего ты поехала, особенно если ты до сих пор злишься?»
«Я думаю, что он с женщиной, и как-то я не могу смеяться, как в случае с твоим папой. Извини, я плохо себя веду. Я, конечно, не гожусь тебе в няньки, и у меня нервы, но я такая несчастная, что должна что-то сделать. Поэтому».
«Не мучайся. – Он плохо себя чувствовал от моих страданий, как любой мужчина любого возраста. – Чего бы тебе ни сказали, это – неправда».
«Да никто мне ничего не сказал. Это просто впечатление и наверняка неправильное, но дело еще и в том, что я наговорила. Если бы только ему не надо было сразу же уезжать! Вот когда ты женишься, никогда не расставайся посередине ссоры. Он вылетел из квартиры разъяренный, задержался в дверях, вернулся, поцеловал меня и попрощался. Мужчины так делают, только если им предстоит что-то опасное. И теперь я знаю, что это так и есть».
И я рассказала ему про новости.
Он выслушал меня в тишине, помолчал еще минутку-две, выпрямился и откинул волосы назад. Я уже поняла, что это у него – признак принятого решения.
«Ну, допустим, найти цирк до смешного просто. Бродячих цирков теперь уже мало, и каждый в Австрии наверняка знает, где он находится. Можно спросить прямо здесь, в отеле. Пошли?»
«Нет, сначала поедим. Найдем настоящий венский ресторан, поедим, как важные и полные достоинства персоны, а потом я начну решать дело Исчезающего Мужа а ты – Отца и Девушки».
«Будем оба решать вместе. – Он встал, оказался на лолголовы выше меня и посмотрел, соответственно, сверху вниз. – Я был ужасным ослом сегодня утром. Я, честно, очень рад, что мы поехали вместе».
Мой немецкий позволяет понимать объявления и простые предложения, если их говорят достаточно медленно и украшают мимикой и жестами. Школьный немецкий Тима, хотя и довольно медленный и сопровождаемый упражнениями в пантомиме, полностью соответствовал требованиям ситуации и давал нужные результаты. Тим решил, что очень просто быть детективом.
Гостиничный портье оказался очень полезным. Он сказал, что это – цирк Вагнера, дело происходило в деревне Оберхаузен, недалеко от Брюка в Гляйнальпах, холмистом районе немного к западу от основной дороги из Вены в Грац и к югославской границе родом из деревни рядом с Инсбруком, где цирк Вагнера стоял зимой, поэтому он оказался знаком и с владельцем цирка, и со многими артистами, и прекрасно знал, по какому маршруту они путешествуют. Пожар был, конечно, ужасен. Погибло два человека. Один присматривал за лошадьми – хороший человек, но пьяница. Он, конечно, был нетрезвый, когда случилась трагедия – уронил лампу или неаккуратно хранил керосин, такие вещи случаются. Бедного старого Францля держали на работе потому, что он приходился каким-то родственником герру Вагнеру и очень хорошо ладил с лошадьми.
Про другого человека портье ничего не знал. Он не работал в цирке, никто не был с ним знаком и даже не знал, что он тоже сидел в вагончике. Ходили даже слухи, что это – не несчастный случай, что Францль замешан в каком-то преступлении, а из-за этого их с этим человеком убили. Но такие разговоры ходят всегда, когда полиция сразу не закрывает дела. Все, кто знаком с Францлем, считают, что это – абсурд… А другого человека, говорят, опознали, но в газетах про это, вроде, не было, или он забыл. В общем-то все кончилось, и журналисты потеряли интерес. Они и не стали бы писать про смерть бедного Францля, если бы не слон. На самом-то деле там всего одна слониха, очень старая, и держат ее только для парадов. Она, правда, порвала веревку, но ушла совсем недалеко и никого не тронула. Маленькая девочка сама упала, когда убегала с испугу. А про человека по имени Льюис Марч портье никогда не слышал. Портье так восхитился наличием аудитории, что даже не поинтересовался, зачем нам это все надо.
Еще несколько вопросов, и мы узнали все, что нужно. Два дня назад цирк был еще в Оберхаузене, его там задержала полиция. Следующая остановка – Хохенвальд, деревня километров на пятьдесят глубже в Гляйнальпы. В девять тридцать на следующее утро отходит поезд, который привезет нас в Брюк до полудня, а там на местном автобусе можно доехать до Оберхаузена и Хохенвальда. Наверняка там есть где остановиться. В самом Оберхаузене есть гостиница, неизбежно называющаяся «Эдельвейс», а если сказать там, что я – от фрау Вебер, меня там примут с распростертым объятьями.
Когда мы вышли из отеля на шумную площадь и повернули на Карнетштрассе, Тимоти сказал:
«Господи, как мне хочется поехать с тобой. Мне всегда хотелось проникнуть за кулисы цирка, если это так можно назвать. Давай ты мне позвонишь завтра вечером и все расскажешь? А если папа и Кристль не захотят со мной беспрерывно общаться, я тоже поеду. Мне вообще-то кажется, что нельзя тебя отпускать туда в одиночку. Ты уверена, что не хочешь, чтобы я поехал с тобой, покупал билеты и расспрашивал про автобус?»
«Я была бы счастлива, и даже попросила бы тебя об этом. А сейчас надо торопиться, если мы хотим успеть в отель Саше».
Каждый, кто приезжает в Вену, должен побывать в этом месте хоть раз. Он необыкновенно роскошен, типичен для старой Вены – барокко, золото, красный плюш, турецкие ковры, писаные маслом картины в тяжелых рамах, фарфор, цветы и бесценная атмосфера безделья прошлого века. Его открыла мадам Саше, кажется, в девятнадцатом веке, он полон призраков архиепископов, генералов и всего венского высшего света времен Габсбургов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24