А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


Мунемея аккуратно собрала кирпичи и сложила их у стены стопочкой.
– Кстати, о жизни. Что это за мода – вставлять кольцо в нос? Твой отец уже женатым был, детей имел, семь войн прошел, а такого себе не позволял. Нигде колец не носил, не то что на лице.
– А вам бы, мама, только к чему-нибудь придраться, – обиженно прогудел Такангор. – Если, конечно, дело меня касается. Почему-то Бакандора вы никогда не ругаете, балуете его, все позволяете. Вот я посмотрю, как вы с ним намаетесь, когда он вырастет.
Мунемея гневно вскинула голову, и это было огромной ошибкой. Теперь ее рог, еще более грозный, чем у сына, вонзился в многострадальную стену. Раздался грохот, и куча камней и кирпичей у стены увеличилась чуть ли не втрое.
– У Бакандора, кроме нас, никого нет, – сказала минотавриха. – Кто его еще побалует, если не родная мать?
– Ой, мама, осторожнее! – вскрикнул Такангор. – Это же дедушкина любимая бублихула. Вы ее совсем камнями завалили и даже не предпринимаете ничего. А она, между прочим, тоже эстетика и часть интерьера. Вьется красиво, причудливо, и цветочки у нее милые-милые.
– Не люблю я эту бублихулу, – фыркнула Мунемея. – И ты весь в деда, такой же бездеятельный мечтатель и эгоист. Какой толк в этом плюще? В нем теперь обосновались несметные полчища комаров, и камень она взламывает этими своими щупальцами.
– Какими щупальцами, мама, что вы такое говорите?
– А еще от нее язык вяжет и в горле першит, – не сдавалась грозная минотавриха.
Такангор укоризненно уставился на мать:
– Так вот кто ее по ночам пощипывает! Вы! Ну надо же, а я сатира, беднягу, по всему винограднику гонял. Думал, это его козья рожа на мои цветы позарилась. И комары, чтобы вы знали, ее на дух не переносят. Вот если бы не бублихула, тогда б они нас просто заели.
Если Мунемея и смутилась, то совсем ненадолго. Она небрежно махнула рукой и произнесла:
– Не мычи ерунду, да еще в таком тоне. Ничего я не щиплю, особенно по ночам, особенно при лунном свете, когда так хочется пожевать что-нибудь остренькое… Лучше скажи, по какому поводу кольцом обзавелся – уж не обручился ли втайне от родной матери?
Минотавр нервно задергал ушами, а великолепная родительница продолжала как ни в чем не бывало:
– То-то я смотрю, ты совсем рассеянный стал. Ах ты, рожки да ножки, как я раньше не догадалась? Это не девица ли Эфулерна-младшая тебя прельстила? Ты еще на прошлом Дне Весны на нее заглядывался, клеверные веночки все плел…
– Ну вы, мама, такое придумаете. Она же еще дитя совершенное, ей и пятидесяти нет. К тому же у нее роман с совсем другим кавалером, на меня она даже смотреть не захочет.
– Да надо быть совершеннейшей ехидной, чтобы не посмотреть на такого красавца! – возмутилась Мунемея. – А она ничего себе, копытца, хвостик, ушки – все при ней. Дети у вас были бы прехорошенькие. И я бы внучков понянчила.
– А, – покривился Такангор. – Мне по женской части не везет совершенно. Это вот братцу Милталкону на роду написано дам-с очаровывать. Вот подрастет и отобьет себе Эфулерну, если захочет.
– Не смей так о брате отзываться! – вспылила минотавриха. – Он же в тебе души не чает, подражает во всем. Небось сейчас где-нибудь дурью мается – кольцо в нос вставляет.
– И чего я такого плохого сказал? Ну не собираюсь я жениться. Мне сперва надо чего-нибудь добиться в жизни, а потом уже о семье думать. Вы сами сколько раз твердили, что я из выдающейся семьи произошел, что вся наша родня прославилась. Только про себя ничего не рассказываете…
– А что я? – смутилась внезапно Мунемея. – Скромная лабиринтохозяйка, мать шестерых детей. О чем тут рассказывать?
– Ну, была же у вас какая-нибудь жизнь, истории всякие из детства или юных лет. Как вы с папой познакомились?
– Познакомились, как все. На танцах. Я молоденькая была совсем, хорошенькая, его мой то… танец заинтересовал… Ты мне лучше объясни, как в этом виде можно чего-то добиться. – И Мунемея смягчила свою критику нежным поцелуем.
– Напрасно вы, мама, привередствуете, – насупился Такангор. – Это очень современно и для карьеры необходимо, потому что стильно и солидно. Теперь другие времена, одним папиным топориком не отделаешься.
Мать укоризненно покачала головой:
– Времена-времена. Времена, сынок, никогда не меняются. Просто молодым вечно кажется, что они откроют новый мир. Рано тебе еще в свет выбираться. Посидел бы дома, поучился уму-разуму у мамы, братьев и сестричек понянчил бы. Я так мечтала, что поставлю тебя на ноги и хоть какая-то польза от этого в хозяйстве произойдет. Нет, тебе сперва заматереть надо, а потом и о карьере подумать можно.
Непросто поставить детей на ноги. Особенно ранним утром.
– С вами заматереешь. Тут никаких опасностей на шесть полетов стрелы не видно. А я по сече истосковался.
Мунемея даже отшатнулась от сына:
– Как ты мог истосковаться, если еще ни разу не был на войне?
– А это во мне папина кровь говорит. Громко так говорит.
Такангор развернул наугад газету и пробежал ее взглядом. Внезапно одна статья привлекла его внимание, и он принялся читать, старательно шевеля губами и ушами в такт словам.
– О! Слушайте, мама. В «Королевском паникере» пишут, что великий некромант Зелг да Кассар собирает в своем поместье армию, в которой преимущество отдается минотаврам и троглодитам, – при чем там слабосильные троглодиты, неясно. Наверное, он не читает специальной литературы. Так-так-так, вот…
«…армию с целью захвата власти в Тиронге и последующего завоевания всего известного мира. Минотавры и троглодиты образуют стальной ударный кулак его войск, а на помощь им он поднимет из праха скелеты и умертвил, именуемые зомби, и сие воинство будет непобедимо. Сможет ли правительство вовремя отреагировать на происходящее и принять превентивные меры…»
Про правительство это неинтересно, это политика. А вот армия минотавров – это именно то, что мне нужно. И не вздумайте меня отговаривать. Я твердо решил, что отправлюсь к этому самому Зелгу и стану его правой рукой. Интересно, он на самом деле такой могучий волшебник?
– Про Зелга не скажу, но все герцоги да Кассар до него были величайшими некромантами и опаснейшими противниками. Или самыми верными и могучими союзниками… – тихо сказала Мунемея.
– Откуда вы знаете? – встрепенулся Такангор.
– Я сто пятьдесят лет выписываю и читаю «Королевский паникер», – сердито ответила минотавриха. – Конечно, я кое-что знаю. Или ты думаешь, что у меня в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Как ты можешь думать такое о родной матери?!
– Вы, мама, меня не поймете, – сказал Такангор, раздувая ноздри, – но попытайтесь вникнуть, встать на мое место. Я хочу прославиться в боях и битвах, я хочу оказаться в самой гуще сражения, хочу полководцем быть. Вы меня отпустите по-хорошему, потому что я все равно сбегу.
– С Прикопсами попрощайся и к мадам Горгароге зайди, прежде чем сбегать, – вздохнула Мунемея. – С братьями и сестрами поговори, наставления дай. А я пока соберу мешочек с продуктами на дорогу и заодно постараюсь тебя понять.
И она удалилась в глубь лабиринта – по-царски величественная и неприступная.
Из лабиринта не выйдешь, срезая углы.
Веслав Гермак-Новина

* * *
По странной случайности…
Хотя нет, не так. Не бывает странных случайностей, ибо в подлунном мире все взвешено, посчитано и потому закономерно. Судьба – это такое сложное рукоделие в руках рассеянных богов. Установив сию непреложную истину, попробуем начать заново.
По неизбежному совпадению ту же самую статью читал в эту минуту некто невероятно импозантный в черно-фиолетовом костюме. Как достижение журналистики статья оставила его абсолютно равнодушным, а вот как некое закодированное сообщение – заинтересовала.
Рекламные объявления содержат единственные правдивые сведения, которые можно найти в газетах.
Томас Джефферсон
– В газетах никогда не пишут ни правды, ни полправды, ни даже четверть. А поскольку это газета официальная, то сие вранье с умыслом, нет? – обратился он к себе с той интонацией, с какой беседует сам с собой человек, у которого это давно вошло в привычку. – Допустим, что Зелг действительно решил вернуться домой. Вполне вероятное предположение. Мальчику не чужд некий романтизм – болезнь всех интеллектуалов. Он всегда обзаводился привязанностями, хотя ему с детства твердили, что это не только бесполезно, но и опасно – я сам тому свидетель.
Второе допущение. В стране назревает смута, и этот человечек – удивительно удачный кандидат на роль пугала. Будь я королевским министром или королем, я бы не преминул воспользоваться его возвращением и стал уже сейчас подготавливать общественное мнение.
Третье. При чем тут минотавры и троглодиты? Вот этого я совершенно не понимаю, но что можно понять в судьбе человека, чей род давно и безнадежно проклят?
Вывод. А вывод может быть единственный: надо и мне поучаствовать в событиях, ибо я полагаю, что они будут очень и очень неоднозначными и уже потому интересными. Жалко пропустить такое действо. Вот быстренько приведу в порядок дела – и в путь.
И он отложил «Королевский паникер» в сторону.
На мраморную, покрытую затейливой резьбой крышку старинного саркофага.
* * *
Рассвет тихо подобрался к порогу харчевни «На посошок» и не без любопытства заглянул внутрь. Здесь, как и во всем поместье герцогов да Кассар, его часто встречали разные неожиданности, и поэтому тут он частенько наступал не вовремя. Когда раньше, когда позже – но только не по расписанию.
Сегодня все вокруг казалось спокойным, и на первый взгляд никакие обстоятельства не препятствовали восходу солнца.
Троглодит мирно посапывал под столом, подложив под голову ранец и зажав берет в маленьком кулачке.
Харчевня почти опустела, и служанка даже успела навести в ней порядок. В очаге тихо гудело пламя, и пыхтел над огнем крутобокий закопченный чайник, старательно заваривая утренний кофе для последних посетителей.
За столом, тем самым, под которым спал добрый Карлюза, тихо переговаривались трое: староста Иоффа, хозяин харчевни почтенный Гописса и кузнец Альгерс, здоровенный детина, больше похожий статью на циклопа или минотавра, но никак не на обычного человека. Они переговаривались вполголоса, то и дело оглядываясь по сторонам, словно их могли подслушать, и являли собой, таким образом, наглядную иллюстрацию к поговорке «И у стен есть уши».
Кстати, об ушах. Одно ухо, большое, похожее на пуховый блин, невнятного желтоватого цвета в коричневые разводы, высовывалось время от времени прямо над очагом, но сонная служанка смачно хлопала по нему мокрой тряпкой, и оно исчезало. А над каминной полкой раздавалось по сему поводу обиженное неразборчивое бормотание.
Перед трактирщиком и его гостями стояло плоское глиняное блюдо с еще теплыми золотистыми сухариками, тарелка с мочеными грушами, поднос с куриными крылышками в аппетитном соусе и еще кое-какая закуска, а также гордо высились три внушительных кувшина с чем-то явно хмельным и крепким. Диковинным образом кружек на столе было всего две, хотя пили все трое. Но кузнец делал это как-то странно, совершая хитрые манипуляции под столом и дико озираясь на двери.
– Да перестань ты себе голову морочить, друг Альгерс, – не выдержал наконец Гописса. – Чего ты боишься?
– Дык она ж у меня из Горгонид, – жалобно ответил кузнец. – Вся в матушку свою, чтоб той земля была тюфячком. Как не понравится что, как осерчает, так – зырк! И стоишь, руки-ноги немеют, тело тяжестью наливается, и пить не хочется после целую неделю. А как с таким мироощущением можно жить, спрашиваю я вас? Каково знать, что любишь хмельной сидр и ничего к нему приязненного не ощущать. Это же, почитай, неделя из жизни вычеркнута. Так что лучше я поберегусь.
– Супругой тебя не обидели, – согласился Иоффа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59