Догнав у дворца Иоанна Конрада, он с солдатской краткостью сказал ему:
- Ну, дело за вами.
Они шли по Тополиной аллее, потом через площадь, где стояла (теперь не без значения) статуя Павонии Победительницы, и углубились в переулки, выходящие к полукруглому дому. Ночь снова была лунной, и светлый фасад поражал таинственностью, словно мраморная маска. Но Великий Князь провел полковника не к знакомым дверям, а к скверику, в густую, влажную траву, под сень кустов. Там, где трава была покороче и пореже, Конрад остановился и провел по ней пальцем, словно писал на песке.
- Вероятно, вы не знаете, - сказал он, не оборачиваясь, - что почти все воззвания этой революции - шутки, даже розыгрыши. Вот наш вход, заповедная дверь, но никто ее не может открыть, потому что узор на ней сложен.
Обычно такие тайные входы - овальные, круглые, пусть квадратные, но какой-то предсказуемой формы. А этот - слишком сложен, хотя и очень знаком.
Говоря так, он поднял кусок газона, который оказался чем-то вроде дверцы, покрытой дерном и похожей на плоскую шапку с короткими зелеными перьями. Он поставил ее, и на фоне света полковник увидел, что очертания ее сложны и извилисты.
- Узнали? - спросил Конрад. - Вы ее часто видели в атласе, особенно в военном. Это карта Павонии. А вот это, простите незатейливую шутку, - наша граница, которую мы обещали охранять.
Прежде чем глава полиции ответил, он нырнул под землю и проговорил из новоявленной бездны:
- Идите сюда! Лестница не крутая. Идите, идите! Увидите единственного человека, которого вы боитесь.
Полковник постоял в лунном свете, словно памятник, потом шагнул в колодец, заслужив памятник на большой площади, под сверкающим солнцем. Он был солдатом, но никогда не проявлял еще такой отваги. Безоружный, одинокий, он не имел никаких оснований доверять какому-то шуту. Да и что тот обещал? Что темная нора ведет в логово льва, к непобедимому Каску и триумвирату разрушителей, видимо, обитающих в подземном царстве? Вряд ли покажется метафорой, если мы скажем, что полковник стал спускаться в ад. Он не страдал сентиментальностью, но против воли ощущал печальную значимость в том, что отверстие над головой повторяет очертания его страны. Последний свет принял ее форму, потом померк, словно он, полковник, падал сквозь космос, а Павония стала далекой звездой.
И впрямь, в эту ночь что-то было неладно с пространством и временем пройдя материки и миры, он знал, что вертится почти на одном месте, к тому же - знакомом, и только повторял про себя, что в чем-то ошибся. Видимо, он устал и очень уж удивился последней тайне, но мы допустим все это, иначе мы не поймем той растерянной, едва ли не бессознательной выучки, которая руководила им на этой, завершающей стадии. Что-то он оставил наверху, в скверике, - может быть, смех.
Далекая звезда исчезла, но он спускался, почти не представляя, какие опасности и ужасы ждут внизу. Однако, что бы он себе ни представил, действительность оказалась нелепей.
6. СЛОВО СКАЗАНО
Полковника Гримма не без причин считали твердолобым; во всяком случае, трезвым он был. Поэтому так важно, что именно он вспоминал эту ночь как истинный кошмар. В ней было то, что бывает в снах, - повторения, несообразности, клочки воспоминаний и, главное, такое чувство, словно у тебя два разума, один - здоровый, другой - больной. Особенно это усилилось, когда подземные блуждания снова вывели в сравнительно нормальный мир. Полковник видел луну; но ему казалось, что она обернута к нему невидимой стороной, да и вышел он на обратной стороне Земли. Еще хуже стало, когда, пройдя по туннелю, он вступил на какую-то лесенку, расположенную в каминной трубе, и, добравшись до середины, услышал тихий, глухой голос:
- Постойте. Я схожу, осмотрюсь. Меня они не испугаются.
Гримм остался на лестнице, откуда и глядел на бледный диск, подобный луне, на вход в колодец. Вскоре диск потемнел, словно его закрыли крышкой, но, вглядевшись, глава полиции увидел что-то странное. Он зажег фонарик и едва не свалился, ибо на него смотрело, ухмыляясь, какое-то неприятное лицо.
- Нас не изловишь, - произнес профессор с той четкостью, какая бывает в снах. - Только мы скажем Слово, как все рассыплется.
Нелепая затычка исчезла, словно ее вырвали из бутылки, появился бледный диск, и через несколько мгновений полковник услышал шепот:
- Его уже нет, идите.
Полковник вышел в освещенный луною дворик, видимо, позади дома, и удивился, увидев полицейских, хотя сам их и поставил. На знаки, которые подавал Конрад, они реагировали сдержанно.
- Можете зайти, - все так же глухо сказал вожатый. - Конечно, возьмите своих людей. Подождите минутку, я посмотрю.
Он нырнул в заднюю дверь соседнего дома, а полицейский с начальником терпеливо поджидали на улице. Когда они начали думать о том, стоит ли идти в логовище злодеев, один из этих злодеев явился им.
В одном из окон взвилась штора, и они увидели того, кого видела принцесса на столике, перед кафе. Поэт глядел на луну, как и следует поэтам, и был особенно хорош, в частности - потому, что новый оттенок шарфа очень шел к пламенным усам. Картинным жестом выбросив руку, он напевно заговорил в той манере, которую называют театральной, если это соответствует определению "дурацкая". Текст был знакомый:
Друзья мои, ищите ключ к словам!
Тогда и Слово отворится вам, Прекрасней солнца и прозрачней льдин.
Да, много слов; но ключ у них - один.
Он быстро опустил штору, и полицейские едва могли поверить, что действо, особенно - такое глупое, произошло на их глазах. В следующую секунду загадочный предатель стоял рядом с ними и шептал:
- Идите, идите!
Гримм двинулся во главе полицейских по лестнице, по каким-то переходам и вышел в большую, почти пустую комнату. Посередине стоял стол, на нем лежали четыре листка бумаги, словно приготовленных для совещания, но самым странным было то, что в каждой стене темнела дверь с массивной ручкой, словно за ней располагался другой дом.
На дверях значилось: "Проф. Фок", "Г-н Лобб", "Генерал Каск" и просто "Себастьян" - так иностранные поэты с великолепной наглостью подписывают стихи только именем.
- Вот их обиталище, - сказал Иоанн Конрад. - Не бойтесь, никто не убежит. - И прибавил, немного помолчав: - Но сперва поговорим о Слове.
- Да, - мрачно откликнулся полковник, - хорошо бы его узнать, хотя, по слухам, оно разрушит весь мир.
- Не думаю, - сказал предатель. - Скорее, создаст заново.
- Надеюсь, хоть это не шутка, - промолвил Гримм.
- Как посмотреть, - ответил Конрад. - Шутка в том, что вы его знаете.
- Я вас не понимаю, - сказал глава полиции.
- Вы слышали его раз двадцать, - сказал Великий Князь. - Вы слышали его минут десять назад. Его кричали вам в ухо, оно бросалось в глаза, словно плакат на стене.
Вся тайна этого заговора - в небольшом слове, и мы его не скрывали.
Гримм глядел на него, сверкая глазами из-под густых бровей, лицо его менялось. Конрад медленно и четко прочитал:
- "Друзья мои, ищите ключ к словам..."
Гримм чертыхнулся и кинулся к двери с надписью "Себастьян".
- Правильно, - кивнул Конрад. - Все дело в том, что подчеркнуть или, если хотите, выделить.
- "Да, много слов..." - начал Гримм.
- Вот именно, - подхватил Конрад. - "...но ключ у них - один".
Полковник распахнул дверь и увидел не комнату, а шкаф, неглубокий шкаф с вешалками, на которых висели рыжий парик, рыжая бородка, павлиний шарф и прочие атрибуты прославленного стихотворца.
- Вся история великой революции, - продолжал Великий Князь спокойным, лекторским тоном, - все методы, при помощи которых удалось напугать Павонию, сводятся к этому короткому слову. Я повторял его, вы - не угадывали. Я был один.
Он подошел к другой двери, с надписью "Проф. Фок", распахнул ее и явил собеседнику неестественно узкий цилиндр, поношенный плащ, неприятную маску в зеленоватых очках.
- Апартаменты ученого, - пояснил он. - Надо ли говорить, что и его не было? То есть был я. Вот с двумя другими я рисковал, они ведь существуют, хотя не все уже в этом мире.
Он задумчиво почесал длинный подбородок, потом прибавил:
- Просто удивительно, как вы, такие умные, попадаетесь на собственном недоверии! Вам говорят - вы отмахиваетесь. Заговор отрицают - значит, он есть. Старый Каск твердит, что он болен, что он удалился на покой - так удалился, что даже не слышал, как он гуляет здесь в полной форме, - а вы не верите. Вы не верите никому. Сама принцесса сказала, что поэт какой-то ненастоящий с этими лиловыми усами. Тут бы и догадаться - но нет! Все говорили, король говорил, что ростовщик умер, и это правда.
Он умер раньше, чем я стал его играть в этом костюме.
Он распахнул третий шкаф, где оказались седые усы и серые одежды скупца.
- Так вот и началось. Он действительно снимал этот дом, я действительно был ему слугой, опустился до такой службы, и единственное, что я унаследовал, - тайный ход.
" Политика здесь ни при чем, сюда ходили странные женщины, он был плохой человек. Не знаю, интересны ли вам такие оттенки моих чувств, но скажу, что за три года у сластолюбивого ростовщика я обрел мятежный разум. Мир казался отсюда очень мерзким, и я решил перевернуть его, поднять мятеж, вернее - стать мятежом. Если действовать медленно, тактично, да еще обладать воображением, это нетрудно. Я выдумал четырех людей, двоих полностью.
Их никогда не видели вместе, но этого не замечали.
Когда они собирались, я просто переодевался и выходил на сцену через подземный ход. Вы не представляете, как легко морочить просвещенный, современный город. Главное - чтобы тебя все знали, лучше всего - за границей.
Напишешь статью, поставишь после фамилии целый набор букв, и никто не признается, что никогда о тебе не слышал.
Скажешь, что ты первый поэт Европы, - что ж, кому и знать. Если у вас есть два-три таких имени, у вас есть все.
Никогда еще не бывало, чтобы считанные люди значили так много, все остальные - ничего не значили. Газета говорит:
"Страна идет за Хаммом", а мы понимаем, что его поддерживают три владельца газет. Ученый говорит: "Все приняли теорию Чучелло", а мы читаем, что ее приняли четыре немецких профессора. Как только я заимел науку и финансы, я знал, что бояться нечего. Поэт - для красоты, генерал - чтобы вас напугать. Простите, - прибавил он, - я не показал его апартаментов. Там только форма, лицо я красил.
- Не надо, не красьте, - любезно сказал полковник. - Что же будет теперь?
Заговорщик ответил не сразу - видимо, он мечтал.
- Все революции губило несогласие, - сказал он наконец. - Вот я и постарался, чтоб сообщники меня не выдали.
Я не предвидел, что выдам их. Что ж, кончилась и эта революция. Великий поэт, великий воин, ученый, ростовщик - все схвачены, все повешены. Вон висят.
Он смущенно поклонился.
- А их недостойный слуга получил королевское прощение.
Гримм чертыхнулся было, но сказал, смеясь:
- Иоанн Конрад, вы и впрямь - сам черт! Я не удивлюсь, если вам удастся что-то сделать. Может быть, Хлодвиг III забыл, что он - король, но он еще помнит, что он - джентльмен. Идите своим путем, Великий Князь Павонский - может быть, вы знаете путь. Во всяком случае, вы сделали, что обещали. Вы сдержали слово.
- Да, - сказал Иоанн Конрад серьезно и спокойно. - Только в таком случае можно писать его с большой буквы.
Мы уже говорили, что в Павонии было просвещенное, современное правительство, и читатель вряд ли поверит, что и оно сдержало слово. Политики и финансисты мешали, как могли, чтобы выполнение обещаний не вошло в обычай. Однако в первый и в последний раз король топнул ногой, как бы звякнув шпорой. Он сказал, что это - дело чести; но ходили слухи, что немалую роль сыграла его племянница.
ЭПИЛОГ
Убийца, шарлатан, вор и предатель рассказали журналисту о своих преступлениях короче и немного иначе, чем здесь. Однако длилось это долго; и за все время мистер Пиньон ни разу их не перебил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24