Можно было попытаться выбить пистолет из рук у незнакомца и вышибить ему мозги. Я уже приготовился к прыжку, как вдруг заметил, что его указательный палец прижат к спусковому крючку. А, так он не просто навел на меня ствол — он еще и собирается выстрелить!
— Еще не отлита и не будет отлита никогда та пуля, которая способна убить великую идею! Еще не отлита пуля, способная убить Францию!
Эти слова прозвучали с тем же акцентом и с тем же самым бессмысленным пафосом. Только произнесены они были не мужчиной с пистолетом, а Арлеттой. В ее голосе звенела упрямая убежденность, а ее рука крепко сжимала мой локоть.
— И посему я клянусь собой, — продолжала она, — своей честью, жизнью и душой, свергнуть иго Бурбонов и восстановить славу империи…
— Довольно, — заговорил незнакомец с пистолетом, — этого довольно. — Он опустил пистолет и сунул его в карман. — Вы скоро поймете, что мне, как и вам, эти пароли ни к чему. Но в наше трудное время приходится проявлять максимальную осторожность. — Он зловеще улыбнулся. — Разумеется, я слышал выстрелы. Я как раз подплывал на катере — и сразу же прибежал сюда. Я же не знал, кто остался в живых…. Если бы убили вас, то ваши преследователи стали бы охотиться за мной. Верно?
— Конечно.
— Деньги у вас с собой?
— Да, — ответил я, не понимая, какие такие деньги он имеет в виду, и кто это такой, и что ему сказала Арлетта, и что мы трое тут вообще делаем. — Да, деньги у нас с собой.
— Очень хорошо. Тогда это вам.
Он протянул мне тонкий черный «дипломат». Я вцепился в кожаную ручку и провел ладонью по его поверхности. На ощупь кожа была гладкая и мягкая.
— Так, а мне… вот этот бумажный пакет, я так понимаю?
— Верно понимаете, — согласился я и передал ему пакет с недоеденными бутербродами и набором взломщика-любителя.
Он любовно погладил пакет, повернулся и забросил пакет в свой катер. Потом снова обернулся к нам.
— Передай боссу, что если рынок на наш товар отреагирует хорошо, мы сможем обеспечить доставку в более ускоренном режиме. Ты не забудешь ему это сказать?
— Ни в коем случае.
— Сам-то я только курьер. Я передаю сообщения, как мне их говорят, слово в слово. И посылки как получаю — так сразу передаю их кому надо. Без обид?
— Абсолютно.
— Ну и лады! — Он опять улыбнулся, по-волчьи оскалив зубы, запрыгнул в катер и повернул ключ в замке зажигания. Могучие моторы пробудились к жизни и катер с урчанием устремился в восточном направлении.
Не проронив ни слова, мы с Арлеттой забрались в нашу лодку. Я склонился над крохотным навесным мотором и дернул за тросик.
— Не боишься, что будет сильный шум? — с тревогой спросила Арлетта.
— Черт с ним! Нам надо поскорее отсюда сваливать.
Мотор завелся, я развернул лодку, и мы поплыли тем же маршрутом, каким прибыли сюда. Слава богу, тот большой катер взял прямо противоположный курс. Мне хотелось удалиться от него как можно дальше — и побыстрее. У меня не было ни малейшего желания снова увидеть незнакомца с волчьей улыбкой.
— Ивен!
— Что?
— Этот «дипломат»…
— И что?
— Ты не знаешь, что там внутри?
— Нет.
— Я тоже. Как ты думаешь, зачем ему наши бутерброды?
— Может, он проголодался?
Она обиженно надула губы и умолкла. Я почти вслепую направлял наше суденышко в кромешной тьме. У меня было такое чувство, что мы снимаемся в кино, чей сценарий написан по мотивам картины Сальвадора Дали. Кого убили на выставке? Кто его убил и почему? Откуда взялся незнакомец с «дипломатом» и зачем он мне его отдал? О чем он говорил и что значит эта фигня про пулю, которая еще не отлита? А Арлетта…
— Ты знала отзыв, — пробормотал я.
— Пардон?
— Ты знала отзыв на его пароль!
— Какой пароль?
— Про пулю, которая его убьет.
— Ивен, ты нервничаешь?
— Нервничаю. Но дело не в этом. Послушай, он же направил на нас пистолет! То есть, точнее, на меня. И сказал что-то про пулю…
— «Еще не отлита пуля, которая меня убьет!»
— Вот-вот.
— По-твоему, это пароль?
— По-моему, да. И ты дала ему отзыв. А ты разве не знала, что это пароль?
— Нет.
— Тогда какого хрена…
— Это цитата из Наполеона.
Я задумался. А ведь она права — это и впрямь слова Наполеона, произнесенные им в 1814 году в Монтрё. Фразочка из того разряда крылатых изречений, которые военачальники так любят произносить публично, особенно если сидят в штабной палатке в нескольких милях позади линии фронта.
Итак, это сказал Наполеон. Чудно. И тот придурок с пушкой, возможно, настолько тронулся умом, что вообразил себя Наполеоном. Но…
— Ты же ему ответила!
— Ну и что?
— Как что? Или ты Жозефина?
Она нахмурилась.
— Ивен, ты, наверное, переутомился. Ты сегодня всю ночь не сомкнул глаз. И вчера ты тоже, по-моему, очень мало спал. Как только вернемся домой…
— Но ты же ему ответила!
— Да.
— И что ты ему сказала?
— Я продолжила клятву.
— Клятву? Какую клятву?
— Клятву бонапартистов.
— Да ну!
— Мне показалось, он ждет отклика, вот я и…
— А, ну конечно!
— Вот я и продолжила клятву. — Она запнулась. — Можно тебя попросить: не рассказывай другим… Дело в том, что я бонапартистка. Я не считаю, что это несовместимо с идеалами движения за освобождение Квебека, хотя есть среди нас и такие, кто со мной не согласен. Но разве не должна Французская Канада и Франция объединиться под знаменем сильного лидера, единовластного лидера, потомка великого Наполеона, который сумеет вновь возродить славу и величие империи и саму французскую империю и который…
— Ясно, — сказал я.
— Пардон?
— Тот человек говорил по-французски с необычным акцентом.
— Да.
— Это корсиканский акцент?
Арлетта задумалась.
— Очень может быть. Точно не знаю.
— Скорее всего так. Как будто итальянец говорит по-французски. Это корсиканский акцент.
— Ведь Наполеон был корсиканец.
— Правильно.
— Значит, тот человек был бонапартист, Ивен! Это же так просто! Кто бы мог подумать, что наше дело имеет немало сторонников в западном полушарии.
Я покачал головой.
— Вряд ли тот парень — бонапартист.
— Ну а кто же еще! Ты же сам сказал, что он корсиканец, и еще он процитировал клятву Наполеона, самое начало клятвы…
— А я думаю, что он использовал клятву в качестве пароля. Стандартный пароль для корсиканцев, я думаю.
— Тогда выходит…
— Корсиканец приезжает в Монреаль, чтобы обменять содержимое «дипломата» на деньги.
— Но мы же отдали ему бутерброды и слесарные инструменты! — воскликнула Арлетта. — И мои сигареты. Черт, я хочу курить!
— Придется потерпеть. Он не знал, что мы отдали ему бутерброды и инструменты. Он думал, что в том пакете деньги.
— Понимаю.
Не знаю, в самом ли деле она понимала, но я-то точно все понял. Корсиканец приплыл на встречу с кем-то, кто вез для него деньги. Курьера с деньгами подстерегли и убили, и его кровь залила пластиковый газон перед павильоном «Человек и его дом». Убийцы забрали деньги, а мы с Арлеттой случайно столкнулись с корсиканцем.
Мы отдали ему завтрак. А он нам взамен… Что?
И тут у меня возникла блестящая догадка.
Его выращивают на огромных плантациях в Турции, где поденщики зарабатывают пятнадцать-двадцать центов в день. Потом снятый урожай тайно переправляют во Францию, где люди из Union Corse, то есть корсиканской мафии, тщательно очищают его в подпольных лабораториях. Потом его доставляют в Канаду, и здесь франкоканадцы покупают его оптом, расфасовывают и переправляют в Нью-Йорк, Филадельфию, Чикаго и Детройт.
Так, приехали…
Мне удалось-таки доплыть до того места, где нам следовало оставить моторку. Я привязал лодку к столбику, и мы с Арлеттой благополучно вернулись в ее квартирку. Когда мы вошли, за окном уже забрезжил рассвет. Арлетта жадно вскрыла пачку «Голуаза» и закурила. Я сел на кровать и, щелкнув замками, открыл «дипломат». Внутри лежали три жестяных тубы. Мне удалось вскрыть одну — в ней был насыпан белый порошок. Я послюнил кончик пальца, сунул его в белый порошок и полизал.
Так, ну приехали…
— Что там, Ивен?
Я завинтил крышку, положил тубу обратно в чемоданчик и молча уставился на «товар». Корсиканской мафии это явно не понравится, подумал я. Как и тем ребятам-посредникам, кому этот «товар» предназначался. Как и конечным потребителями, у которых рано или поздно начнется ломка со всеми ее неприглядными эмоциональными и физиологическими последствиями.
— Ивен!
— Это героин, — спокойно произнес я. — Тут килограмма три, наверное. Такого количества героина хватит, чтобы заторчало все западное полушарие.
Она обрушила на меня шквал вопросов. Ее интересовало, зачем это нам, и чье это, и что я намерен с этим делать. Я не знал, как ответить на последний вопрос, и у меня не было сил отвечать на прочие. Я тупо сидел с дипломатом на коленях, смотрел на тубы с героином и размышлял о конных полицейских, кубинцах, франкоканадцах и корсиканцах, гадая — правда, без особого интереса, — кто из них первым меня убьет.
Арлетта докурила, быстро разделась и забралась в кровать. Она была удивлена и, быть может, чуточку обижена, услышав, что я не хочу заниматься с ней любовью. Это было выше ее понимания. Я посидел рядышком с ней, пока она не заснула. А потом обнаружил в закромах Арлетты бутылку бренди и общался с ней, пока она не опустела.
Солнце встало. Началась привычная жара. Я обследовал все кухонные шкафчики, пока не нашел пыльную бутылку кулинарного хереса, который также выпил. Из семичасовых утренних новостей я узнал, что на территории «Экспо» обнаружен труп и полиция начала расследование загадочного убийства. В восемь часов сообщили, что де Голль выступил с яркой речью в Лионе, недвусмысленно высказавшись за предоставление Квебеку независимости. В половине девятого радиоприемник известил меня, что пресс-секретарь миссис Баттенберг опроверг слухи об отмене визита королевы на монреальскую выставку из-за возможных вылазок квебекских сепаратистов.
А к девяти часам утра отпечатки пальцев, снятые с обнаруженного около трупа пистолета, были идентифицированы как принадлежащие Ивену Майклу Таннеру, объявленному в розыск американцу, которому заочно предъявлены обвинения в похищении людей, терроризме и убийстве.
Я поглядел на тубы с героином и пожалел, что у меня нет шприца.
Глава двенадцатая
— Ты, надеюсь, понимаешь, что это верное самоубийство.
— Понимаю, — кивнул Эмиль.
— Самое настоящее самоубийство. У вас нет ни единого шанса.
— А я ни на что не рассчитываю. Я же не дурак, Ивен.
Вот в этом я позволил себе усомниться. Я взглянул на Эмиля, потом перевел взгляд на кровать, где спала Арлетта. Было уже около полудня, она все еще спала, и я ей страшно завидовал. Бессонница, решил я, скорее проклятье, чем благодать. Арлетте хотя бы на восемь из двадцати четырех часов удается избавлять себя от безумия человеческого существования. Боже, как же я ей завидовал!
Я снова бросил взгляд на Эмиля. Он сидел в компании своих боевиков: Жан и Жак Бертоны расположились от него по правую руку в позе готовых к прыжку львов, а по левую руку угрюмо нахохлился Клод. Сейчас он совсем не выглядит как безумный фанатик, подумал я. Более того, когда Клод начинал говорить, он производил впечатление вполне спокойного и рассудительного человека. Но это если отвлечься от смысла его слов.
— Я не боюсь смерти, Ивен.
— Речь не идет о твоем личном страхе смерти. Речь идет о движении…
— Для движения наша смерть важнее нашей жизни, — фраза звучала столь же великолепно на французском языке, как и на английском. — Движению требуются мученики, Ивен. Многими в этой стране Национальное Движение Квебека воспринимается как клоунада — увы, это так. Даже большинство сочувствующих считают нас сборищем чудаков и фанатиков не от мира сего. Разве нет?
— Все экстремистские движения производят такое впечатление, Эмиль…
— Но как же изменить общественное мнение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Еще не отлита и не будет отлита никогда та пуля, которая способна убить великую идею! Еще не отлита пуля, способная убить Францию!
Эти слова прозвучали с тем же акцентом и с тем же самым бессмысленным пафосом. Только произнесены они были не мужчиной с пистолетом, а Арлеттой. В ее голосе звенела упрямая убежденность, а ее рука крепко сжимала мой локоть.
— И посему я клянусь собой, — продолжала она, — своей честью, жизнью и душой, свергнуть иго Бурбонов и восстановить славу империи…
— Довольно, — заговорил незнакомец с пистолетом, — этого довольно. — Он опустил пистолет и сунул его в карман. — Вы скоро поймете, что мне, как и вам, эти пароли ни к чему. Но в наше трудное время приходится проявлять максимальную осторожность. — Он зловеще улыбнулся. — Разумеется, я слышал выстрелы. Я как раз подплывал на катере — и сразу же прибежал сюда. Я же не знал, кто остался в живых…. Если бы убили вас, то ваши преследователи стали бы охотиться за мной. Верно?
— Конечно.
— Деньги у вас с собой?
— Да, — ответил я, не понимая, какие такие деньги он имеет в виду, и кто это такой, и что ему сказала Арлетта, и что мы трое тут вообще делаем. — Да, деньги у нас с собой.
— Очень хорошо. Тогда это вам.
Он протянул мне тонкий черный «дипломат». Я вцепился в кожаную ручку и провел ладонью по его поверхности. На ощупь кожа была гладкая и мягкая.
— Так, а мне… вот этот бумажный пакет, я так понимаю?
— Верно понимаете, — согласился я и передал ему пакет с недоеденными бутербродами и набором взломщика-любителя.
Он любовно погладил пакет, повернулся и забросил пакет в свой катер. Потом снова обернулся к нам.
— Передай боссу, что если рынок на наш товар отреагирует хорошо, мы сможем обеспечить доставку в более ускоренном режиме. Ты не забудешь ему это сказать?
— Ни в коем случае.
— Сам-то я только курьер. Я передаю сообщения, как мне их говорят, слово в слово. И посылки как получаю — так сразу передаю их кому надо. Без обид?
— Абсолютно.
— Ну и лады! — Он опять улыбнулся, по-волчьи оскалив зубы, запрыгнул в катер и повернул ключ в замке зажигания. Могучие моторы пробудились к жизни и катер с урчанием устремился в восточном направлении.
Не проронив ни слова, мы с Арлеттой забрались в нашу лодку. Я склонился над крохотным навесным мотором и дернул за тросик.
— Не боишься, что будет сильный шум? — с тревогой спросила Арлетта.
— Черт с ним! Нам надо поскорее отсюда сваливать.
Мотор завелся, я развернул лодку, и мы поплыли тем же маршрутом, каким прибыли сюда. Слава богу, тот большой катер взял прямо противоположный курс. Мне хотелось удалиться от него как можно дальше — и побыстрее. У меня не было ни малейшего желания снова увидеть незнакомца с волчьей улыбкой.
— Ивен!
— Что?
— Этот «дипломат»…
— И что?
— Ты не знаешь, что там внутри?
— Нет.
— Я тоже. Как ты думаешь, зачем ему наши бутерброды?
— Может, он проголодался?
Она обиженно надула губы и умолкла. Я почти вслепую направлял наше суденышко в кромешной тьме. У меня было такое чувство, что мы снимаемся в кино, чей сценарий написан по мотивам картины Сальвадора Дали. Кого убили на выставке? Кто его убил и почему? Откуда взялся незнакомец с «дипломатом» и зачем он мне его отдал? О чем он говорил и что значит эта фигня про пулю, которая еще не отлита? А Арлетта…
— Ты знала отзыв, — пробормотал я.
— Пардон?
— Ты знала отзыв на его пароль!
— Какой пароль?
— Про пулю, которая его убьет.
— Ивен, ты нервничаешь?
— Нервничаю. Но дело не в этом. Послушай, он же направил на нас пистолет! То есть, точнее, на меня. И сказал что-то про пулю…
— «Еще не отлита пуля, которая меня убьет!»
— Вот-вот.
— По-твоему, это пароль?
— По-моему, да. И ты дала ему отзыв. А ты разве не знала, что это пароль?
— Нет.
— Тогда какого хрена…
— Это цитата из Наполеона.
Я задумался. А ведь она права — это и впрямь слова Наполеона, произнесенные им в 1814 году в Монтрё. Фразочка из того разряда крылатых изречений, которые военачальники так любят произносить публично, особенно если сидят в штабной палатке в нескольких милях позади линии фронта.
Итак, это сказал Наполеон. Чудно. И тот придурок с пушкой, возможно, настолько тронулся умом, что вообразил себя Наполеоном. Но…
— Ты же ему ответила!
— Ну и что?
— Как что? Или ты Жозефина?
Она нахмурилась.
— Ивен, ты, наверное, переутомился. Ты сегодня всю ночь не сомкнул глаз. И вчера ты тоже, по-моему, очень мало спал. Как только вернемся домой…
— Но ты же ему ответила!
— Да.
— И что ты ему сказала?
— Я продолжила клятву.
— Клятву? Какую клятву?
— Клятву бонапартистов.
— Да ну!
— Мне показалось, он ждет отклика, вот я и…
— А, ну конечно!
— Вот я и продолжила клятву. — Она запнулась. — Можно тебя попросить: не рассказывай другим… Дело в том, что я бонапартистка. Я не считаю, что это несовместимо с идеалами движения за освобождение Квебека, хотя есть среди нас и такие, кто со мной не согласен. Но разве не должна Французская Канада и Франция объединиться под знаменем сильного лидера, единовластного лидера, потомка великого Наполеона, который сумеет вновь возродить славу и величие империи и саму французскую империю и который…
— Ясно, — сказал я.
— Пардон?
— Тот человек говорил по-французски с необычным акцентом.
— Да.
— Это корсиканский акцент?
Арлетта задумалась.
— Очень может быть. Точно не знаю.
— Скорее всего так. Как будто итальянец говорит по-французски. Это корсиканский акцент.
— Ведь Наполеон был корсиканец.
— Правильно.
— Значит, тот человек был бонапартист, Ивен! Это же так просто! Кто бы мог подумать, что наше дело имеет немало сторонников в западном полушарии.
Я покачал головой.
— Вряд ли тот парень — бонапартист.
— Ну а кто же еще! Ты же сам сказал, что он корсиканец, и еще он процитировал клятву Наполеона, самое начало клятвы…
— А я думаю, что он использовал клятву в качестве пароля. Стандартный пароль для корсиканцев, я думаю.
— Тогда выходит…
— Корсиканец приезжает в Монреаль, чтобы обменять содержимое «дипломата» на деньги.
— Но мы же отдали ему бутерброды и слесарные инструменты! — воскликнула Арлетта. — И мои сигареты. Черт, я хочу курить!
— Придется потерпеть. Он не знал, что мы отдали ему бутерброды и инструменты. Он думал, что в том пакете деньги.
— Понимаю.
Не знаю, в самом ли деле она понимала, но я-то точно все понял. Корсиканец приплыл на встречу с кем-то, кто вез для него деньги. Курьера с деньгами подстерегли и убили, и его кровь залила пластиковый газон перед павильоном «Человек и его дом». Убийцы забрали деньги, а мы с Арлеттой случайно столкнулись с корсиканцем.
Мы отдали ему завтрак. А он нам взамен… Что?
И тут у меня возникла блестящая догадка.
Его выращивают на огромных плантациях в Турции, где поденщики зарабатывают пятнадцать-двадцать центов в день. Потом снятый урожай тайно переправляют во Францию, где люди из Union Corse, то есть корсиканской мафии, тщательно очищают его в подпольных лабораториях. Потом его доставляют в Канаду, и здесь франкоканадцы покупают его оптом, расфасовывают и переправляют в Нью-Йорк, Филадельфию, Чикаго и Детройт.
Так, приехали…
Мне удалось-таки доплыть до того места, где нам следовало оставить моторку. Я привязал лодку к столбику, и мы с Арлеттой благополучно вернулись в ее квартирку. Когда мы вошли, за окном уже забрезжил рассвет. Арлетта жадно вскрыла пачку «Голуаза» и закурила. Я сел на кровать и, щелкнув замками, открыл «дипломат». Внутри лежали три жестяных тубы. Мне удалось вскрыть одну — в ней был насыпан белый порошок. Я послюнил кончик пальца, сунул его в белый порошок и полизал.
Так, ну приехали…
— Что там, Ивен?
Я завинтил крышку, положил тубу обратно в чемоданчик и молча уставился на «товар». Корсиканской мафии это явно не понравится, подумал я. Как и тем ребятам-посредникам, кому этот «товар» предназначался. Как и конечным потребителями, у которых рано или поздно начнется ломка со всеми ее неприглядными эмоциональными и физиологическими последствиями.
— Ивен!
— Это героин, — спокойно произнес я. — Тут килограмма три, наверное. Такого количества героина хватит, чтобы заторчало все западное полушарие.
Она обрушила на меня шквал вопросов. Ее интересовало, зачем это нам, и чье это, и что я намерен с этим делать. Я не знал, как ответить на последний вопрос, и у меня не было сил отвечать на прочие. Я тупо сидел с дипломатом на коленях, смотрел на тубы с героином и размышлял о конных полицейских, кубинцах, франкоканадцах и корсиканцах, гадая — правда, без особого интереса, — кто из них первым меня убьет.
Арлетта докурила, быстро разделась и забралась в кровать. Она была удивлена и, быть может, чуточку обижена, услышав, что я не хочу заниматься с ней любовью. Это было выше ее понимания. Я посидел рядышком с ней, пока она не заснула. А потом обнаружил в закромах Арлетты бутылку бренди и общался с ней, пока она не опустела.
Солнце встало. Началась привычная жара. Я обследовал все кухонные шкафчики, пока не нашел пыльную бутылку кулинарного хереса, который также выпил. Из семичасовых утренних новостей я узнал, что на территории «Экспо» обнаружен труп и полиция начала расследование загадочного убийства. В восемь часов сообщили, что де Голль выступил с яркой речью в Лионе, недвусмысленно высказавшись за предоставление Квебеку независимости. В половине девятого радиоприемник известил меня, что пресс-секретарь миссис Баттенберг опроверг слухи об отмене визита королевы на монреальскую выставку из-за возможных вылазок квебекских сепаратистов.
А к девяти часам утра отпечатки пальцев, снятые с обнаруженного около трупа пистолета, были идентифицированы как принадлежащие Ивену Майклу Таннеру, объявленному в розыск американцу, которому заочно предъявлены обвинения в похищении людей, терроризме и убийстве.
Я поглядел на тубы с героином и пожалел, что у меня нет шприца.
Глава двенадцатая
— Ты, надеюсь, понимаешь, что это верное самоубийство.
— Понимаю, — кивнул Эмиль.
— Самое настоящее самоубийство. У вас нет ни единого шанса.
— А я ни на что не рассчитываю. Я же не дурак, Ивен.
Вот в этом я позволил себе усомниться. Я взглянул на Эмиля, потом перевел взгляд на кровать, где спала Арлетта. Было уже около полудня, она все еще спала, и я ей страшно завидовал. Бессонница, решил я, скорее проклятье, чем благодать. Арлетте хотя бы на восемь из двадцати четырех часов удается избавлять себя от безумия человеческого существования. Боже, как же я ей завидовал!
Я снова бросил взгляд на Эмиля. Он сидел в компании своих боевиков: Жан и Жак Бертоны расположились от него по правую руку в позе готовых к прыжку львов, а по левую руку угрюмо нахохлился Клод. Сейчас он совсем не выглядит как безумный фанатик, подумал я. Более того, когда Клод начинал говорить, он производил впечатление вполне спокойного и рассудительного человека. Но это если отвлечься от смысла его слов.
— Я не боюсь смерти, Ивен.
— Речь не идет о твоем личном страхе смерти. Речь идет о движении…
— Для движения наша смерть важнее нашей жизни, — фраза звучала столь же великолепно на французском языке, как и на английском. — Движению требуются мученики, Ивен. Многими в этой стране Национальное Движение Квебека воспринимается как клоунада — увы, это так. Даже большинство сочувствующих считают нас сборищем чудаков и фанатиков не от мира сего. Разве нет?
— Все экстремистские движения производят такое впечатление, Эмиль…
— Но как же изменить общественное мнение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34