Кроме того, мы были чем-то вроде друзей-любовников. Иногда мы вместе выбирались в город — в ресторан, на прогулку в Гарден или просто в бар в вечерние часы. Иногда я забегал к ней на несколько минут, чтобы пропустить рюмочку-другую. Цветы я ей никогда не дарил, с днями рождения не поздравлял, и никто из нас не пытался рассматривать эти отношения как любовь.
Да к тому же тогда я был женат. Семейная жизнь не принесла мне счастья, но тогда я вряд ли вполне отдавал себе в этом отчет. Жена вместе с двумя моими сыновьями жила в заложенном доме на Лонг-Айленде, и я начинал понимать, что когда-нибудь наши отношения могут прекратиться совсем. Впрочем, я был тогда уверен, что смогу работать в полиции до тех самых пор, пока не подойдет время почетной отставки. В те дни я пил, не переставая, однако еще не осознавал, что это может перечеркнуть всю мою карьеру; алкогольный туман постоянно окутывал мой мозг, и в его призрачном свете становилось гораздо легче закрывать глаза на то, чего мне видеть не хотелось.
Ну так вот. О супружестве у нас с Элейн и речи не заходило, и для нас не составило труда организовать наши отношения к обоюдной выгоде и удовольствию. Однако сомневаюсь, что они смогли бы длиться столь долго, если бы не было безотчетной симпатии и привязанности друг к другу.
Она стала «кузиной Фрэнсис», чтобы звонить мне на службу, не привлекая излишних подозрений. Этим псевдонимом она пользовалась нечасто — особой нужды в нем не было. Мне самому чаще приходилось звонить ей, и тогда у меня не было необходимости скрывать, кто я такой. Она мне звонила только в двух случаях — либо когда требовалось срочно отменить назначенное свидание, либо когда ей грозила какая-нибудь опасность.
Один из таких случаев пришел мне на ум во время разговора; именно на эту историю я намекал, когда сказал «о ссоре с клиентом». Клиентом этим был грузный поверенный, офис которого находился в переулке Мэйден, а дом — в Ривердэйле. Он был постоянным клиентом Элейн, появлялся два-три раза в месяц, ничем не обременяя ее жизнь, пока в один прекрасный день именно в ее постели с ним произошло то, что судмедэксперты позднее назвали обширным инфарктом. Для проститутки страшнее ситуации и придумать нельзя, и большинство из них и понятия не имеет, что делать в подобных случаях. Элейн сразу же позвонила мне в полицейский участок, а когда ей ответили, что я нахожусь на дежурстве, попросила передать мне, чтобы я срочно связался со своей кузиной Фрэнсис по важному семейному вопросу.
Сразу меня разыскать не смогли, но примерно через полчаса я сам позвонил в участок, и мне передали сообщение Элейн. После разговора с ней я нашел офицера, которому можно было доверять, и мы вдвоем отправились к ней на квартиру. С помощью Элейн мы натянули на безжизненное тело его костюм-тройку, повязали галстук, надели туфли и застегнули манжеты. Подхватив под руки, мы выволокли труп поверенного к грузовому лифту; внизу нас поджидал один из привратников, подогнавший машину. Ему мы сказали, что это наш приятель, который перебрал лишнего и теперь лыка не вяжет. Сомневаюсь, что он поверил, но парень хорошо знал, что мы работаем в полиции, да к тому же еще не успел забыть чаевые, которые получил от мисс Марделл на Рождество: так что если и возникли какие-то подозрения, он предпочел промолчать.
У меня был полицейский «плимут» — «седан» без опознавательных знаков. Подогнав его к служебному выходу, мы вдвоем затолкали покойника внутрь. Было уже пять часов, учреждения закрылись, и когда мы въехали в район Уолл-стрит, народ спешил по домам. Остановившись у входа в тенистую аллею на Голд-стрит, кварталах в трех от офиса поверенного, мы выволокли тело из машины и оставили его на аллее.
В его ежедневнике имелась запись: «Э.М. — 3.30»; она казалась достаточно зашифрованной, а в списке телефонов на букву "М" адреса Элейн не оказалось; он был записан под буквой "Э". Я уже собрался вырвать этот листок, но обратил внимание, что вся книжка испещрена женскими именами; вдове о тайной жизни поверенного — знать было ни к чему, так что я сунул блокнот в карман и позднее избавился от него при первой возможности.
В бумажнике у него оказалось немало наличности — что-то около пяти сотен долларов. Я выгреб их и поделил поровну со своим напарником — лучше всего, если это будет с самого начала трактоваться как ограбление. Кроме того, если бы мы не забрали деньги, это сделал бы первый полицейский, наткнувшийся на труп; а ведь заработали-то их на самом деле мы.
Мы покинули аллею, не привлекая постороннего внимания. Я сел за руль и доехал до Виллиджа. Там мы выпили за удачу, после чего сделали анонимный звонок в полицию. Смерть наступила от естественных причин, так что ни у кого не было оснований поднимать шумиху вокруг случившегося. Репутация поверенного не пострадала, Элейн благополучно выбралась из скверной ситуации, а я в ее глазах стал настоящим героем.
Эту историю я несколько раз рассказывал на собраниях общества «Анонимных алкоголиков». Иногда она вызывала всеобщий смех, а иногда — нет. Я думаю, что реакция зависит как от настроения рассказчика, так и от настроения слушателей.
* * *
Элейн обитала на Пятьдесят первой улице, между Первой и Второй авеню, в квартире на шестнадцатом этаже белого кирпичного здания — одного из тех, которых немало понастроили в начале шестидесятых. Привратником в доме был черный как смоль осанистый негр из Западной Индианы. Я назвал ему имя Элейн, свое собственное и подождал, пока он сообщит его в интерком.
— Она хочет поговорить с вами, — сказал он после некоторой паузы.
— Я приехал, — произнес я в трубку. — Что еще случилось?
— Скажи мне что-нибудь.
— Что тебе хотелось бы услышать?
— Ты упоминал о клиенте, из-за которого было столько хлопот. Ты мог бы назвать его имя?
— Это что еще за проверка? Ты что, мой голос не узнала?
— Эта штука сильно искажает голос, прости меня. Как его звали?
— Не помню... он был поверенным.
— Отлично! Дай, пожалуйста, трубку Дереку.
Я передал трубку привратнику. Убедившись, что я тот, за кого себя выдаю, он проводил меня к лифту. Выйдя на нужном этаже, я нашел дверь Элейн и нажал кнопку звонка. Даже после тщательной проверки по интеркому она долго изучала меня в дверной глазок, прежде чем открыть дверь.
— Заходи, — сказала она. — Извини за такой драматизм; возможно, я просто дурочка, хотя, возможно, и нет. Не знаю.
— Что стряслось, Элейн?
— Минутку. Я так рада, что ты здесь, но все равно еще никак не успокоюсь. Дай хоть взгляну на тебя. Ты выглядишь просто потрясающе!
— Да и ты очень недурна.
— Правда? Что-то с трудом в это верится. Такой ужасный вечер... Наверное, я звонила тебе несколько десятков раз.
— Я получил пять сообщений.
— Всего-то? Даже не знаю, с чего мне пришло в голову, что пять сообщений произведут на тебя большее впечатление, чем одно, но я продолжала раз за разом поднимать трубку и набирать твой номер.
— Пять — действительно надежнее, чем одно, — заверил я. — Пять записок гораздо труднее не заметить. Так что случилось, Элейн?
— Я перепугалась до смерти, хотя теперь мне немного лучше. Прости меня, пожалуйста, за этот допрос, но я действительно иногда не могу разобрать голос по интеркому. Кстати, просто, чтобы ты знал. Того поверенного звали Роджер Стульдрехер.
— Как я мог это забыть?
— Ну и денек тогда выдался! — сокрушенно покачала она головой. — Что ты будешь пить?
— Кофе, если есть.
— Сейчас пойду сварю.
— О, не стоит беспокоиться...
— Ничего сложного. Ты его по-прежнему пьешь с коньяком?
— Нет, просто черный кофе, и все.
Элейн внимательно посмотрела на меня.
— Ты бросил пить! — догадалась она.
— Ага...
— Помнится, когда мы виделись с тобой последний раз, у тебя из-за этого было немало проблем. Тогда-то ты и бросил пить?
— Да, наверное.
— Замечательно, — сказала она. — Просто замечательно!.. Подожди минутку: сейчас я приготовлю кофе.
Гостиная была такой же, какой запомнилась мне, — выдержанной в черно-белых тонах, с белым мохнатым ковриком, желтовато-черным кожаным диваном и несколькими матовыми полками из черного пластика. Единственными цветными пятнами в этом черно-белом интерьере было несколько абстрактных картин. По-моему, какие-то из них висели в этой комнате и прежде, но я не стал бы судить об этом с уверенностью.
Я подошел к окну. В проеме между двумя зданиями виднелись Ист-Ривер и предместья Куинса на противоположном берегу. Еще несколько часов назад я был там, в Ричмонд-Хилле, в обществе бывших алкоголиков. Казалось, от того момента нас отделяли теперь многие годы.
Несколько минут я простоял у окна; когда в гостиную вошла Элейн с двумя чашками черного кофе, я изучал одну из висевших на стене картин.
— Кажется, я видел ее у тебя прежде, — сказал я, указывая на картину. — Или ты недавно ее купила?
— Нет, она здесь уже много лет. Когда-то я купила ее, не знаю почему, в галерее на Мэдисон-авеню; она стоила тысячу двести долларов. Никогда бы не поверила, что смогу отвалить такую кучу денег за то, что можно повесить на стену. Ты же знаешь меня, Мэтт, особой экстравагантностью я не отличаюсь и, хотя люблю красивые вещи, деньги экономлю.
— Чтобы покупать недвижимость, — припомнил я.
— Ты абсолютно прав. Мы получаем неплохие деньги, и если они достаются нам, а не сутенерам, можно купить уйму недвижимости. Но я думала, что сошла с ума, когда отвалила столько денег за картину.
— Похоже, ты осталась довольна покупкой.
— Еще бы, милый! Ты знаешь, сколько она стоит сейчас?
— Определенно гораздо больше.
— Как минимум — сорок тысяч. Вероятно, около пятидесяти. Мне следовало бы продать ее. Иногда меня беспокоит мысль о том, что сорок кусков вот так просто висят у меня на стене. А раньше я точно так же волновалась оттого, что на ней висели тысяча двести зеленых. Ну как тебе кофе?
— Отличный кофе!
— Достаточно крепкий?
— Великолепный, Элейн.
— А ты в самом деле выгладишь просто замечательно. Тебе говорили об этом?
— Как и ты.
— Господи, сколько же мы с тобой не виделись? По-моему, прошло года три, не меньше; а по-настоящему мы не встречались с тех пор, как ты ушел из полиции, а с этого времени прошло лет десять, не меньше.
— Да, что-то вроде этого.
— А ты почти не изменился.
— Да, даже не облысел. Но если присмотреться, можно найти немало седин.
— У меня тоже есть седые волосы, и они сразу бросаются в глаза. Хотя в остальном я действительно не очень постарела, — вздохнула она.
— Ты совершенно не изменилась, — сказал я.
— Приходится следить за фигурой, да и кожа сохранилась неплохо. Однако я даже и не подозревала, что это будет отнимать так много усилий. В спортзале я бываю три раза в неделю по утрам, иногда — четыре. Кроме того, приходится быть разборчивой в еде. И в выпивке.
— Ну, пьяницей ты никогда не была.
— Нет, но легкие вина я поглощала целыми галлонами. Вина и диетическую кока-колу. Теперь я полностью отказалась от них — только фруктовые соки или простая вода. Одна чашка кофе в день, с утра. А эта — уступка чрезвычайным обстоятельствам.
— Может, ты расскажешь мне о них?
— Как раз к этому я и веду. Мне нужно немного успокоиться. Ну так вот, чем еще я занимаюсь? Очень много гуляю. Слежу за тем, что ем. Ты знаешь, уже три года, как я стала вегетарианкой.
— Когда-то ты обожала бифштексы.
— Да. Я была уверена, что еда без мяса — не еда.
— А что ты тогда любила заказывать в «Брассери»?
— Рубцы по-каннски.
— Точно. Я даже думать не могу о подобном блюде без содрогания, хотя готов допустить, что это очень вкусно.
— Не знаю, когда пробовала его в последний раз. Уже три года у меня во рту не было ни кусочка мяса. Первый год я еще ела рыбу, но затем отказалась и от нее.
— "Мадам Природа", да?
— Да, вот такой я теперь стала.
— Это на тебя похоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40