— спросил я себя и тут же ответил: — Да, это — похороны. Они хоронят меня».
— Верь мне, — произнёс Даймент, и крышка гроба со стуком легла на своё место.
Я зажмурился и подумал: «Может быть, меня загипнотизировали? Ведь именно так навсегда исчезают люди!»
Я чувствовал близость дерева над лицом, и моё сердце бешено стучало где-то в горле. «Может быть, они выпустят меня прямо сейчас, — в какой-то момент подумал я. — Может, я уже все им доказал, и…»
Но мои слабые надежды не оправдались, и я изо всех сил старался подавить панику, когда в крышку гроба стали заколачивать гвозди. Мне безумно хотелось подняться, но я понимал, что не смогу этого сделать. В голове роились самые разные мысли. К чему всё это? Какая в этом необходимость? Если это имитация похорон, то зачем прибивать крышку? И такими большими гвоздями! Я их видел, прежде чем улечься в гроб. С какой стати мне приготовили совершенно новый гроб? Почему они не используют одну и ту же домовину, если этот обряд совершается регулярно? Да потому, что этот гроб останется здесь навсегда. В этом болоте, скорее всего, множество заживо похороненных людей.
Это был на удивление громкий, оглушающий стук. Каждый удар молотка вызывал лёгкое головокружение. Кроме того, мне казалось — и я изо всех сил старался держать голову как можно дальше от крышки, — что гвозди могут пробить дерево и вонзиться в меня. Они начали прибивать крышку у изголовья, затем спустились к ногам, после чего снова поднялись к голове. Когда человек, забивавший гвозди, переходил к другой точке, до меня доносились удары барабана и пение.
И вот он снова принимался колотить молотком. Грохот стоял невыносимый. Мне хотелось заткнуть уши, но я знал, что не смогу поднять руки. Гроб был слишком узким.
Я подсчитывал количество вбитых гвоздей. Пока их было одиннадцать. Не слишком ли много?
Какой громкий звук!
Я с трудом переносил грохот, но всё-таки сумел его пережить. Когда шум прекратился, я, к своему величайшему изумлению, обнаружил, что бормочу молитву. Бормочу бессознательно, снова и снова повторяя «Отче наш», как набор бессмысленных слов. Я — человек, в принципе, не религиозный, и молитва в этом случае была с моей стороны лишь дешёвым, спасительным трюком. Я находился в каком-то трансе. «Мне не следует сейчас молиться, — подумал я, — если я этого никогда не делаю в обычной жизни». Мне казалось, что я беру взаймы нечто такое, что брать не следовало.
Отченашижеесинанебесахдасвятитсяимятвое…
Я никак не мог остановиться.
Даприидетцарствиетвоедабудетволятвояяконанебесииназемлихлебнашнасущныйдаждьнамднесь.
Мне казалось, что, если я смогу прочитать молитву достаточно быстро и достаточно точно и если между словами не будет никаких пауз, со мной не случится ничего плохого.
Иоставьнамдолгинашиякожеимыоставляемдолжникамнашиминеввоеинасвоискушениеиизбавьотлукавого…
Не переврал ли я слова? Мне показалось, что переврал, и я начал снова:
Отченашижеесинанебесах…
Гроб покачнулся, я уловил запах пластика, и из отверстия в крышке, точно над моим лицом, высунулась трубка или нечто похожее на трубку. Дыры этой я раньше не заметил, что меня сильно удивило. «Вот видишь, твои молитвы услышаны», — произнёс в моей голове чей-то голос.
Я не имел возможности нащупать отверстие, я его не видел, но запах пластика говорил, что оно есть, и это подтверждало лёгкое дуновение прохладного воздуха. С некоторым усилием я приподнял голову, захватил трубку губами и глубоко вздохнул.
Когда забивали гвозди, моё тело было напряжено до предела. Когда же я понял, что могу дышать, мышцы начали понемногу расслабляться. Однако меня тут же начала бить сильнейшая дрожь. Гроб подняли, а охвативший меня судорожный спазм до конца ещё не прошёл.
Гроб плыл в воздухе, раскачиваясь во все стороны. Я слышал голоса и выкрики, но смысла слов уловить не мог. Затем гроб стали опускать. Вначале спуск шёл медленно, но когда до дна могилы оставалось фута два, верёвки отпустили. Открытые Ньютоном силы тяготения восторжествовали, я всем телом приложился к крышке гроба и так сильно ударился носом о дыхательную трубку, что не смог удержаться от крика. Я с ужасом подумал, что от этого удара трубка могла выскочить, и, приподняв голову, попытался ухватить её губами. Ура! Дыхательная трубка осталась на месте.
Когда первые комья земли упали на крышку, я снова напрягся, словно они могли пробить доски и меня засыпать.
За первой лопатой последовала вторая. Затем третья, четвёртая…
После этого не осталось ничего. Со мной были только темнота да звук собственного дыхания.
Глава 39
Услышав первый звук, я не понял, сплю я, нахожусь ли в трансе или впал в беспамятство от кислородной недостаточности. Источник звука находился в немыслимой дали. Скорее всего — в Китае. Ничего не значащее для меня глухое царапанье. Действительно, какое значение может иметь происходящее в иной вселенной? Я следил за звуком с равнодушием машины или безразличием монитора, безмолвно фиксирующего в залах музея уровень влажности и температуры, чтобы, накопив данные, передать их неизвестному стражу.
Звук не затихал, и я пришёл к выводу, что его источник находится всё же в моей новой вселенной. Я не знал, как к нему относиться, поскольку приятным этот шум назвать было нельзя.
Однако с его постоянным присутствием приходилось смириться, тем более что скоро мне стало казаться, будто он исходит отовсюду. Впрочем, не могу сказать, что звук занимал все мои мысли. Пять моих чувств были крайне ограничены. Я знал, что под кончиками пальцев присутствует дерево, а у лица — шершавая поверхность пластиковой трубки. Я ничего не видел, а вся гамма запахов сводилась к испарениям тела, сосны и пластика.
Постоянно менялся только звук и очень скоро завладел всем моим вниманием. Через некоторое время мне стало казаться, что источник звука находится в моей голове и я каким-то непостижимым образом сам его произвожу.
И лишь когда лопата ударилась о дерево, я, по-прежнему оставаясь наблюдателем, понял, что всё это происходит как во времени, так и в пространстве. Я сообразил, что металлический предмет ударил по деревянному ящику, в котором заключён я. Эта догадка мгновенно вывела меня из транса.
Я похоронен заживо, и кто-то пытается меня эксгумировать.
В тот же миг меня захлестнула волна страха, и начался приступ клаустрофобии. Я похоронен заживо!
Я с ужасом думал, что тот, кто пытается меня откопать, может бросить своё занятие. Выйдя из транса, я не мог сразу вспомнить, как попал сюда и где это происходит. Что случилось? Землетрясение? Обвал? Нападение террористов? Я знал лишь то, что ничего не вижу, едва дышу и нахожусь в ловушке. Меня охватил очередной приступ паники.
Я попытался закричать, чтобы дать знать спасителю, кем бы тот ни был, что под землёй находится живой человек. Мне хотелось выкрикнуть: «Я — жив! Я — здесь! Только не переставай копать!»
Но всё, что смогло исторгнуть моё пересохшее горло, ничем не напоминало истошный вопль или даже простой крик. Это был, скорее, стон или хрип — настолько тихий, что спаситель наверху просто не мог услышать моего призыва. Казалось, мой голос так ослаб, что не в силах преодолеть звуковой барьер.
И только когда гроб извлекли из земли и сняли крышку — на что ушло очень много времени, — я вспомнил, каким образом оказался похороненным заживо. «Интересно, — думал я, пока эксгумировали моё тело, — сколько времени я провёл в могиле?» Пребывая в гробу, я полностью потерял ориентацию как во времени, так и в пространстве. Я словно утратил свою личность и даже забыл, что меня зовут Алекс Каллахан. Время превратилось в бесконечность. Оказавшись под землёй, я поначалу принялся считать вдохи, загибая пальцы на каждой сотне, но очень скоро сбился со счёта, забыв правильную последовательность цифр. После этого подсчёт окончательно потерял смысл. На некоторое время я, видимо, утратил разум. Я кричал и вертелся в гробу, пытаясь пробить себе путь наверх. Эти бесплодные попытки оставили на моих пальцах кровоточащие ссадины. Я воспользовался болью, чтобы поднять свой дух. Боль означает, что я ещё жив, твердил я себе. Новая максима Декарта: Чувствую боль, значит, существую. Или что-то в этом духе.
Я остро переживал своё исчезновение. Для родителей и Лиз это будет тяжёлый удар. Но больше всего меня тревожила судьба сыновей, потому что я был их последним шансом на спасение. Все остальные, конечно, пытались их найти, но на самом деле считали близнецов мёртвыми. Это соображение позволило мне продержаться ещё какое-то время. Мысли о Шоне и Кевине, воспоминания о связанных с ними событиях, их лица и голоса не позволяли мне окончательно сойти с ума. А затем у меня было видение, и я убедил себя, что оно соответствует действительности. Честно говоря, я и по сей день верю в то, что видение отражало реальную картину.
Каким-то непостижимым образом мой ум сбросил пространственно-временные оковы и перенёс меня в помещение, где раньше мне бывать не приходилось. Мне казалось, что я нахожусь под потолком и смотрю вниз. Мальчики спали на двухъярусной кровати из грубо обработанного дерева. Они были укрыты красными грубошёрстными одеялами. Шон занимал нижний ярус, а Кевин — верхний.
Кевин под моим взглядом вначале пошевелился, а затем повернулся на другой бок. Его рот был полуоткрыт, и я увидел, что два зуба, которые, когда он приехал из Мэна, едва прорезались, почти полностью сформировались. Края зубов были слегка зазубрены (со временем это должно было пройти), и новые резцы, как это часто бывает, казались слишком большими для детского личика. Затем видение исчезло, я, снова оказавшись во тьме, попытался вызвать образ Шона. Мне это удалось, и я увидел его на рождественском празднестве у родителей Лиз в тот момент, когда он узрел под ёлкой новый велосипед.
После этого я пережил коллапс воли. Даймент похоронил меня заживо. Он — друг Бодро. Если мне показалось, что его взгляд что-то обещает, то я всего лишь выдал желаемое за действительное. «Интересно, — мрачно думал я, — сумеет ли Пинки найти мою могилу?»
После этого я вступил в следующую фазу. Моя судьба перестала меня интересовать. И, как мне кажется, именно поэтому я и смог выжить. Я капитулировал и вообще перестал думать. Это было бесполезно, поскольку убогие мысли, повторяясь, кружились бесконечным водоворотом. «А что будет, если я повернусь на другой бок? Смогу я повернуться?» И так далее и тому подобное.
Капитулировав, я даже испытал облегчение. Я бросил считать, перестал думать о боли, положил конец размышлениям о Шоне и Кевине и оставил все надежды. Я отказался от мысли, что Алекс Каллахан может играть какую-то роль в этой вселенной. Одним словом, я вообще перестал думать.
Скрипа выдираемых гвоздей, который, будь я в рассудке, должен был показаться мне сладчайшей музыкой, я почти не слышал. Когда подняли крышку, яркий свет ослепил меня, и я инстинктивно зажмурился. Чьи-то руки подхватили меня под мышки и помогли сесть.
— Главное, спокойствие, — сказал кто-то. — Открывать глаза пока не надо. Пусть свет пробивается через опущенные веки.
Ещё кто-то поднёс к моим губам бумажный стаканчик с водой, и я опустошил его одним огромным глотком. Затем я попытался поднять руку к лицу, чтобы утереть губы, но рука тряслась так сильно, что мне это не удалось. Я сумел лишь слегка ударить себя по физиономии.
— Всё будет о'кей, — прозвучал знакомый голос (я не сразу сообразил, что это — Даймент). — Ничего плохого с тобой не случилось. Разве я не говорил тебе с самого начала, что ты просто должен нам доверять? Тело не любит оставаться надолго в одном положении. Но ты, как я и обещал, скоро будешь в полном порядке. Отбрось тревоги, и наш мир скажет тебе: «Добро пожаловать, брат».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Верь мне, — произнёс Даймент, и крышка гроба со стуком легла на своё место.
Я зажмурился и подумал: «Может быть, меня загипнотизировали? Ведь именно так навсегда исчезают люди!»
Я чувствовал близость дерева над лицом, и моё сердце бешено стучало где-то в горле. «Может быть, они выпустят меня прямо сейчас, — в какой-то момент подумал я. — Может, я уже все им доказал, и…»
Но мои слабые надежды не оправдались, и я изо всех сил старался подавить панику, когда в крышку гроба стали заколачивать гвозди. Мне безумно хотелось подняться, но я понимал, что не смогу этого сделать. В голове роились самые разные мысли. К чему всё это? Какая в этом необходимость? Если это имитация похорон, то зачем прибивать крышку? И такими большими гвоздями! Я их видел, прежде чем улечься в гроб. С какой стати мне приготовили совершенно новый гроб? Почему они не используют одну и ту же домовину, если этот обряд совершается регулярно? Да потому, что этот гроб останется здесь навсегда. В этом болоте, скорее всего, множество заживо похороненных людей.
Это был на удивление громкий, оглушающий стук. Каждый удар молотка вызывал лёгкое головокружение. Кроме того, мне казалось — и я изо всех сил старался держать голову как можно дальше от крышки, — что гвозди могут пробить дерево и вонзиться в меня. Они начали прибивать крышку у изголовья, затем спустились к ногам, после чего снова поднялись к голове. Когда человек, забивавший гвозди, переходил к другой точке, до меня доносились удары барабана и пение.
И вот он снова принимался колотить молотком. Грохот стоял невыносимый. Мне хотелось заткнуть уши, но я знал, что не смогу поднять руки. Гроб был слишком узким.
Я подсчитывал количество вбитых гвоздей. Пока их было одиннадцать. Не слишком ли много?
Какой громкий звук!
Я с трудом переносил грохот, но всё-таки сумел его пережить. Когда шум прекратился, я, к своему величайшему изумлению, обнаружил, что бормочу молитву. Бормочу бессознательно, снова и снова повторяя «Отче наш», как набор бессмысленных слов. Я — человек, в принципе, не религиозный, и молитва в этом случае была с моей стороны лишь дешёвым, спасительным трюком. Я находился в каком-то трансе. «Мне не следует сейчас молиться, — подумал я, — если я этого никогда не делаю в обычной жизни». Мне казалось, что я беру взаймы нечто такое, что брать не следовало.
Отченашижеесинанебесахдасвятитсяимятвое…
Я никак не мог остановиться.
Даприидетцарствиетвоедабудетволятвояяконанебесииназемлихлебнашнасущныйдаждьнамднесь.
Мне казалось, что, если я смогу прочитать молитву достаточно быстро и достаточно точно и если между словами не будет никаких пауз, со мной не случится ничего плохого.
Иоставьнамдолгинашиякожеимыоставляемдолжникамнашиминеввоеинасвоискушениеиизбавьотлукавого…
Не переврал ли я слова? Мне показалось, что переврал, и я начал снова:
Отченашижеесинанебесах…
Гроб покачнулся, я уловил запах пластика, и из отверстия в крышке, точно над моим лицом, высунулась трубка или нечто похожее на трубку. Дыры этой я раньше не заметил, что меня сильно удивило. «Вот видишь, твои молитвы услышаны», — произнёс в моей голове чей-то голос.
Я не имел возможности нащупать отверстие, я его не видел, но запах пластика говорил, что оно есть, и это подтверждало лёгкое дуновение прохладного воздуха. С некоторым усилием я приподнял голову, захватил трубку губами и глубоко вздохнул.
Когда забивали гвозди, моё тело было напряжено до предела. Когда же я понял, что могу дышать, мышцы начали понемногу расслабляться. Однако меня тут же начала бить сильнейшая дрожь. Гроб подняли, а охвативший меня судорожный спазм до конца ещё не прошёл.
Гроб плыл в воздухе, раскачиваясь во все стороны. Я слышал голоса и выкрики, но смысла слов уловить не мог. Затем гроб стали опускать. Вначале спуск шёл медленно, но когда до дна могилы оставалось фута два, верёвки отпустили. Открытые Ньютоном силы тяготения восторжествовали, я всем телом приложился к крышке гроба и так сильно ударился носом о дыхательную трубку, что не смог удержаться от крика. Я с ужасом подумал, что от этого удара трубка могла выскочить, и, приподняв голову, попытался ухватить её губами. Ура! Дыхательная трубка осталась на месте.
Когда первые комья земли упали на крышку, я снова напрягся, словно они могли пробить доски и меня засыпать.
За первой лопатой последовала вторая. Затем третья, четвёртая…
После этого не осталось ничего. Со мной были только темнота да звук собственного дыхания.
Глава 39
Услышав первый звук, я не понял, сплю я, нахожусь ли в трансе или впал в беспамятство от кислородной недостаточности. Источник звука находился в немыслимой дали. Скорее всего — в Китае. Ничего не значащее для меня глухое царапанье. Действительно, какое значение может иметь происходящее в иной вселенной? Я следил за звуком с равнодушием машины или безразличием монитора, безмолвно фиксирующего в залах музея уровень влажности и температуры, чтобы, накопив данные, передать их неизвестному стражу.
Звук не затихал, и я пришёл к выводу, что его источник находится всё же в моей новой вселенной. Я не знал, как к нему относиться, поскольку приятным этот шум назвать было нельзя.
Однако с его постоянным присутствием приходилось смириться, тем более что скоро мне стало казаться, будто он исходит отовсюду. Впрочем, не могу сказать, что звук занимал все мои мысли. Пять моих чувств были крайне ограничены. Я знал, что под кончиками пальцев присутствует дерево, а у лица — шершавая поверхность пластиковой трубки. Я ничего не видел, а вся гамма запахов сводилась к испарениям тела, сосны и пластика.
Постоянно менялся только звук и очень скоро завладел всем моим вниманием. Через некоторое время мне стало казаться, что источник звука находится в моей голове и я каким-то непостижимым образом сам его произвожу.
И лишь когда лопата ударилась о дерево, я, по-прежнему оставаясь наблюдателем, понял, что всё это происходит как во времени, так и в пространстве. Я сообразил, что металлический предмет ударил по деревянному ящику, в котором заключён я. Эта догадка мгновенно вывела меня из транса.
Я похоронен заживо, и кто-то пытается меня эксгумировать.
В тот же миг меня захлестнула волна страха, и начался приступ клаустрофобии. Я похоронен заживо!
Я с ужасом думал, что тот, кто пытается меня откопать, может бросить своё занятие. Выйдя из транса, я не мог сразу вспомнить, как попал сюда и где это происходит. Что случилось? Землетрясение? Обвал? Нападение террористов? Я знал лишь то, что ничего не вижу, едва дышу и нахожусь в ловушке. Меня охватил очередной приступ паники.
Я попытался закричать, чтобы дать знать спасителю, кем бы тот ни был, что под землёй находится живой человек. Мне хотелось выкрикнуть: «Я — жив! Я — здесь! Только не переставай копать!»
Но всё, что смогло исторгнуть моё пересохшее горло, ничем не напоминало истошный вопль или даже простой крик. Это был, скорее, стон или хрип — настолько тихий, что спаситель наверху просто не мог услышать моего призыва. Казалось, мой голос так ослаб, что не в силах преодолеть звуковой барьер.
И только когда гроб извлекли из земли и сняли крышку — на что ушло очень много времени, — я вспомнил, каким образом оказался похороненным заживо. «Интересно, — думал я, пока эксгумировали моё тело, — сколько времени я провёл в могиле?» Пребывая в гробу, я полностью потерял ориентацию как во времени, так и в пространстве. Я словно утратил свою личность и даже забыл, что меня зовут Алекс Каллахан. Время превратилось в бесконечность. Оказавшись под землёй, я поначалу принялся считать вдохи, загибая пальцы на каждой сотне, но очень скоро сбился со счёта, забыв правильную последовательность цифр. После этого подсчёт окончательно потерял смысл. На некоторое время я, видимо, утратил разум. Я кричал и вертелся в гробу, пытаясь пробить себе путь наверх. Эти бесплодные попытки оставили на моих пальцах кровоточащие ссадины. Я воспользовался болью, чтобы поднять свой дух. Боль означает, что я ещё жив, твердил я себе. Новая максима Декарта: Чувствую боль, значит, существую. Или что-то в этом духе.
Я остро переживал своё исчезновение. Для родителей и Лиз это будет тяжёлый удар. Но больше всего меня тревожила судьба сыновей, потому что я был их последним шансом на спасение. Все остальные, конечно, пытались их найти, но на самом деле считали близнецов мёртвыми. Это соображение позволило мне продержаться ещё какое-то время. Мысли о Шоне и Кевине, воспоминания о связанных с ними событиях, их лица и голоса не позволяли мне окончательно сойти с ума. А затем у меня было видение, и я убедил себя, что оно соответствует действительности. Честно говоря, я и по сей день верю в то, что видение отражало реальную картину.
Каким-то непостижимым образом мой ум сбросил пространственно-временные оковы и перенёс меня в помещение, где раньше мне бывать не приходилось. Мне казалось, что я нахожусь под потолком и смотрю вниз. Мальчики спали на двухъярусной кровати из грубо обработанного дерева. Они были укрыты красными грубошёрстными одеялами. Шон занимал нижний ярус, а Кевин — верхний.
Кевин под моим взглядом вначале пошевелился, а затем повернулся на другой бок. Его рот был полуоткрыт, и я увидел, что два зуба, которые, когда он приехал из Мэна, едва прорезались, почти полностью сформировались. Края зубов были слегка зазубрены (со временем это должно было пройти), и новые резцы, как это часто бывает, казались слишком большими для детского личика. Затем видение исчезло, я, снова оказавшись во тьме, попытался вызвать образ Шона. Мне это удалось, и я увидел его на рождественском празднестве у родителей Лиз в тот момент, когда он узрел под ёлкой новый велосипед.
После этого я пережил коллапс воли. Даймент похоронил меня заживо. Он — друг Бодро. Если мне показалось, что его взгляд что-то обещает, то я всего лишь выдал желаемое за действительное. «Интересно, — мрачно думал я, — сумеет ли Пинки найти мою могилу?»
После этого я вступил в следующую фазу. Моя судьба перестала меня интересовать. И, как мне кажется, именно поэтому я и смог выжить. Я капитулировал и вообще перестал думать. Это было бесполезно, поскольку убогие мысли, повторяясь, кружились бесконечным водоворотом. «А что будет, если я повернусь на другой бок? Смогу я повернуться?» И так далее и тому подобное.
Капитулировав, я даже испытал облегчение. Я бросил считать, перестал думать о боли, положил конец размышлениям о Шоне и Кевине и оставил все надежды. Я отказался от мысли, что Алекс Каллахан может играть какую-то роль в этой вселенной. Одним словом, я вообще перестал думать.
Скрипа выдираемых гвоздей, который, будь я в рассудке, должен был показаться мне сладчайшей музыкой, я почти не слышал. Когда подняли крышку, яркий свет ослепил меня, и я инстинктивно зажмурился. Чьи-то руки подхватили меня под мышки и помогли сесть.
— Главное, спокойствие, — сказал кто-то. — Открывать глаза пока не надо. Пусть свет пробивается через опущенные веки.
Ещё кто-то поднёс к моим губам бумажный стаканчик с водой, и я опустошил его одним огромным глотком. Затем я попытался поднять руку к лицу, чтобы утереть губы, но рука тряслась так сильно, что мне это не удалось. Я сумел лишь слегка ударить себя по физиономии.
— Всё будет о'кей, — прозвучал знакомый голос (я не сразу сообразил, что это — Даймент). — Ничего плохого с тобой не случилось. Разве я не говорил тебе с самого начала, что ты просто должен нам доверять? Тело не любит оставаться надолго в одном положении. Но ты, как я и обещал, скоро будешь в полном порядке. Отбрось тревоги, и наш мир скажет тебе: «Добро пожаловать, брат».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71