ПОСЛЕДНЯЯ НЕДЕЛЯ. Всего два слова, но в них – все. В них – внезапное открытие, оказавшееся страшным ударом, превратившее жизнь в неотступный ежеминутный кошмар. Последняя неделя. Нет, уже меньше, ведь понедельник клонится к закату. Взгляд бесцельно метнулся на ряд пометок, начертанных углем на дощечке, служившей календарем. Десятое марта, понедельник.
Через шесть дней от человека уже ничего не останется.
По всему огромному подвалу опять разнесся рев пламени масляного обогревателя, и человек почувствовал, как под ним задрожала постель. Все это означало, что температура наверху в доме упала ниже уровня, термостат сработал на включение обогревателя и тепло вновь заструилось наверх через решетку в полу.
Человек подумал о тех, кто был там, наверху, о женщине и маленькой девочке: жене и дочери. Оставался ли он для них по-прежнему мужем и отцом?
Или, может быть, из-за своих размеров он стал изгоем? Мог ли он, как прежде, считать себя частью их мира, он, размером с жучка, которого Бет могла, даже не заметив, раздавить ногой?
Через шесть дней от него уже ничего не останется.
В последние полтора года мысль об этом неотступно преследовала его, он много раз пытался представить себе, как ЭТО произойдет, но всякий раз безуспешно. Его разум, всегда опиравшийся на строгие законы логики, восставал против самой возможности собственного исчезновения: казалось, вот-вот начнут действовать введенные препараты, процесс уменьшения остановится, – что-то же в конце концов должно произойти. Просто не укладывалось в голове, как можно быть настолько маленьким, чтобы…
Но он таким и был – настолько маленьким, что через шесть дней от него уже ничего не должно было остаться. Когда же им овладевало это дикое отчаяние, он подолгу, часами, лежал на своей самодельной кровати, едва отдавая себе отчет в том, был ли он еще жив или уже мертв. И ни разу еще ему не удалось совладать с этим отчаянием. Да и было ли это в его силах?
Ведь, как ни пытался он убедить себя в том, что ему удается приспособиться к своему нынешнему положению, совершенно очевиден был крах всех его стараний, так как никаких намеков на приостановку или хотя бы замедление процесса уменьшения не было. Процесс неумолимо развивался.
В мучительной агонии чувств человек весь съежился.
«Зачем он убегает от паука? Почему он не остановится? Тогда все решилось бы само собой. Смерть в паучьих лапах, конечно, страшна, но зато мгновенна. И с отчаянием наконец было бы покончено. Но все же он продолжал убегать от паука, искал, боролся и существовал.
К чему?»
* * *
Когда он рассказал обо всем жене, она сперва рассмеялась. Рассмеялась и тут же стихла. Молча, пристально всмотрелась в него. Причиной тому было серьезное выражение его лица, выдававшее смущение.
– Уменьшаешься? – спросила она взволнованным шепотом.
– Да. – Это было все, что он смог выдавить из себя.
– Но это же…
Она хотела было сказать, что это невозможно. Но обманывать себя не хотела. Слово, произнесенное вслух, обострило все те опасения, о которых она умалчивала и которые появились у нее впервые еще за месяц до этого разговора. С самого первого визита Скотта к доктору Брэнсону, когда у мужа искали не то искривление ног, не то плоскостопие, а доктор поставил диагноз – потеря веса вследствие переезда и смены обстановки, исключив возможность уменьшения у Скотта также и роста.
Опасения росли, когда рост Скотта продолжал неумолимо уменьшаться; ее же тревожили неотступные, мучительные предположения, опасения усилили второй и третий визиты к Брэнсону, рентгеновские снимки и анализ крови, обследование костной ткани, затем – попытки врачей найти признаки уменьшения костной массы, опухоли гипофиза, долгие дни, потраченные на получение все новых и новых рентгеновских снимков, и это ужасное обследование на предмет наличия раковых клеток. Опасения нарастали и сегодня, во время разговора.
– Но это же невозможно. – Ей пришлось сказать не правду, потому что правда не умещалась в голове и жгла язык.
Сам едва веря в то, что собирался сказать, Скотт медленно покачал головой.
– Доктор говорит, что все обстоит именно так, – ответил он. – Брэнсон сказал, что за последние четыре дня мой рост сократился более чем на сантиметр… – Скотт сглотнул слюну. – Но рост – это еще не все. Похоже, я весь уменьшаюсь. Пропорционально.
– Не правда, – сказала она. В ее голосе звучало упорное нежелание признать то, что происходило в действительности. Другой реакции и не могло быть у нее.
– И это все? – раздраженно спросила она. – Это все, что он может сказать?
– Но, милая, это то, что происходит на самом деле, – ответил Скотт. – Брэнсон показал мне рентгеновские снимки – те, что были сделаны четыре дня назад, и те, которые он получил сегодня. Все верно. Я уменьшаюсь. – Скотт говорил так, словно ему только что сильно двинули в живот, и теперь он стоял, наполовину оглушенный, едва дыша от болевого шока.
– Не правда, – на этот раз ее голос был скорее испуганным, чем уверенным. – Мы обратимся к специалисту, – сказала она.
– Брэнсон мне это и посоветовал, – ответил Скотт. – Он сказал, что стоит обратиться в Пресвитерианский медицинский центр Колумбия в Нью-Йорке. Но…
– Вот и сходи, – перебила она.
– Милая, но нам это обойдется слишком дорого, – с мукой в голосе произнес Скотт. – Мы уже должны…
– Ну и что? Неужели ты допускаешь мысль, что…
Нервная дрожь не дала ей договорить. Она стояла, дрожа всем телом, скрестив на груди руки, покрывшиеся гусиной кожей.
Впервые с тех пор, как все это началось, она не смогла скрыть своего страха.
– Лу, – он обнял ее, – все нормально, милая. Все нормально.
– Нет. Ты должен пойти в этот центр. Ты должен.
– Хорошо, хорошо. Я пойду, – пробормотал он.
– А что сказал Брэнсон? Что они собираются делать? – спросила Лу, и Скотт услышал в ее голосе страстное желание узнать что-нибудь обнадеживающее.
– Он сказал… – Скотт облизнул губы, пытаясь вспомнить. – А-а, он сказал, что надо проверить мои эндокринные, щитовидную, половые железы и гипофиз, исследовать процессы обмена веществ, возьмут и другие анализы.
Лу сжала губы.
– Если Брэнсон все это знает, то зачем же надо было говорить о том, что ты уменьшаешься. Так не лечат. Это глупость какая-то.
– Милая, ведь я сам попросил его, – ответил Скотт. – Я убедился в этом только когда начали брать анализы. Я просил Брэнсона ничего не скрывать от меня. Что же ему оставалось…
– Хорошо, – перебила она. – Но что за странный диагноз?
– Да ведь так оно и есть, Лу, – печально произнес он. – Есть доказательство. Эти рентгеновские снимки.
– Брэнсон мог ошибиться, Скотт, – сказала Лу. – Он же живой человек.
Скотт долго молчал, наконец тихо произнес:
– Посмотри на меня.
Когда все это началось, его рост был за метр восемьдесят. А сейчас он мог, не наклоняясь, смотреть жене прямо в глаза. Она была ростом метр семьдесят.
* * *
В отчаянии он уронил вилку на тарелку.
– Как нам быть? Разве мы можем себе это позволить? Лечение слишком дорого, слишком, Лу. По крайней мере месяц придется провести в больнице.
Так сказал Брэнсон. А это целый месяц без работы. Марти и так уже нервничает. Как я могу вообще рассчитывать на какие-то деньги от него, когда я даже не…
– Милый, главное – твое здоровье, – запальчиво произнесла Лу. – Марти об этом знает. Да и ты тоже.
Скотт опустил голову и стиснул зубы. Счета были теми тяжелыми цепями, которые отягощали все его существование. Он явственно чувствовал, как они с каждым днем все более сковывают его.
– Так что же мы будем… – начал было он, но умолк, заметив, что дочь пристально смотрит на него, забыв про свой ужин.
– Ешь! – сказала ей Лу. Бет вздрогнула и копнула политую соусом картошку.
– Чем мы будем расплачиваться? – спросил Скотт. – Ведь у нас нет медицинской страховки. Я и так уже задолжал Марти пятьсот долларов из-за этих исследований. – Он тяжело вздохнул. – Да и со ссудой военного ведомства может ничего не выгореть.
– Но ведь ты сам хочешь пойти в центр, – сказала Лу.
– Легко сказать «хочешь».
– Хорошо, а что бы ты сделал на моем месте? – резко возразила она, впрочем, с некоторой тревогой в голосе. – Что мне, забыть обо всем этом?
Смириться с тем, что сказал доктор, сидеть сложа руки и… – Ее стали душить рыдания. А его рука, обнимающая жену, была холодна и дрожала, как и ее руки, и нисколько не успокаивала.
– Успокойся, – пробормотал он, – все хорошо, Лу.
Позже, когда она укладывала Бет спать, Скотт, стоя в темной гостиной, смотрел в окно на проезжающие мимо машины. Кроме шепота, доносящегося из спальни, во всей квартире не было слышно ни звука. Машины проносились, шурша по асфальту и сигналя, мимо дома, шаря в темноте по тротуару лучами фар.
Он вспомнил свое прошение о выдаче ему денег по страховке. Это было только частью плана, который они собирались реализовать, переехав на Восток. Для начала надо было поработать в фирме брата, потом попробовать получить ссуду в военном ведомстве для того, чтобы стать компаньоном Марти. Потом заработать на жизнь: отложить денег на медицинскую страховку, открыть счет в банке, приобрести недорогую, но приличную машину, приодеться и, в конце концов, купить дом. Иными словами, оградить заботами от треволнений мира свою семью и себя.
И вот на тебе, весь план рушится. Приключившаяся беда грозит и вовсе развеять их мечты…
* * *
Скотт не знал, когда точно в голове у него возник этот вопрос. Но внезапно он начал мучить его. С бьющимся, готовым разорваться в своем ледяном заточении сердцем беглец смотрел застывшим взглядом на свои поднятые руки с растопыренными пальцами.
Сколько же ему еще осталось уменьшаться и жить?
* * *
Воды для питья у него было достаточно. В днище бака, стоявшего рядом с электрическим насосом, была маленькая трещина: через нее по капле просачивалась вода. Под эту трещину Скотт подставил наперсток, найденный им однажды в швейной коробке, которая находилась в большой картонке под обогревателем. Наперсток был постоянно полон до краев кристально чистой колодезной водой.
Проблема заключалась в том, что у Скотта кончилась еда. Четвертинка черствого хлеба, которой он питался в последние пять недель, уже вся вышла. Последние крошки он доел нынче вечером, запив скудный ужин водой. С тех пор, как Скотт стал пленником погреба, хлеб и холодная вода были его единственной пищей.
Он медленно прошел по темнеющему на исходе дня полу, направляясь к покрытой паутиной белой башне, стоявшей рядом со ступеньками, которые вели наверх, к закрытой двери погреба. Последние лучи солнца проникали сквозь заляпанные грязными разводами окна; одно из них находилось над принадлежавшими пауку песчаными холмами, второе – над топливным баком, третье – над штабелем бревен. Бледный свет, проходя сквозь окна, падал на цементный пол широкими серыми полосами, образуя мозаику из света и тьмы, по которой вышагивал пленник. Еще несколько минут – и погреб погрузится в холодную бездну тьмы.
Долгие часы Скотт провел, думая о том, как бы ему достать до шнурка, свисавшего над полом, чтобы, притянув его книзу и включив таким образом покрытую пылью лампочку, прогнать ужас темноты. Но дотянуться до шнурка было невозможно для Скотта – он висел в сотне футов от пола, на совершенно недосягаемой высоте.
Скотт Кэри шел вокруг едва вырисовывавшейся в сумерках громады холодильника. «Они поставили его сюда, как только въехали в дом. С тех пор прошли месяцы? Казалось, уже целая вечность».
Холодильник был старой модели, с обмоткой в металлическом цилиндре, расположенном на крышке. Рядом с цилиндром лежала открытая пачка печенья.
Во всем погребе, насколько помнил Скотт, больше съестных припасов не было.
О том, что на холодильнике лежит пачка печенья, он знал еще и до того, как злоключения загнали его сюда, в погреб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35