Опустив голову, ничего не видя, он шел вперед. «Хочу пить».
И вдруг – чуть не свалился в яму.
Какой-то ужасный миг Скотт раскачивался над самым краем, но устоял и осторожно отступил назад. Затем опустился на колени и стал вглядываться в черную впадину, просверленную в цементном полу. Ему казалось, что он смотрит в колодец, обрывающийся темной бездной на пятнадцать футов вниз.
Скотт вытянул шею и прислушался.
Сначала было слышно лишь его собственное тяжелое дыхание. Затем, замерев на секунду, он разобрал еще один звук – тихо капающей воды. Это было настоящим кошмаром – мучаясь от жажды, лежать на животе у края колодца и слушать, как тихо капает недосягаемая вода. Язык беспокойно ворочался во рту, пытаясь пробиться через стену губ. Судорожно сглатывая пересохшим горлом. Скотт уже не замечал адской боли.
В какой-то миг он чуть не сорвался вниз головой и подумал в ярости:
«Все равно. Я уже не боюсь смерти».
Скотт не знал, как ему удалось удержаться на краю. Что бы там ни было, инстинкт самосохранения мог сработать только на уровне подсознания, потому что помутившийся рассудок уже толкал его в похожую на колодец яму, к воде.
Скотт отполз от края и привстал на колени. Застыл в нерешительности.
Затем снова вытянулся на полу, прислушиваясь к звуку капающей воды и вбирая его в себя, почти как воздух. Жалобно застонал. Опять резко поднялся на колени, встал, закачавшись от головокружения, и затем медленно пошел от ямы. Вдруг развернулся и двинулся назад к ее краю. Занес над колодцем ногу и стал раскачивать ее, глядя вниз, в кромешную тьму бездны.
«О Боже, почему ты не…»
Скотт развернулся и, сжав кулаки, на деревянных от напряжения ногах пошел прочь от ямы. «Бессмысленно!» – рвался из груди крик. Почему он не решился броситься вниз? Почему бы не сделать этого, подобно нелепой героине известной сказки, Алисе, прыгнувшей в неведомый, другой мир?
Сначала Скотт подумал, что перед ним красная стена. Остановился и ткнул рукой. «Не камень и не дерево». Это был шланг.
Обходя его змееподобное тело, он вышел к одному из концов. Заглянул вовнутрь, в длинный темный туннель, уходящий изгибами далеко вперед.
Шагнул на металлический ободок и, остановившись в канавке, подумал:
«Иногда, когда поднимаешь шланг, из него вытекает оставшаяся с прошлого раза вода».
Тяжело вздохнув, ковыляя, он пустился бежать по скользкому туннелю, ударяясь о твердые стены в изгибах шланга. Что было сил он бежал по петляющему лабиринту, пока, повернув, как ему казалось, уже в сотый раз направо, не оказался по щиколотку в холодной воде. С благодарным вздохом Скотт присел на корточки и, зачерпнув дрожащими руками воду, поднес ее к губам. У воды был затхлый вкус, глотать было очень больно, но он никогда с таким наслаждением и так жадно не пил даже самые лучшие вина.
– Спасибо тебе, Господи, спасибо, – бормотал Скотт. – Это все, что мне нужно. Все, что нужно.
И, хрюкнув от удовольствия, подумал о том, сколько раз он ползал за водой по этой дурацкой нитке. Под бак с водой. Каким же ослом он был! Но сейчас это все уже было неважно. Потому что сейчас ему было хорошо.
И только когда Скотт двинулся по туннелю обратно к выходу, он понял, что его успех был в действительности палкой о двух концах. Насколько этот успех улучшил его плачевное положение? На некоторое время он продлит его крошечное существование – положим. И даст возможность, не мучаясь от жажды, встретить конец, который точно наступит. Так успех ли это? А может быть, ему не суждено увидеть свой конец?
Выйдя из шланга на пол погреба, Скотт ощутил, насколько он ослабел от болезни и, что еще хуже, от голода. Болезнь можно умилостивить отдыхом и сном. А чем успокоишь голод?
Взгляд Скотта двинулся к высокой скале. Стоя в тени шланга, он глядел вверх, туда, где жил паук. В погребе еще была пища – это Скотт знал наверняка. Ломтики сухого хлеба, которого ему с лишком хватило бы на два дня. И этот ломтик лежал на высокой скале.
И вдруг простая до ужаса мысль развеяла его надежды на еду. У него нет сил, чтобы взобраться на скалу. Но даже если бы невероятным напряжением воли он сделал это, на пути к ломтику хлеба оказался бы паук. И у него уже не хватит смелости схватиться с гадиной еще раз – с этой черной гадиной, в три раза больше него, вселяющей в него панический ужас.
Голова упала на грудь. Что ж, остается ему сделать только одно. Он отступил от шланга и двинулся к губке. А что еще можно сделать? Разве у него есть выбор? Разве не находится он в руках неумолимого рока? Роста в нем всего три седьмых дюйма, так на что он может надеяться?
Что-то заставило его взглянуть на стену скалы.
Вниз по ней бежал огромный паук.
В ужасе издав истошный крик, Скотт бросился наутек. Прежде чем паук успел добежать до пола, он пролез под крышку коробки и забрался на губку.
И когда черный, с яйцеобразным телом паук забирался на крышку, Скотт, стиснув до боли зубы, уже готов был услышать первые звуки омерзительной, царапающей симфонии, издаваемой лапами этой гадины.
Теперь, когда его караулит этот дрожащий от нетерпения людоед, нет вообще никакой надежды на то, что удастся добраться до ломтика хлеба.
Скотт закрыл глаза. Его душили отчаянные рыдания, а над головой у него царапал, скрежетал по крышке паук.
11
Все было как в горячечном бреду: он снова оказался в Колумбийском Пресвитерианском медицинском центре на обследовании. Скрипучий, глухой, нерешительный голос. Это доктор Силвер говорит ему:
– Нет, у вас не акромикрия, как мы предполагали раньше. Да, тело уменьшено, но железы гипофиза не затронуты, нет и побочных признаков: волосы не выпадают, цианоза конечностей не наблюдается, как и синюшной окраски кожи и угнетения половой функции.
Для того чтобы установить содержание креатина и креатинина в его организме, были проведены анализы мочи – очень важные, поскольку они могли бы дать точную картину того, как работают его яички, надпочечники и как распределяется азот в организме. Анализ показал:
– Мистер Кэри, у вас отрицательный азотный баланс. Ваш организм выбрасывает больше нитрогена, чем сохраняет. А так как нитроген – один из самых важных строительных материалов клетки, то вполне естественно, что вы уменьшаетесь.
Дисбаланс креатина вызывал дальнейшие неполадки в системе обмена веществ: фосфор и кальций также выводились из организма в больших пропорциях, чем должны выводиться эти вещества, играющие важнейшую роль в формировании скелета.
Ему был прописан АКТХ, возможно, чтобы приостановить разрушение тканей.
АКТХ не подействовал.
Затем последовали долгие научные дискуссии о том, какие дозы гормонов гипофиза следует применять для его лечения. Врачи бормотали, что это могло бы сохранить азот в организме и, возможно, наладить нормальное формирование белка.
Однако это было весьма опасно. Поскольку реакция организма на этот гормон абсолютно непредсказуема, и даже лучшие вытяжки плохо переносятся и дают часто побочные эффекты.
– Неважно. Давайте попробуем. Ведь хуже уже не будет, – говорил Скотт.
Лекарство назначили.
И вновь ничего.
И, наконец, сделали хроматографический снимок, на определенных участках которого каждый элемент в организме оставляет свой специфический след. И был найден новый элемент, новый токсин в его организме.
И тут начались расспросы. Не попадал ли он когда-нибудь под воздействие химических веществ, нет, не бактериологического оружия, а именно химикатов, например, инсектицидов.
Сначала ничего, только тихий, беспорядочный ужас, а потом, как озарение, вспомнилось: Лос-Анджелес, июльский субботний вечер. По дороге из дома в магазин, как раз когда он проходил между рядами домов по аллее, обсаженной деревьями, из-за угла неожиданно вывернул, опрыскивая деревья, грузовик. Скотт попал в ослепивший его ядовитый туман, который жег кожу, разъедал глаза. В сердцах он обругал водителя.
Могло ли это быть причиной заболевания?
– Нет, не могло, – сказали ему.
Это было только начало. Должно было случиться еще что-то, невероятное, неслыханное – то, что превратило едва ли настолько опасный инсектицид в смертельный, разрушающий гормоны роста яд.
И врачи начали искать это что-то, задавая бесконечные вопросы, вороша прошлое. Это продолжалось до тех пор, пока однажды его не осенило. Он вспомнил тот день на яхте, ту стену брызг, окативших его, и то неприятное резкое жжение, которое они принесли с собой. Эти брызги были радиоактивными.
Да, было именно так. Поиски причины были наконец закончены. Радиация превратила инсектицид в чудовище. Один случай на миллион. Скотт получил именно такое количество инсектицида в сочетании именно с такой дозой радиации, именно в такое время, что радиация бесследно исчезла, оставив после себя смертельный яд.
И этот яд, не затронув самого гипофиза, нарушил его функцию, связанную с поддержанием нормального роста. И это он, этот яд, изо дня в день заставлял организм Скотта превращать азот в отходы; и это он, этот яд, так воздействовал на креатин и фосфор, что они выбрасывались, как ненужные. И этот яд, лишив кости кальция и сделав их мягкими и пластичными, позволил им понемногу уменьшаться. И именно он свел на нет все попытки исправить положение гормональными препаратами, нейтрализуя их.
И именно он, этот яд, превращал Скотта в уменьшающегося человека.
И что же, исследования закончились? Ни в коем случае, потому что существовал единственный способ победить токсин – антитоксин. Поэтому Скотта отправили домой. И пока он сидел так, в Центре шли поиски антитоксина, который мог бы спасти его.
Он лежал, вытянув руки вдоль тела и сжав до боли кулаки. Почему, почему днем и ночью должен он думать о тех днях? Тех днях страшного напряжения, когда он с нетерпением ожидал стука в дверь или резкого телефонного звонка. Он был словно в подвешенном состоянии. Он не мог ни о чем думать.
Его воспаленный разум не мог ни на что опереться. Оставалось только ждать.
Он вспоминал бесчисленные хождения на почту, где он абонировал ящик, в который письма опускали два-три раза в день вместо одного. Тот мучительный путь, который он проходил тогда, когда ему хотелось бежать, так хотелось, что от этого желания его трясло. Каждый раз, когда он входил на почту, его руки немели, сердце тяжело стучало. Он пересекал мраморный прямоугольник пола, склонялся над ящиком и заглядывал внутрь. И когда там были письма, его руки начинали трястись так сильно, что он едва попадал ключом в замочную скважину. И, буквально выдирая письма из ящика, он лихорадочно читал обратный адрес. Из Центра писем не было. От внезапно пронзавшего его чувства, что жизнь уходит от него, Скотт, казалось, прирастал к полу и ноги его становились как ватные.
А когда он переехал к озеру, его мучения усилились, потому что теперь ему приходилось ждать, когда Лу сходит на почту – ждать, стоя у окна. Как только Скотт видел, что жена идет по улице к дому, его руки начинали трястись. И он всегда догадывался, что писем нет, по тому, как медленно она шла, и все же никогда не мог поверить, пока Лу не сообщала ему об этом.
Скотт перевернулся на живот и яростно впился зубами в губку. Мыслить для него губительно – вот страшная правда. Если бы не думать, не сознавать, – о, Господи, блаженное безмыслие. О, если бы он мог разорвать свой мозг так, чтобы только мутные вязкие капли ненавистного вещества капали с кончиков пальцев. Почему бы не…
Затаив дыхание, Скотт резко приподнялся, не обращая внимания на неожиданный приступ головной боли.
Музыка.
– Музыка? – едва слышно пробормотал он. – Откуда в погребе музыка?
К тому же он знал, что она играет не в погребе, а наверху. Это Луиза слушала по радио Первую симфонию Брамса. Он уперся локтями в губку и полуоткрыл рот, сдерживая дыхание и вслушиваясь в мощный ритм первой фразы мелодии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
И вдруг – чуть не свалился в яму.
Какой-то ужасный миг Скотт раскачивался над самым краем, но устоял и осторожно отступил назад. Затем опустился на колени и стал вглядываться в черную впадину, просверленную в цементном полу. Ему казалось, что он смотрит в колодец, обрывающийся темной бездной на пятнадцать футов вниз.
Скотт вытянул шею и прислушался.
Сначала было слышно лишь его собственное тяжелое дыхание. Затем, замерев на секунду, он разобрал еще один звук – тихо капающей воды. Это было настоящим кошмаром – мучаясь от жажды, лежать на животе у края колодца и слушать, как тихо капает недосягаемая вода. Язык беспокойно ворочался во рту, пытаясь пробиться через стену губ. Судорожно сглатывая пересохшим горлом. Скотт уже не замечал адской боли.
В какой-то миг он чуть не сорвался вниз головой и подумал в ярости:
«Все равно. Я уже не боюсь смерти».
Скотт не знал, как ему удалось удержаться на краю. Что бы там ни было, инстинкт самосохранения мог сработать только на уровне подсознания, потому что помутившийся рассудок уже толкал его в похожую на колодец яму, к воде.
Скотт отполз от края и привстал на колени. Застыл в нерешительности.
Затем снова вытянулся на полу, прислушиваясь к звуку капающей воды и вбирая его в себя, почти как воздух. Жалобно застонал. Опять резко поднялся на колени, встал, закачавшись от головокружения, и затем медленно пошел от ямы. Вдруг развернулся и двинулся назад к ее краю. Занес над колодцем ногу и стал раскачивать ее, глядя вниз, в кромешную тьму бездны.
«О Боже, почему ты не…»
Скотт развернулся и, сжав кулаки, на деревянных от напряжения ногах пошел прочь от ямы. «Бессмысленно!» – рвался из груди крик. Почему он не решился броситься вниз? Почему бы не сделать этого, подобно нелепой героине известной сказки, Алисе, прыгнувшей в неведомый, другой мир?
Сначала Скотт подумал, что перед ним красная стена. Остановился и ткнул рукой. «Не камень и не дерево». Это был шланг.
Обходя его змееподобное тело, он вышел к одному из концов. Заглянул вовнутрь, в длинный темный туннель, уходящий изгибами далеко вперед.
Шагнул на металлический ободок и, остановившись в канавке, подумал:
«Иногда, когда поднимаешь шланг, из него вытекает оставшаяся с прошлого раза вода».
Тяжело вздохнув, ковыляя, он пустился бежать по скользкому туннелю, ударяясь о твердые стены в изгибах шланга. Что было сил он бежал по петляющему лабиринту, пока, повернув, как ему казалось, уже в сотый раз направо, не оказался по щиколотку в холодной воде. С благодарным вздохом Скотт присел на корточки и, зачерпнув дрожащими руками воду, поднес ее к губам. У воды был затхлый вкус, глотать было очень больно, но он никогда с таким наслаждением и так жадно не пил даже самые лучшие вина.
– Спасибо тебе, Господи, спасибо, – бормотал Скотт. – Это все, что мне нужно. Все, что нужно.
И, хрюкнув от удовольствия, подумал о том, сколько раз он ползал за водой по этой дурацкой нитке. Под бак с водой. Каким же ослом он был! Но сейчас это все уже было неважно. Потому что сейчас ему было хорошо.
И только когда Скотт двинулся по туннелю обратно к выходу, он понял, что его успех был в действительности палкой о двух концах. Насколько этот успех улучшил его плачевное положение? На некоторое время он продлит его крошечное существование – положим. И даст возможность, не мучаясь от жажды, встретить конец, который точно наступит. Так успех ли это? А может быть, ему не суждено увидеть свой конец?
Выйдя из шланга на пол погреба, Скотт ощутил, насколько он ослабел от болезни и, что еще хуже, от голода. Болезнь можно умилостивить отдыхом и сном. А чем успокоишь голод?
Взгляд Скотта двинулся к высокой скале. Стоя в тени шланга, он глядел вверх, туда, где жил паук. В погребе еще была пища – это Скотт знал наверняка. Ломтики сухого хлеба, которого ему с лишком хватило бы на два дня. И этот ломтик лежал на высокой скале.
И вдруг простая до ужаса мысль развеяла его надежды на еду. У него нет сил, чтобы взобраться на скалу. Но даже если бы невероятным напряжением воли он сделал это, на пути к ломтику хлеба оказался бы паук. И у него уже не хватит смелости схватиться с гадиной еще раз – с этой черной гадиной, в три раза больше него, вселяющей в него панический ужас.
Голова упала на грудь. Что ж, остается ему сделать только одно. Он отступил от шланга и двинулся к губке. А что еще можно сделать? Разве у него есть выбор? Разве не находится он в руках неумолимого рока? Роста в нем всего три седьмых дюйма, так на что он может надеяться?
Что-то заставило его взглянуть на стену скалы.
Вниз по ней бежал огромный паук.
В ужасе издав истошный крик, Скотт бросился наутек. Прежде чем паук успел добежать до пола, он пролез под крышку коробки и забрался на губку.
И когда черный, с яйцеобразным телом паук забирался на крышку, Скотт, стиснув до боли зубы, уже готов был услышать первые звуки омерзительной, царапающей симфонии, издаваемой лапами этой гадины.
Теперь, когда его караулит этот дрожащий от нетерпения людоед, нет вообще никакой надежды на то, что удастся добраться до ломтика хлеба.
Скотт закрыл глаза. Его душили отчаянные рыдания, а над головой у него царапал, скрежетал по крышке паук.
11
Все было как в горячечном бреду: он снова оказался в Колумбийском Пресвитерианском медицинском центре на обследовании. Скрипучий, глухой, нерешительный голос. Это доктор Силвер говорит ему:
– Нет, у вас не акромикрия, как мы предполагали раньше. Да, тело уменьшено, но железы гипофиза не затронуты, нет и побочных признаков: волосы не выпадают, цианоза конечностей не наблюдается, как и синюшной окраски кожи и угнетения половой функции.
Для того чтобы установить содержание креатина и креатинина в его организме, были проведены анализы мочи – очень важные, поскольку они могли бы дать точную картину того, как работают его яички, надпочечники и как распределяется азот в организме. Анализ показал:
– Мистер Кэри, у вас отрицательный азотный баланс. Ваш организм выбрасывает больше нитрогена, чем сохраняет. А так как нитроген – один из самых важных строительных материалов клетки, то вполне естественно, что вы уменьшаетесь.
Дисбаланс креатина вызывал дальнейшие неполадки в системе обмена веществ: фосфор и кальций также выводились из организма в больших пропорциях, чем должны выводиться эти вещества, играющие важнейшую роль в формировании скелета.
Ему был прописан АКТХ, возможно, чтобы приостановить разрушение тканей.
АКТХ не подействовал.
Затем последовали долгие научные дискуссии о том, какие дозы гормонов гипофиза следует применять для его лечения. Врачи бормотали, что это могло бы сохранить азот в организме и, возможно, наладить нормальное формирование белка.
Однако это было весьма опасно. Поскольку реакция организма на этот гормон абсолютно непредсказуема, и даже лучшие вытяжки плохо переносятся и дают часто побочные эффекты.
– Неважно. Давайте попробуем. Ведь хуже уже не будет, – говорил Скотт.
Лекарство назначили.
И вновь ничего.
И, наконец, сделали хроматографический снимок, на определенных участках которого каждый элемент в организме оставляет свой специфический след. И был найден новый элемент, новый токсин в его организме.
И тут начались расспросы. Не попадал ли он когда-нибудь под воздействие химических веществ, нет, не бактериологического оружия, а именно химикатов, например, инсектицидов.
Сначала ничего, только тихий, беспорядочный ужас, а потом, как озарение, вспомнилось: Лос-Анджелес, июльский субботний вечер. По дороге из дома в магазин, как раз когда он проходил между рядами домов по аллее, обсаженной деревьями, из-за угла неожиданно вывернул, опрыскивая деревья, грузовик. Скотт попал в ослепивший его ядовитый туман, который жег кожу, разъедал глаза. В сердцах он обругал водителя.
Могло ли это быть причиной заболевания?
– Нет, не могло, – сказали ему.
Это было только начало. Должно было случиться еще что-то, невероятное, неслыханное – то, что превратило едва ли настолько опасный инсектицид в смертельный, разрушающий гормоны роста яд.
И врачи начали искать это что-то, задавая бесконечные вопросы, вороша прошлое. Это продолжалось до тех пор, пока однажды его не осенило. Он вспомнил тот день на яхте, ту стену брызг, окативших его, и то неприятное резкое жжение, которое они принесли с собой. Эти брызги были радиоактивными.
Да, было именно так. Поиски причины были наконец закончены. Радиация превратила инсектицид в чудовище. Один случай на миллион. Скотт получил именно такое количество инсектицида в сочетании именно с такой дозой радиации, именно в такое время, что радиация бесследно исчезла, оставив после себя смертельный яд.
И этот яд, не затронув самого гипофиза, нарушил его функцию, связанную с поддержанием нормального роста. И это он, этот яд, изо дня в день заставлял организм Скотта превращать азот в отходы; и это он, этот яд, так воздействовал на креатин и фосфор, что они выбрасывались, как ненужные. И этот яд, лишив кости кальция и сделав их мягкими и пластичными, позволил им понемногу уменьшаться. И именно он свел на нет все попытки исправить положение гормональными препаратами, нейтрализуя их.
И именно он, этот яд, превращал Скотта в уменьшающегося человека.
И что же, исследования закончились? Ни в коем случае, потому что существовал единственный способ победить токсин – антитоксин. Поэтому Скотта отправили домой. И пока он сидел так, в Центре шли поиски антитоксина, который мог бы спасти его.
Он лежал, вытянув руки вдоль тела и сжав до боли кулаки. Почему, почему днем и ночью должен он думать о тех днях? Тех днях страшного напряжения, когда он с нетерпением ожидал стука в дверь или резкого телефонного звонка. Он был словно в подвешенном состоянии. Он не мог ни о чем думать.
Его воспаленный разум не мог ни на что опереться. Оставалось только ждать.
Он вспоминал бесчисленные хождения на почту, где он абонировал ящик, в который письма опускали два-три раза в день вместо одного. Тот мучительный путь, который он проходил тогда, когда ему хотелось бежать, так хотелось, что от этого желания его трясло. Каждый раз, когда он входил на почту, его руки немели, сердце тяжело стучало. Он пересекал мраморный прямоугольник пола, склонялся над ящиком и заглядывал внутрь. И когда там были письма, его руки начинали трястись так сильно, что он едва попадал ключом в замочную скважину. И, буквально выдирая письма из ящика, он лихорадочно читал обратный адрес. Из Центра писем не было. От внезапно пронзавшего его чувства, что жизнь уходит от него, Скотт, казалось, прирастал к полу и ноги его становились как ватные.
А когда он переехал к озеру, его мучения усилились, потому что теперь ему приходилось ждать, когда Лу сходит на почту – ждать, стоя у окна. Как только Скотт видел, что жена идет по улице к дому, его руки начинали трястись. И он всегда догадывался, что писем нет, по тому, как медленно она шла, и все же никогда не мог поверить, пока Лу не сообщала ему об этом.
Скотт перевернулся на живот и яростно впился зубами в губку. Мыслить для него губительно – вот страшная правда. Если бы не думать, не сознавать, – о, Господи, блаженное безмыслие. О, если бы он мог разорвать свой мозг так, чтобы только мутные вязкие капли ненавистного вещества капали с кончиков пальцев. Почему бы не…
Затаив дыхание, Скотт резко приподнялся, не обращая внимания на неожиданный приступ головной боли.
Музыка.
– Музыка? – едва слышно пробормотал он. – Откуда в погребе музыка?
К тому же он знал, что она играет не в погребе, а наверху. Это Луиза слушала по радио Первую симфонию Брамса. Он уперся локтями в губку и полуоткрыл рот, сдерживая дыхание и вслушиваясь в мощный ритм первой фразы мелодии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35