Он набросился на Лу, когда она, как ему показалось, поддержала его решение без должного чувства:
— Чего же ты хочешь? Чтобы я обеспечивал тебя, играя роль ярмарочного шута?
Еще говоря все это, он уже знал, что, поддаваясь гневу, ошибается и упреки его несправедливы. Но этим гневом пылала вся его душа. И этот гнев довел его до такого состояния, в котором он еще никогда не был: до состояния крайней раздражительности, причиной коей был один лишь страх.
* * *
Скотт отвернулся от газеты и подошел к веревке. Погрузившись в воспоминания, от которых в душе опять зашевелился гнев, он небрежно перекинул тело через край крышки холодильника и, цепляясь за веревку руками и ногами, заскользил вниз. Белая стена замелькала перед его глазами.
Гнев, проснувшийся в его душе от воспоминаний, был лишь слабым отголоском ярости, которая постоянно клокотала в его груди в те уже далекие теперь времена, — ярости, с которой он бросался, теряя рассудок, на всякого, кто, как ему казалось, пытался шутить над ним.
Он вспомнил тот день, когда ему послышалось, будто Терри сказала у него за спиной что-то неприятное. Он вспомнил, как, уже будучи ростом не выше Бет, он налетел на нее и стал уличать в якобы подслушанной им дерзости.
— Что ты слышал? — спросила она.
— То, что ты сказала обо мне!
— Ничего я о тебе не говорила.
— Зачем ты врешь? Я же не глухой!
— Я, значит, вру?
— Да, ты врешь. Но я и так знаю, что ты сказала. Ты всегда говоришь это обо мне за глаза.
— Ну, довольно, нам надоели твои истошные вопли. И все только потому, что ты брат Марти.
— Конечно, конечно, ты же жена хозяина, ты ведь здесь главная!
— Не говори со мной так!
Дальше — больше: вопли, крики — пустые и бессмысленные.
Пока наконец Марти с мрачным лицом не позвал его тихим, спокойным голосом в свой кабинет. Скотт стоял перед письменным столом и бросал исподлобья на брата свирепые взгляды, всем своим видом напоминая злобного гнома.
— Малыш, мне неприятно это говорить... — Марти чуть запнулся. — Может быть, до конца лечения тебе лучше будет не выходить из дома. Поверь, я знаю, каково тебе сейчас, и ни в чем тебя не виню. Но... понимаешь, невозможно серьезно заниматься работой, когда...
— Стало быть, ты меня увольняешь.
— Подожди, успокойся, малыш, — покачал головой Марти. — Я не увольняю тебя. Ты будешь получать зарплату. Но, конечно, несколько более скромную. Ты же знаешь, я ведь не очень богат. Но вам с Лу этого должно хватить. Да и потом, скоро все встанет на свои места. И с Божьей помощью со дня на день должен прийти заем из военного ведомства. Вот тогда...
* * *
С глухим стуком ноги Скотта коснулись крышки плетеного стола. Не останавливаясь, он бросился бежать через огромное пространство, поджимая от усилий губы, спрятанные в его густой, всклоченной белой бороде.
И зачем только он увидел эту газету и опять погрузился в бесплодные воспоминания? Ведь память такая пустая вещь. Все, что ей принадлежит, уже перестает быть собственностью человека. В памяти живут тени поступков и чувств, которые можно вернуть лишь в мыслях. Поэтому воспоминания не дают облегчения, а только ранят...
Скотт стоял на краю крышки стола и думал о том, как спуститься к свисающему снизу прутику. Он стоял в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу и осторожно сгибая пальцы освободившейся ноги. У него опять начали мерзнуть ступни. Напомнила о себе боль в правой ноге. Во время сбора кусочков печенья он забыл о холоде и боли, потому что тело его от постоянного движения разминалось и разогревалось. В довершение всего у него опять заболело горло.
Скотт подошел к жестянке из-под краски, за ручку которой он ухватился, забираясь на стол, навалился на нее спиной и попробовал сдвинуть с места. Жестянка не поддалась. Развернувшись, он уперся покрепче ногами в пол и уже руками толкнул ее изо всех сил. Тщетно. Тяжело дыша от перенапряжения, Скотт зашел с другой стороны. С огромным усилием, но ему все-таки удалось выгнуть ручку жестянки так, что она теперь перегибалась через край стола.
Переведя дыхание, он уцепился руками за конец ручки, повис в воздухе и, нащупав ногами прутик, надавил на него всей тяжестью тела.
Скотт осторожно положил ладонь на крышку стола. Затем, поймав равновесие, выпустил из пальцев ручку жестянки и быстро спустился вниз. Ноги соскользнули с края прутика, но он судорожно выкинул вперед руки и успел ухватиться за него. После этою опять заполз на прутик.
Через несколько секунд Скотт уже прыгал по перекладине стола.
Спуск по прутьям, выложенным лесенкой, не представлял трудности. Он был настолько прост, что Скотт, расслабившись, вновь погрузился в воспоминания. То скользя, то медленно и осторожно спускаясь по прутьям, он думал о том вечере, когда вернулся домой из магазина после разговора с Марти.
Он вспомнил, что вернулся домой, когда Лу с Бет ушли в магазин. В квартире было удивительно тихо. Скотт вспомнил, как зашел в спальню и, устроившись на краешке кровати, долго сидел, безотрывно глядя на свои болтающиеся в воздухе ноги.
Теперь уже трудно было сказать, как долго он сидел так, пока не поднял взгляд на висевший с внутренней стороны двери комплект своей одежды. Встав с кровати, он подошел к двери. Чтобы дотянуться до вещей, ему приходилось забираться на стул. На мгновение он задержался с отчаянно тяжелым стулом в руках, потом, сам не зная зачем, снял с вешалки свою куртку и надел ее.
Стоя перед зеркалом высотой в человеческий рост, Скотт вглядывался в свое отражение.
Сначала он просто стоял и смотрел — руки его тонули в свободно болтающихся пустых черных рукавах, полы куртки, висевшей на нем огромным мешком, доходили почти до щиколоток. Он даже как-то не успел удивиться тому, как нелепо смотрелся в таком наряде, и лишь побледнел. Но по-прежнему не отводил взгляда от зеркала.
А потом его будто стукнуло по голове. Словно он увидел это в первый раз.
На нем была его куртка!
Скотт хрипло захихикал. Но вдруг умолк. И в полной тишине изумленно стал разглядывать свое отражение.
Он увидел ребенка, играющего во взрослого, и его стал разбирать глухой смех. Грудь заходила ходуном от сдерживаемого хохота, который больше напоминал рыдания.
Не в силах подавить в себе этот рыдающий смех, который душил его и прерывисто вырывался наружу сквозь дрожавшие губы, Скотт трясся всем телом.
Слезы брызнули из глаз и потекли ручьями по щекам. Он опять посмотрел в зеркало. Затем, пританцовывая, сделал шаг — куртка его распахнулась, пустые рукава разлетелись в разные стороны. Взвизгивая в сумасшедшем экстазе и согнувшись от колик в животе, он, как безумный, молотил себя кулаками по ногам. Смех вырывался из его горла коротким, прерывистым, придушенным хрипом. Скотт едва держался на ногах.
Ну и умора!
Он еще раз взмахнул рукавами и вдруг со всего размаха бухнулся на пол, смеясь и колотя по полу ногами. Производимый им при этом глухой стук привел Скотта в еще большее исступление. Он извивался всем телом, разметав руки, ноги в разные стороны, дико мотая головой, и с губ все срывался приглушенный смех, пока силы не оставили его вовсе. А потом, охая, он лежал на спине, не в силах пошевелиться, с мокрым от слез лицом. В правой ноге еще оставалось нервное подергивание. Ну и умора!
Внешне вполне спокойно он думал о том, что вот сейчас пойдет в ванную, возьмет лезвие и вскроет себе вены, и искренне недоумевал, почему он все еще лежит, глядя в потолок, когда можно так просто решить все проблемы: надо лишь пойти в ванную, взять лезвие и...
Скотт съехал по толстой, как веревка, нитке на полку плетеного стола. Затем, подергав нитку, стащил засевший наверху в расщелинах колышек, тут же укрепил его на полке и пополз вниз.
Как ни странно, но он никак не мог понять, почему все еще не покончил с собой. Безнадежность теперешнего положения, без сомнения, подсказывала именно такое решение всех проблем. Однако, хотя он часто жалел о том, что не смог решиться на этот последний шаг, Скотта всякий раз что-то останавливало.
Скотт не мог бы сказать, жалеет ли он о том, что не смог покончить с собой. Иногда ему казалось, что это его вовсе не волновало, а если и интересовало, то только в неясном, философском плане. Но с кем из философов случалось, как с ним, физическое уменьшение?
Ноги коснулись холодного пола, и Скотт, быстренько подобрав сброшенные сандалии, надел их — сандалии, сделанные им самим из прутиков. В них было много лучше, чем босиком. Теперь осталось оттащить пакет к ночному убежищу. После этого он сможет снять мокрый халат и, нежась в тепле, отдыхать и спокойно есть. Скотт подбежал к пакету, горя желанием как можно быстрее разделаться с работой.
Пакет оказался настолько тяжелым, что передвижение его давалось Скотту с большим трудом. Скотт продвинул пакет дюймов на десять и присел на него отдохнуть. Отдышавшись, он встал и протолкнул пакет еще дальше. Позади остались два массивных стола, скрученный шланг, садовая косилка, огромная лестница, широкая, вся в островках света, равнина, которая вела к водогрею.
Последние двадцать пять дюймов он волок свой запас еды, двигаясь спиной вперед, перегнувшись в поясе и рыча от натуги. Еще несколько минут — и он будет в безопасности, в теплой и мягкой постели, с сытым желудком. Стиснув зубы от усилия, Скотт резко поддернул пакет к подножию цементной глыбы. Жизнь все-таки стоила того, чтобы бороться за нее, даже если всю радость составляли самые простые физические удовольствия: пища, вода, тепло. Скотт почувствовал себя счастливым.
И вдруг вскрикнул.
Огромный паук уже поджидал его, свисая с верхнего края глыбы.
На какой-то миг их глаза встретились. Скотт застыл на месте у подножия глыбы, в ужасе глядя вверх.
Вдруг длинные черные ноги зашевелились, и, издав приглушенный стон, Скотт бросился в один из двух проходов, проделанных в глыбе. Убегая по сырому тоннелю, он услышал, как паук грузно свалился на пол.
«Так нечестно!» — прокричал его рассудок в отчаянии и ярости.
И это была последняя мысль Скотта. Панический ужас железными объятиями сковал его мозг, лишив всякой способности думать. Боль в ноге мигом прошла, усталости как не бывало. Остался только ужас.
Выскочив наружу с другой стороны цементной глыбы, он бросил через плечо взгляд на черную раскачивающуюся тень паука, бежавшего за ним по темному тоннелю. Глубокий, во всю силу легких, вдох — и Скотт устремился к цистерне с топливом. Не было смысла бежать к кладке бревен: паук перехватил бы его на полдороге.
Мчась к сломанной коробке, стоявшей под цистерной, он, ведомый одним лишь инстинктом самосохранения, еще точно не знал, что будет делать, когда добежит до нее. В картонке лежали тряпки. Возможно, зарывшись в них, он спрячется от паука.
Скотт больше не оглядывался: в этом не было никакой необходимости. Он и так знал, что огромное раздувшееся тело паука, дико раскачиваясь из стороны в сторону, неслось за ним на длинных черных ногах. Знал и то, что если даже добежит до коробки первым, то только благодаря тому, что у паука не хватало одной ноги.
В развевающемся вокруг тела халате, стуча по полу сандалиями, Скотт бежал через островки тусклого света. Чувствуя, как воздух обжигает горло, он яростно перебирал ногами. Вот уже над ним высится цистерна с топливом.
Когда несшийся по пятам паук оказался меньше чем в пяти дюймах от него, Скотт метнулся в тень от цистерны. Захрипев, он оттолкнулся ногами от цементного пола и прыгнул. Руки его отчаянно вцепились в свисавшую проволочку, и он медленно подтянул тело вверх. Затем, раскачавшись, влетел ногами вперед в отверстие в стенке картонки.
Болтая руками и ногами, он кувыркнулся в воздухе и упал на мягкую груду белья, а едва приподнявшись, услышал, что паук, скребя лапами по стенке коробки, ползет вверх. Скотт вскочил на ноги, но мягкое белье под ним провалилось, и он, потеряв равновесие, упал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35