– Что-то чувствую…
– Что?
Валерик приподнялся на ее плечах; Марина покачнулась, но старалась не двигаться с места.
– Нашел, мам! Там какой-то люк!
– Ну конечно. Я тебе про него и говорила. На мгновение радость… и гордость охватили ее. Они смогли. Они сделали это!
Марина почувствовала, как ноги сына давят ей на плечи, и сейчас самым главным было устоять. Выдержать.
– Ну что?
– Он не открывается! – голос сына звучал обиженно. Валерик, уже было поверивший в их счастливое избавление, опускал руки. – Я не могу!
– Попробуй еще, сынок!
– Я НЕ МОГУ!!
Марина поставила его ногу на поручень.
– Ну ладно, ладно… Слезай. Мы что-нибудь еще придумаем…
Она нагнулась, упираясь руками в пол. Валерик слез. Он плакал.
– Мам, я не могу! Марина обняла сына.
– Ничего… – Она целовала его и чувствовала на губах соленый привкус от его слез. – Мы выберемся, обязательно выберемся. Надо только… немного подождать. Придут спасатели и нас спасут…
Она сама не верила в то, что говорила, но изо всех сил старалась думать, что верит, иначе… иначе дрожь в голосе выдала бы ее.
Она обхватила голову сына, прижала ее к груди и стала медленно раскачиваться из стороны в сторону, как делала это когда-то: когда Валерику было восемь лет и у него болели уши.
Она даже напевала какую-то песенку – без слов, просто мелодию. «Спасатели… Если бы они могли прийти, то давно уже были бы здесь… »
Это слово – спасатель – прочно ассоциировалось у Марины с краснолицым второгодником, но ведь он наверняка сейчас в своем Серпухове… Может быть, ест мороженое… И даже не знает, что здесь происходит.
«О Господи! Ну неужели так все плохо? За что?»
Она думала только о том, что рядом с ней ее сын. Они вместе. И хорошо, что они вместе. Ведь все могло случиться по-другому, не успей она запрыгнуть в лифт.
Марина представила себя мечущейся по площадке рядом с застывшей между этажами кабиной, и вздрогнула. «Нет, все могло бы быть еще ужаснее, чем сейчас. Гораздо… »
Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и удивилась: «Разве не хватит слез на сегодня? Разве у меня еще остался запас слез?»
Звук, такой неожиданный и такой желанный, заставил ее вздрогнуть и насторожиться. Звонок.
В темноте она даже увидела свечение дисплея, пробивавшееся сквозь ткань Валерикова рюкзачка. Звонки продолжались и продолжались, и она, срывая ногти, принялась торопливо развязывать шнурки на рюкзачке.
– Ты взял с собой телефон? – воскликнула Марина.
Валерик прекратил всхлипывать и сказал как нечто само собой разумеющееся:
– Конечно… Ты же мне всегда говорила – бери телефон с собой!
– Ну почему ты не сказал об этом раньше? – Эти проклятые шнурки были очень скользкими, пальцы дергали завязки и срывались, но Марина нащупывала и дергала их снова.
– Ты же не спрашивала…
– Да… – Ей удалось развязать узлы; Марина запустила руку в рюкзачок и нашла маленький аппарат.
Марина выдернула его из рюкзачка, и в этот момент звонки прекратились.
Она застонала от отчаяния, но продолжала искать нужные кнопки. Наконец на дисплее высветилось: «неотвеченный вызов».
– От кого? Кто звонил?
На дисплее возникло слово: «Мама».
– Мама?
На секунду она подумала, что звонила ее мама, но… В памяти Валерикова телефона ее мама была записана, как «Бабушка».
А мама – это… она.
– Мама? – переспросила Марина и всхлипнула. – Мама?!
Кстин сидел, прижавшись лицом к стеклу. Он не мог отвести глаз от пугающего и величественного зрелища: Башня, до половины окутанная серо-черными, словно грозовые облака, клубами пыли.
Это выглядело, как если бы кто-то варил Башню в гигантском бурлящем котле.
К этому чувству – благоговейному страху – примешивался и профессиональный интерес. Конечно, никогда раньше он не видел ничего подобного, вот разве что по телевизору 11-го сентября, когда обрушились башни Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.
Как профессионал, он понимал, что в нынешней ситуации спасти кого-нибудь будет крайне сложно – если вообще возможно.
Он оценивал их шансы – его собственные и пилота – как мизерные. Настолько ничтожные, что не стоило принимать их в расчет… Но их надо было попытаться использовать до конца.
Внезапно он почувствовал живейший интерес к этому человеку, который сидел за рычагами управления геликоптера: «Интересно, отдает ли он себе отчет в том, на ЧТО он идет? ЧТО ему грозит?»
В принципе, со стороны было все просто. Кроме смерти, ничего больше не грозило. Но ведь…
Смерть – это вовсе не безликое понятие; она изобретательна и индивидуальна, как сама жизнь. И – это звучало немного кощунственно – она может быть прекрасной. Она ДОЛЖНА быть прекрасной; подводить всему итог, являться убедительной точкой в конце красивой фразы.
Он снова вспомнил слова отца. В последнее время он их часто вспоминал.
Кстин считал, что с батей ему крупно повезло. Батя не поучал, не настаивал и не изрекал, но батя спрашивал так, что мурашки бежали по коже.
За две недели до его смерти Кстин гулял с ним в последний раз по двору больницы. Отец был худой и высохший, как палка, ноги не слушались его и заплетались. Кстин держал отца под руку; они отошли подальше от шестого корпуса, где отец провел последний месяц; батя выкашлял очередную порцию разлагающейся внутри него опухоли и, воровато оглядевшись, спросил:
– Принес?
Кстин вздохнул и пожал плечами.
– Принес. – Он достал пачку «Примы», прикурил сигарету и сунул в желтые сморщенные губы отца. – На… Хотя ты знаешь, что скажет на это врач…
Отец с наслаждением затянулся, снова закашлялся, а потом… Он достал ту самую книжку карманного формата в синем дерматиновом переплете – Библию. Глаза его вновь азартно заблестели.
– Ты посмотри, Костик, какая интересная штука. Вот ведь… Я раньше никак не мог понять – почему Он это допустил?
– Что? – спросил Кстин.
– Как «что»? Чтобы Его распяли. А?
– Ну… – Кстин не слишком понимал отцовское увлечение и Библией не интересовался. – Не знаю.
– Ведь Он мог творить самые разные штуки: накормить несколькими хлебами и рыбинами целую прорву народу, изгнать из одержимого бесов, исцелить недужных и даже… – отец с трудом поднял дрожащий узловатый палец, – воскресить Лазаря! А?
– Ну, и что?
Да как что? Ты смотри: Он мог бы вызвать небесную кавалерию, всяких там ангелов и архангелов, и они бы покрошили всех в капусту! Разве не так?
Кстин с грустью посмотрел на отца. На языке у него крутился вопрос: «Так почему же этот всемогущий Бог не исцелит тебя?», но, к счастью, он промолчал.
Отец расценил его молчание по-своему – решил, что у сына просто нет ответа.
– Ну вот! Мог бы – и не сделал! Он ДАЛ себя распять! И как это прикажешь понимать? Самоубийство? Но ведь Он осуждает самоубийство?
Да. Действительно, что-то не сходилось. Было в этом какое-то противоречие. Кстин напряг память и постарался собрать воедино обрывки своих скудных знаний о Священном Писании.
– Нет, это не самоубийство… Это – жертва. Искупление. Он умер на кресте за грехи всего мира…
– И даже за тех папуасов, которые в Него не верят?
– Ну… Наверное, и за них тоже. Он же одинаково всех любит.
На губах отца заиграла нехорошая усмешка, и Кстин испугался, что он сейчас услышит: «Зачем тогда Он создал такую скверную штуку, как рак? И зачем посадил ее в мою грудь?», но батя лишь фыркнул.
– Это конечно… Он всех любит. Только… Это не основная Его работа. Любить должны мы сами – себя и друг друга, а Он… Он дает нам выбор…
Отец замолчал и выпустил струю голубого дыма.
– О чем ты? – Кстин не мог уловить смысл, скрытый в словах отца.
– О чем? Я вот о чем. Он создал человека свободным, понимаешь? Но свобода – это штука такая… Троянский конь. Не всем она нужна. Он постоянно ставит нас перед выбором: на-ка! Решайся! Каким путем ты пойдешь? Один путь легкий, но он ведет в никуда. А другой – сложный, и по нему очень тяжело идти… Все это – перед тобой. Куда ты свернешь? Какую дорожку выберешь? Если выберешь сложный, это потребует всех твоих сил, но… Штука в том, что Он все знает. Он видит, что тебе по плечу, а что – пока рано. Все реально. Все в твоих силах. Ты можешь сделать все, что Он тебе предлагает. – Отец крепко сжал руку сына. – Но если ты все время будешь выбирать легкую дорожку… Он потеряет Веру в тебя. Понимаешь? Он так же верит в нас, как мы в Него. Потому что мы не вши… Мы – люди!
– Так что же? – Кажется, Кстин начал понимать, к чему клонит отец. – Ты хочешь сказать, Он дал себя распять, потому что это был Его выбор?
Отец рассмеялся.
– Мальчик мой… Ты ничего не понял. Нет. Дело не в этом.
– А в чем?
Он не хотел лишать выбора тех… Других… Которые забивали гвозди Ему в руки. Потому что они тоже были свободны… И еще – для того, чтобы мы помнили вот о чем. Может быть, всякий раз, когда ты выбираешь легкую дорогу, ты тем самым забиваешь гвозди в Христа? А? – голос отца понизился до свистящего шепота, и Кстин ощутил удушающее зловоние – запах недужной разлагающейся плоти, – вырывавшееся из его рта. – Разве это не страшно?
Он щурился от сигаретного дыма – худой высокий старик, изъеденный смертельной болезнью, но Кстину показалось, что вовсе не от дыма в уголках его глаз показались слезы. Не только от дыма.
Видимо, отец о чем-то жалел. Видимо, когда-то он не смог сделать правильный выбор, а теперь уже было слишком поздно.
– Ты помидоры подвязал? – внезапно, без всякого перехода, спросил отец.
– Нет, – честно признался Кстин.
– Зря.
– Гвоздь, забитый в Христа? – пытаясь обратить все в шутку, сказал Кстин.
– Маленький гвоздик, – совершенно серьезно ответил отец. – Но ведь нас так много. Хоть ты Его пожалей.
– Хорошо… Обещаю.
То, что они летели в Башню, не особенно надеясь на успех и боясь признаться в этом друг другу и даже самим себе, тоже, в общем-то, было их сложным выбором. Два больших ржавых гвоздя остались лежать на асфальте троллейбусного круга.
Пилот прибавил газу и увеличил угол наклона лопастей; вертолет почти отвесно стал подниматься вверх, к самой крыше Башни.
Трибунцев развернулся от солнца и стал заходить на посадку.
Кстин насчитал восемь человек, столпившихся на крошечной вертолетной площадке. «Это – все? – ужаснулся он. – Неужели больше никого?»
Он вглядывался в эту кучку испуганных, кричащих, машущих руками людей и не мог найти Марину. Он не знал, что и подумать: хорошо это или плохо – то, что он ее не видит? «Может, ее и нет в Башне?» Может быть. Точно так же может быть и другое: она не смогла выбраться из своей квартиры или с ней что-то случилось…
– Я не могу сесть, – прозвучал в наушниках голос пилота. – Я порублю их винтами…
– Зависни метрах в трех, я спрыгну и отгоню всех на лестницу.
– Давай! – пилот кивнул и осторожно сдвинул машину вперед. Потом еще вперед.
Кстин ухватился за наушники, пытаясь их снять.
– Костя! – раздался голос пилота. Кстин обернулся. – Я – Володя!
Кстин кивнул.
– Учти, парень, – сказал пилот. – У тебя билет в оба конца!
– Конечно! – улыбнулся Кстин, сорвал наушники и, борясь с воздушными потоками, распахнул дверь.
Он ступил на полоз, присел и обхватил его руками. На мгновение он подумал: «Что будет, если меня снесет ветром?» Дурацкая мысль дрожью пробежала по телу. «Ну, тогда буду лететь немножко дольше».
Он отпустил руки.
К счастью, его никуда не снесло. Кстин приземлился прямо в центр вертолетной площадки, и это было здорово. Если он угодил точно в середину, значит, и вертолет сядет как надо. Сомневаться в пилоте не приходилось.
Он вскочил и замахал руками на собравшихся людей.
– В сторону! Вы мешаете ему сесть!
Он видел, что его поняли, но люди продолжали стоять. Каждый боялся, что стоит отойти подальше, и места в салоне ему не достанется. Кстин уже в который раз убеждался, что спасателю поневоле приходится быть жестким и грубым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43