Наконец гости разошлись, отвесив поклоны и принеся свои поздравления. Но и в помине не было той истинной вежливости, которую мы знавали в наше время… Во всяком случае, мы остались лишь вдвоем, некий месье Вотрель – вы его, вероятно, знаете – и я. Мы сидели за длинным столом в доме, пропитанном запахами лекарств и смерти, окруженные цветами…
В стеклах распахнутых окон гостиной отражался мягкий блеск свечей, словно соперничая с темно-фиолетовым небом, где сверкала одна-единственная звезда. Поднялся ветерок. Он шуршал в высокой траве, поднимая пену цветков к вершинам темных деревьев, застывших в трепетном шепоте. Над белоснежной скатертью, над обивкой кресел трепетало пламя свечей, пока, казалось, все не стало колыхаться, кроме лиц моих компаньонов и их пальцев, стискивающих ножки бокалов. Но холодное присутствие пришло подобно еще одной тени под светом. И в ожидании ее приближения мы беседовали о знаменитых убийствах.
Здесь Килар словно стряхнул свою сухую скорлупу – человек, который так тосковал о прошлом, что вынужден был склониться к мрачной поэзии…
– О знаменитых убийствах! Стол, уставленный вазами с розами, навел Вотреля на мысль о Ландрю, который украсил ими комнату своей возлюбленной. Мы вспоминали Тропмена, Бассона, Вачера, Криппена, Спрингхил Джека, майора Армстронга с его иглой для уколов, Смита с его оловянными ванными, Дюрана, Харманна и Ла Поммерэ, Крема, Тортелла и Ханта, отравителей Хоша и Вейнрайта и притворно застенчивую Констанс Кент… Так мы сидели, с этим безумным отвращением, которое заставляет людей заниматься подробностями, и Вотрель говорил об „артистичных преступлениях, поставленных как пьеса“ и смеялся… так что рука Рауля дрожала, когда он подносил к губам бокал с красным вином, среди этого колеблющегося пламени свечей и витающих над нами теней…
Морщинистое лицо Килара приобрело мраморный блеск, и на висках выступили голубые жилки. Его черная мантия шуршала, и глаза под изогнутыми веками смотрели на нас гипнотически пристальным взглядом.
– Мы углубились в историю и романы. Это было ужасно… Вотрель был почти совершенно пьян. Все мы говорили пониженным голосом, и Рауль сидел, откинувшись на спинку стула, с прижатой к груди рукой, в которой стискивал бокал, и глаза его бешено сверкали. Вдруг Вотрель вкрадчивым голосом говорит: „Думаю, самые артистично поставленные убийства произошли от По… Вы читали По, не так ли, Рауль? – и улыбается. – В его рассказе о Амонтилладо Монтрессор уносит Фортунато в подземелье, чтобы навечно похоронить его в стене, возведя стенку из камней и костей… Вам знаком этот рассказ, Рауль? Фортунато, не подозревая о своей судьбе, спрашивает компаньона, не принадлежит ли тот к братству каменщиков. Монтрессор отвечает утвердительно. И Фортунато восклицает: „Это предзнаменование!“ И тогда Монтрессор со свойственным ему мрачным юмором извлекает из-под плаща совок. Я говорю, вы хорошо помните этот рассказ, Рауль, не правда ли?“ И он хохочет с надменностью совершенно пьяного человека…
Господи помилуй! Нужно было видеть лицо Рауля, когда он смотрел на Вотреля, – страх, смешанный с изумлением, как будто он подозревал нечто такое, во что не мог поверить. Рауль неуверенно встал, и его бокал покатился по столу между розами. Локтем он задел канделябр, и я закричал: „Осторожнее! Вы сожжете весь дом!“ Я наклонился вперед, чтобы сбить пламя, крикнул дворецкого и почувствовал под пальцами расплавленный воск… Но эти двое только пристально смотрели друг на друга. Рауль прикрыл лицо рукой, а Вотрель дьявольски подмигивал.
Килар наконец овладел собой, картина его видений исчезла. Он вновь стал сухим и деловитым в этой своей комнате, пропахшей пылью книг и запахом мышей.
– Вот и все, господа, – напоследок блеснул он лысиной, склоняя голову. – Пожара, конечно, не случилось. Огонь свечи только испортил очень дорогую скатерть.
Глава 9
ТЕНЬ УБИЙЦЫ
Был уже полдень, когда мы оказались в парке дома, о котором рассказывал Килар.
Больше мы ничего не добились от адвоката. Он старался нам помочь, очень старался, но его рассказ не смог пролить свет на убийство. Когда Килар почтительно провожал нас, я чувствовал, что он с облегчением считает себя выполнившим свой долг. Банколен тоже вел себя весьма сдержанно и молчал. Он резко одернул Графенштайна, который возбужденно пустился в рассуждения:
– Доктор, позвольте предостеречь вас от скоропалительных заключений. Я не прошу не доверять очевидному. Я только прошу вас убедиться в том, что вы понимаете значение этих очевидных фактов. И я думаю, было бы лучше, друзья, если бы мы держали свои подозрения при себе, какими бы они ни были. Мы только еще больше все запутаем, если начнем обсуждать дело, не зная всех фактов.
На том и порешили. Мы зашли к Фойо на ленч и провели его почти в полном молчании. После чего отправились в Буа.
Здесь, в этом лесу, лишь отдаленно доносился шум Парижа – тонкое дребезжание далекого трамвая, слабые гудки автомобилей. Деревья перешептывались, напоминая журчание ручейка, в их уже покрытых зеленью ветвях, лениво колышущихся под слабым ветерком, разноголосо щебетали птицы…
Мы вышли из автомобилей и двинулись по влажной тропинке. Справа от нас тянулся огораживающий частное владение железный забор. Затем мы оказались на лужайке и увидели высокий, я бы сказал, надменный серый дом. Он смотрел на нас из-под потемневшей крыши, словно исподтишка, будто выглядывал через маску. В его окнах отражались косые лучи солнца. За домом ветерок играл ветвями тонких тополей, чья яркая зелень резко выделялась на сером мрачном фоне стен, неподвижные трубы возносились высоко в небо… В этой тишине отдаленный шум Парижа казался тихой и печальной мелодией. Мы прошли к дому мимо клумб с розами „слава Дижона и Франции“, яркие бутоны которых подчеркивали серо-слепой фасад здания.
Дверной колокольчик резко зазвенел. Дверь открыл сдержанный слуга в черном одеянии и манишке с высоким белым воротничком. Он был в парике. Волосы его искусственной шевелюры разделялись пробором посередине и свисали по краям длинного лица. Он впустил нас только после того, как Банколен показал ему свой значок. Затем нас провели через просторный холл с опущенными шторами на окнах в высокую комнату, уставленную золоченой и обитой синим бархатом мебелью в стиле Людовика XV. Здесь было много окон, закрытых белыми ставнями. Мы машинально понизили голоса.
– Гроб будет помещен здесь, – сказал слуга. – Я занимаюсь устройством похорон, господа…
– Вы здесь главный? – спросил Банколен. – Странно. Я бывал в этом доме и не припоминаю…
– Увы, нет, месье! Я Герсо, камердинер месье де Салиньи. Меня наняли всего несколько недель назад.
– Где же остальные?
– Вы имеете в виду домашних слуг, месье? Они ушли. Месье де Салиньи отпустил их еще позавчера… Он с мадам не собирались здесь оставаться.
– Вот как! Значит, вы в курсе его дел?
– Он очень мне доверял. Да. Я старался получше следить, чтобы его как следует обслуживали. Он на время распустил остальную прислугу, за исключением грума в конюшне рысаков и консьержа. Сам я собирался уйти вчера вечером, после того как приготовлю холодный ужин для месье и мадам и немного приберусь. – Он уныло улыбнулся. – Я хотел встретить их после венчания, как и положено слуге. – Затем, помолчав, камердинер тихо добавил: – С трудом верится, что он умер…
– Следовательно, прошлую ночь вы были здесь?
– Да. И не очень было приятно оставаться здесь одному и бродить из комнаты в комнату… Прошу прощения, месье. Мне следовало бы отвечать на ваши вопросы. Мне позвонили в два часа ночи и сообщили о его смерти. Это показалось мне странным, – он пожал плечами, – потому что незадолго до этого я слышал, как месье Салиньи звенел ключами в парадном. Я мог бы поклясться, что это он. Однако я ошибался. Я спустился вниз со свадебным венком, который приобрел на собственные деньги, но там никого не было.
В полумраке комнаты я посмотрел на Графенштайна, голова которого рисковала отвалиться от усердных кивков. Камердинер стоял, сложив руки, как на иконе. Концы его парика загибались почти к самым бровям. Он терпеливо, с покорным и извиняющимся видом ждал вопросов Банколена.
– Вы слышали, как он вставлял ключ в дверь? – не замедлил отозваться детектив. – Значит, у него была с собой связка ключей?
– Естественно, месье.
– И она наверняка была с ним, когда вчера он отправлялся на свадьбу?
– Да. Понимаете, я помогал ему одеться и помню, что передал ему ключи. Даже видел, как он положил их в карман.
– Какие это были ключи?
– Ну, как обычно. – Камердинер наморщил лоб. – Ключи от дома, один от парадного входа, один от черного, ключи от всех его автомобилей, ключи от загонов для лошадей, от письменного стола, от винного погреба, от сейфа…
– Говорите, у него был сейф?
– Да, месье. Я знаю, потому что вел его переписку с тех пор, как он повредил себе руку, и знаю, что он им пользовался. Но там не было ничего особенно важного. Он никогда не держал под рукой большие суммы наличными.
– И в прошлую ночь тоже?
– Разумеется, нет, месье! Зачем ему наличные? Простите, я хотел сказать, что мне об этом неизвестно.
– Гм… К месье де Салиньи приходило много гостей?
– Очень мало, месье. Казалось, он чего-то опасается.
– А который был час, когда вам показалось, что вы слышали, как он вчера вечером пришел домой?
– Точно сказать не могу. Но уже после часу ночи.
Банколен вдруг круто обернулся:
– Покажите нам его сейф, Герсо.
Когда Герсо бесшумно двигался по комнате, очертания его фигуры слегка колебались, будто он плыл в пространстве. Я услышал, как Банколен пробормотал:
– Неужели у меня в департаменте сплошные недоумки? А я всегда появляюсь слишком поздно?
Мне показалось, что Герсо обернулся и его верхняя губа вздернулась словно в улыбке, как будто он хотел сказать: „Да, это так“…
Мы поднялись наверх, миновали еще один холл. В полной тишине слышалось лишь тяжелое дыхание доктора. Три призрачные фигуры моих спутников остановились перед закрытой дверью… Затем они как-то судорожно вздрогнули. Вытянутое лицо Герсо повернулось в высоком воротнике, как на шарнире, челюсть его отвисла, а рука, протянутая к двери, замерла в воздухе.
– Это его кабинет, – произнес камердинер. – А в двери его ключи…
Один ключ был вставлен в скважину, остальные висели на кольце. Замок был даже не заперт.
– Это сделал тот человек, которого вы вчера слышали, – тихо сказал Банколен, – и это был убийца…
Он рывком распахнул дверь.
В противоположность остальным помещениям, здесь ставни были открыты, но в кабинете все равно стояла духота. О сверкающее от солнца оконное стекло билась и жужжала муха. Это был довольно просторный кабинет со стенами из дубовых панелей и с желтым соломенным ковром на полу. На полках стояло множество потускневших серебряных кубков, еще несколько красовались на большом каменном камине, а на стенах висело множество фотографий в рамках. Плетеные стулья, плетеный стол с поверхностью, испещренной темными пятнами от сигар, и тремя стаканами недопитого виски… В углу валялись сапоги для верховой езды, со спинки кресла свисала грязная рубашка – можно было подумать, что обитатель кабинета торопливо переоделся и вышел, насвистывая…
– Простите, господа, – объявил Герсо, – но у меня не было времени навести порядок…
– А кто здесь пил? – Банколен указал на стаканы.
– Месье Килар и месье Вотрель, месье. Они пришли и разбудили месье де Салиньи утром после холостяцкого ужина.
– А эта дверь? – Банколен показал на дверь справа.
– Она ведет в его спальню, которая соединяется с ванной.
Банколен прошелся по кабинету. Тишину нарушал только звук борьбы мухи со стеклом. Шеф полиции осмотрел шкафчики под окнами, поднимая крышки своей тростью и вслух рассуждая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32