Само отсутствие адреса уже привлекло бы мое внимание, а то, что на сургуче на обратной его стороне не имелось никакого оттиска, только усилило мою решимость узнать его содержание. Я сожалел лишь о том, что при мне нет этого ничтожного Сэмюэля Морленда, так как не было другого человека, кто мог бы молниеносно снять печать, а потом вновь наложить ее так, чтобы все прошло незамеченным. Мне же эта работа стоила немалых мучении, и я премного богохульствовал, пока бился над этой деликатнейшей задачей. Но я добился своего, и к тому же отлично, и был уверен, что после того, как письмо потреплет при перевозке, никто ничего не заметит.
А дело стоило таких трудов. Внутри оказался наилучший образчик тайнописи, какой мне только доводилось видеть, – пространное письмо приблизительно из двенадцати тысяч знаков сложного шифра случайной выборки, который я описал выше. Глядя на них, я ощутил дрожь волнения, ибо знал, что эта загадка достойна моего дара. Но в недрах моего ума шевельнулась другая, более тревожная мысль, ибо тайнопись подобна музыке и имеет собственный ритм и каденции. Эта, пока я проглядывал письмо, зазвучала в моей голове знакомым напевом, который я уже слышал прежде. Но я не мог вспомнить, что это за мелодия.
Множество раз меня спрашивали, почему я взялся за искусство шифрования, ибо это представлялось вульгарным занятием какое не пристало человеку моего положения и достоинства. Причин меня множество, и удовольствие какое я получаю от него, – последняя из них. Умы, подобные Бойлю, домогаются тайн природы, от чего я тоже получаю величайшую радость. Но какое наслаждение проникнуть также в тайны человеческих мыслей, превратить хаос людских стараний в порядок и вытащить на свет божий чернейшие преступления! Согласен, шифр – всего лишь набор знаков на странице. Превратить это невнятное нагромождение в осмысленную фразу посредством упражнения чистого разума – удовлетворение, какого мне так и не удалось преподать кому-либо еще. Могу лишь сказать, что это сродни молитве. Не расхожей молитве, когда уста бормочут слова, а мысли блуждают далеко, но истинному молению, столь полному и глубокому, что вы чувствуете, как на вашу душу нисходит благодать Господня. И часто я думал, что мой успех являет Его ко мне милость, будто это есть знамение, что дело мое Ему угодно.
Разгадать письмо сектантов было прискорбно легко, и ничего интересного я в нем не нашел. Знай я его содержание, я не стал бы трудиться, ибо оно не стоило ни жизни ди Пьетро, ни затруднений, какие мне причинило его убийство. В нем говорилось о неких приготовлениях – напыщенным штилем, столь любимым крамольниками, – и указывалось место, которое я уверенно определил как Нортхэмптон. Но пищи для размышлений в нем было не много, и ничто не оправдывало опасности, какой я себя подвергал. Если такое оправдание могло найтись, то оно заключалось в последнем загадочном послании, я решил во что бы то ни стало прочесть его и знал, что мне потребуется ключ.
Мэтью пришел ко мне, когда я сидел за столом, а передо мной во всем своем неповиновении лежало не поддающееся прочтению письмо, и спросил, все ли он сделал верно.
– Ты поступил прекрасно, – сказал я ему. – Превосходно, пусть и скорее волею случая, ибо твое письмо лишено интереса, но меня занимает другое, вот это.
Я протянул ему лист, дабы он мог изучить его, что он и сделал с присущими ему аккуратностью и тщанием.
– Вам это уже известно? Вы все уже разгадали?
Я улыбнулся его вере в меня.
– Иное письмо, иной источник и, без сомнения, иной адрес. Но я ничего не знаю и разгадал еще меньше. Я не могу прочесть это письмо. Тайнопись основана на книге, которая определяет последовательность знаков.
– Какая книга?
– Этого я не знаю, и если я не смогу ее найти, то не пойму ничего. Но уверен, это очень важно. Подобная тайнопись – редкость, я сталкивался с ней всего несколько раз, и тогда послания были написаны людьми высокого ума. Такой шифр слишком труден для глупцов.
– Вы преуспеете, – сказал он с улыбкой – В этом я уверен.
– Люблю тебя за доверие, мой мальчик. Но на сей раз ты ошибаешься. Без ключа дверь останется запертой.
– Но как нам найти ключ?
– Это знают только тот, кто написал письмо, и тот, кому оно предназначено, только они знают, что это за книга, и у каждого должен быть свой экземпляр.
– Тогда надо спросить их.
Я думал, он шутит, и уже открыл рот, чтобы выбранить его за неуместное легкомыслие, но по его лицу увидел, что он совершенно серьезен.
– Позвольте мне вернуться в Смитфилд. Я расскажу, будто кто-то пытался выкрасть письмо, но потерпел неудачу. И я предложу самому сесть на корабль, дескать, я стану охранять письмо, а потом удостоверюсь, что оно не попадет в чужие руки. Тогда я узнаю, кому оно послано и каков к нему ключ.
Юношеский ум – само простодушие, и я не смог скрыть усмешки.
– Почему вы смеетесь, доктор? – спросил он, нахмурив лоб. – Я ведь прав. Нет другого способа узнать то, что вам нужно, и вам некого послать, кроме меня.
– Мэтью, твоя невинность просто чудесна. Ты поедешь, тебя обнаружат, и все будет потеряно, пусть даже ты сбежишь целым и невредимым. Не докучай мне подобными глупостями.
– Вы всегда обращаетесь со мной как с малым дитятей, – сказал он, опечаленный моим замечанием. – Но я не вижу тому причины. Как еще вы сможете узнать, кому послано письмо и какая вам надобна книга? И если вы не можете доверять мне, кого еще вам послать?
Я взял его за плечи и заглянул в его сердитые глаза.
– Не расстраивайся, – ответил я уже мягче. – Я говорил так не из пренебрежения, а из заботы. Ты молод, а эти люди опасны. Мне бы не хотелось, чтобы ты попал в беду.
– И я благодарен вам за это. Но я не желаю ничего иного, кроме как послужить вам. Я знаю, скольким я вам обязан и сколь мало я сделал для того, чтобы этот долг уплатить. Потому прошу вас, сударь, дайте мне свое позволение. И решать вам следует быстро письма нужно вернуть, а корабль отплывает завтра утром.
Я помолчал, вглядываясь в его лицо, совершенство которого пятнала обида, и один вид этой обиды более слов сказал мне, что придется ослабить узы или же потерять его безвозвратно. И все же я попытался снова.
– «А если уж лишусь я детей, то осиротел я» (Бытие, 43:14).
Он поглядел на меня мягко и с такой добротой – я по сей день помню ее.
– «Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали» (Послание к Колоссянам, 3:21).
Перед этим я склонился и отпустил его, обняв моего мальчика на прощание, а потом смотрел из окна, как он, выйдя на улицу, затерялся в толпе. Я видел живость в его поступи и радость в его походке, какие дарила ему свобода, и горевал о моей утрате. Остаток дня я провел в молитве о его благополучном возвращении.
Я не получал вестей целых две недели и что ни день терзался тревогой и страхом не потонул ли корабль, не был ли мой мальчик изобличен. Но он повел себя лучше, чем я ожидал, и проявил сноровки более, чем большинство агентов на жаловании у правительства. Получив его первое письмо, я прослезился от облегчения и гордости.
Ваше преподобие – начиналось оно – Следуя вашим указаниям я сел на барк «Коломбо» и приплыл в Гаагу. Плавание было поистине ужасным, и однажды я уверился даже, что моя миссия завертится неудачей. Так как казалось неизбежным, что судно потонет со всей командой. По счастью шкипер оказался человеком опытным и привел нас в порт целыми и невредимыми, пусть и измученными морской болезнью.
К тому времени, когда мы стали на якорь, я вошел в доверие к этому человеку и узнал, что он не хочет надолго задерживаться в порту. Он был расстроен смертью ди Пьетро, озабочен тем, чтобы сохранить свое место, и потому желал возвратиться в Лондон возможно скорее. Я предложил ему доставить письма по назначению от его имени, сказав, что рад возможности провести некоторое время в этих краях. Не имея представления об их важности, он с готовностью согласился и сказал, что отвезет меня назад в Лондон, когда вернется со следующим грузом.
Мы просмотрели список столь же основательно, как любой почтмейстер, и сверили адреса на них со списком, какой был у него на руках.
– Вот это без адреса, – сказал я, беря письмо, столь вас интересующее.
– Действительно так. Но не тревожься, у меня в списке оно есть.
И он показал мне распоряжение, написанное рукой ди Пьетро. В нем говорилось, что это особое письмо следует доставить человеку по имени Кола на Гульденстраат.
Сударь, должен сказать вам, что означенный дом принадлежит послу Испании и что этот Кола там хорошо известен. Я еще не передал письмо, ибо мне сказали, будто Кола ждут не ранее завтрашнего дня, и потому я отказался отдать его, заявив, что мне строжайше наказано передать его Кола в собственные руки. Тем временем я попросил здешних англичан предоставить мне кров, и они согласились с большим дружелюбием, ибо чувствуют себя отрезанными от родины, и жаждут новостей из дома.
По возвращении я, разумеется, навещу вас дабы пересказать те новости, каковые мне довелось узнать. Будьте спокойны, дражайший и милейший сударь, и так далее, и так далее…
Пусть даже любовь в приветственных словах моего дорогого мальчика согрела мне сердце, боюсь, я мог бы забыться настолько что, будь он при мне, от разочарования оттаскал бы его за уши. Я понимал, что он славно потрудился, но тем не менее он не преуспел столь полно, сколь мне требовалось. Я все еще не имел названия книги, которая составляла ключ, а без него я недалеко продвинулся. Однако пусть даже он потерпел в этом прискорбную неудачу, я понимал, что он с лихвой восполнил ее в другом. Ведь мне было известно, что посол Испании, Эстебан де Гамарра, непримиримый и опасный враг Англии. Одна эта крупица сведений оправдывала все, что я до сих пор предпринял. Ибо этот Кола, как сказали мне несколькими месяцами ранее, якшался со смутьянами, а теперь еще у него появился адрес в испанском посольстве. Презанимательная загадка.
Сведения ввергли меня в затруднительное положение, ведь если я ослушался приказа, расследуя деятельность ди Пьетро, вмешательство в эти иностранные дела было проступком еще более тяжким. Мистер Беннет по-прежнему оставался единственным моим заступником, и я не мог позволить себе лишиться его расположения, пока не смогу заменить его лучшим патроном. И все же любое связующее звено между смутьянами и испанцами было крайне важным. О возможности союза между оплотом католицизма и самыми ярыми изуверами протестантства трудно даже помыслить, и тем не менее я держал в руках первые смутные намеки на подобный альянс, и малая вероятность в умозрительных выводах не должна была перевесить непосредственные и непреодолимые улики.
Это всегда служило мне компасом и в философии, и на службе правительству: человеческий разум слаб и часто не способен постичь умопостроение, на первый взгляд противоречащее здравому смыслу. Шифры, за разгадыванием которых я провел многие годы, простой тому пример, ибо кто способен понять (если не знает), и нагромождение бессмыслиц может сообщить читателю мысли сильных мира сего и полководцев на поле брани. Это противоречит здравому смыслу, и тем не менее это так. Объяснение, неподвластное человеческому разуму, зачастую встречается в Божьем творении, и притом столь часто, что мне случалось посмеяться над мистером Локком, который в своих философских трактатах столько весу придает здравому смыслу. «Дивно гремит Бог Гласом Своим, делает дела великие, для нас непостижимые (Иов, 37:5). И во всем мы горько платимся, забывая об этом.
Здравый смысл говорил, что испанцы не станут оплачивать приход к власти крамольников-республиканцев, не станут и эти самые раскольники по доброй воле подчинять свои устремления политике католиков. И все же улики начинали указывать на то что между ними существует некая договоренность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
А дело стоило таких трудов. Внутри оказался наилучший образчик тайнописи, какой мне только доводилось видеть, – пространное письмо приблизительно из двенадцати тысяч знаков сложного шифра случайной выборки, который я описал выше. Глядя на них, я ощутил дрожь волнения, ибо знал, что эта загадка достойна моего дара. Но в недрах моего ума шевельнулась другая, более тревожная мысль, ибо тайнопись подобна музыке и имеет собственный ритм и каденции. Эта, пока я проглядывал письмо, зазвучала в моей голове знакомым напевом, который я уже слышал прежде. Но я не мог вспомнить, что это за мелодия.
Множество раз меня спрашивали, почему я взялся за искусство шифрования, ибо это представлялось вульгарным занятием какое не пристало человеку моего положения и достоинства. Причин меня множество, и удовольствие какое я получаю от него, – последняя из них. Умы, подобные Бойлю, домогаются тайн природы, от чего я тоже получаю величайшую радость. Но какое наслаждение проникнуть также в тайны человеческих мыслей, превратить хаос людских стараний в порядок и вытащить на свет божий чернейшие преступления! Согласен, шифр – всего лишь набор знаков на странице. Превратить это невнятное нагромождение в осмысленную фразу посредством упражнения чистого разума – удовлетворение, какого мне так и не удалось преподать кому-либо еще. Могу лишь сказать, что это сродни молитве. Не расхожей молитве, когда уста бормочут слова, а мысли блуждают далеко, но истинному молению, столь полному и глубокому, что вы чувствуете, как на вашу душу нисходит благодать Господня. И часто я думал, что мой успех являет Его ко мне милость, будто это есть знамение, что дело мое Ему угодно.
Разгадать письмо сектантов было прискорбно легко, и ничего интересного я в нем не нашел. Знай я его содержание, я не стал бы трудиться, ибо оно не стоило ни жизни ди Пьетро, ни затруднений, какие мне причинило его убийство. В нем говорилось о неких приготовлениях – напыщенным штилем, столь любимым крамольниками, – и указывалось место, которое я уверенно определил как Нортхэмптон. Но пищи для размышлений в нем было не много, и ничто не оправдывало опасности, какой я себя подвергал. Если такое оправдание могло найтись, то оно заключалось в последнем загадочном послании, я решил во что бы то ни стало прочесть его и знал, что мне потребуется ключ.
Мэтью пришел ко мне, когда я сидел за столом, а передо мной во всем своем неповиновении лежало не поддающееся прочтению письмо, и спросил, все ли он сделал верно.
– Ты поступил прекрасно, – сказал я ему. – Превосходно, пусть и скорее волею случая, ибо твое письмо лишено интереса, но меня занимает другое, вот это.
Я протянул ему лист, дабы он мог изучить его, что он и сделал с присущими ему аккуратностью и тщанием.
– Вам это уже известно? Вы все уже разгадали?
Я улыбнулся его вере в меня.
– Иное письмо, иной источник и, без сомнения, иной адрес. Но я ничего не знаю и разгадал еще меньше. Я не могу прочесть это письмо. Тайнопись основана на книге, которая определяет последовательность знаков.
– Какая книга?
– Этого я не знаю, и если я не смогу ее найти, то не пойму ничего. Но уверен, это очень важно. Подобная тайнопись – редкость, я сталкивался с ней всего несколько раз, и тогда послания были написаны людьми высокого ума. Такой шифр слишком труден для глупцов.
– Вы преуспеете, – сказал он с улыбкой – В этом я уверен.
– Люблю тебя за доверие, мой мальчик. Но на сей раз ты ошибаешься. Без ключа дверь останется запертой.
– Но как нам найти ключ?
– Это знают только тот, кто написал письмо, и тот, кому оно предназначено, только они знают, что это за книга, и у каждого должен быть свой экземпляр.
– Тогда надо спросить их.
Я думал, он шутит, и уже открыл рот, чтобы выбранить его за неуместное легкомыслие, но по его лицу увидел, что он совершенно серьезен.
– Позвольте мне вернуться в Смитфилд. Я расскажу, будто кто-то пытался выкрасть письмо, но потерпел неудачу. И я предложу самому сесть на корабль, дескать, я стану охранять письмо, а потом удостоверюсь, что оно не попадет в чужие руки. Тогда я узнаю, кому оно послано и каков к нему ключ.
Юношеский ум – само простодушие, и я не смог скрыть усмешки.
– Почему вы смеетесь, доктор? – спросил он, нахмурив лоб. – Я ведь прав. Нет другого способа узнать то, что вам нужно, и вам некого послать, кроме меня.
– Мэтью, твоя невинность просто чудесна. Ты поедешь, тебя обнаружат, и все будет потеряно, пусть даже ты сбежишь целым и невредимым. Не докучай мне подобными глупостями.
– Вы всегда обращаетесь со мной как с малым дитятей, – сказал он, опечаленный моим замечанием. – Но я не вижу тому причины. Как еще вы сможете узнать, кому послано письмо и какая вам надобна книга? И если вы не можете доверять мне, кого еще вам послать?
Я взял его за плечи и заглянул в его сердитые глаза.
– Не расстраивайся, – ответил я уже мягче. – Я говорил так не из пренебрежения, а из заботы. Ты молод, а эти люди опасны. Мне бы не хотелось, чтобы ты попал в беду.
– И я благодарен вам за это. Но я не желаю ничего иного, кроме как послужить вам. Я знаю, скольким я вам обязан и сколь мало я сделал для того, чтобы этот долг уплатить. Потому прошу вас, сударь, дайте мне свое позволение. И решать вам следует быстро письма нужно вернуть, а корабль отплывает завтра утром.
Я помолчал, вглядываясь в его лицо, совершенство которого пятнала обида, и один вид этой обиды более слов сказал мне, что придется ослабить узы или же потерять его безвозвратно. И все же я попытался снова.
– «А если уж лишусь я детей, то осиротел я» (Бытие, 43:14).
Он поглядел на меня мягко и с такой добротой – я по сей день помню ее.
– «Отцы, не раздражайте детей ваших, дабы они не унывали» (Послание к Колоссянам, 3:21).
Перед этим я склонился и отпустил его, обняв моего мальчика на прощание, а потом смотрел из окна, как он, выйдя на улицу, затерялся в толпе. Я видел живость в его поступи и радость в его походке, какие дарила ему свобода, и горевал о моей утрате. Остаток дня я провел в молитве о его благополучном возвращении.
Я не получал вестей целых две недели и что ни день терзался тревогой и страхом не потонул ли корабль, не был ли мой мальчик изобличен. Но он повел себя лучше, чем я ожидал, и проявил сноровки более, чем большинство агентов на жаловании у правительства. Получив его первое письмо, я прослезился от облегчения и гордости.
Ваше преподобие – начиналось оно – Следуя вашим указаниям я сел на барк «Коломбо» и приплыл в Гаагу. Плавание было поистине ужасным, и однажды я уверился даже, что моя миссия завертится неудачей. Так как казалось неизбежным, что судно потонет со всей командой. По счастью шкипер оказался человеком опытным и привел нас в порт целыми и невредимыми, пусть и измученными морской болезнью.
К тому времени, когда мы стали на якорь, я вошел в доверие к этому человеку и узнал, что он не хочет надолго задерживаться в порту. Он был расстроен смертью ди Пьетро, озабочен тем, чтобы сохранить свое место, и потому желал возвратиться в Лондон возможно скорее. Я предложил ему доставить письма по назначению от его имени, сказав, что рад возможности провести некоторое время в этих краях. Не имея представления об их важности, он с готовностью согласился и сказал, что отвезет меня назад в Лондон, когда вернется со следующим грузом.
Мы просмотрели список столь же основательно, как любой почтмейстер, и сверили адреса на них со списком, какой был у него на руках.
– Вот это без адреса, – сказал я, беря письмо, столь вас интересующее.
– Действительно так. Но не тревожься, у меня в списке оно есть.
И он показал мне распоряжение, написанное рукой ди Пьетро. В нем говорилось, что это особое письмо следует доставить человеку по имени Кола на Гульденстраат.
Сударь, должен сказать вам, что означенный дом принадлежит послу Испании и что этот Кола там хорошо известен. Я еще не передал письмо, ибо мне сказали, будто Кола ждут не ранее завтрашнего дня, и потому я отказался отдать его, заявив, что мне строжайше наказано передать его Кола в собственные руки. Тем временем я попросил здешних англичан предоставить мне кров, и они согласились с большим дружелюбием, ибо чувствуют себя отрезанными от родины, и жаждут новостей из дома.
По возвращении я, разумеется, навещу вас дабы пересказать те новости, каковые мне довелось узнать. Будьте спокойны, дражайший и милейший сударь, и так далее, и так далее…
Пусть даже любовь в приветственных словах моего дорогого мальчика согрела мне сердце, боюсь, я мог бы забыться настолько что, будь он при мне, от разочарования оттаскал бы его за уши. Я понимал, что он славно потрудился, но тем не менее он не преуспел столь полно, сколь мне требовалось. Я все еще не имел названия книги, которая составляла ключ, а без него я недалеко продвинулся. Однако пусть даже он потерпел в этом прискорбную неудачу, я понимал, что он с лихвой восполнил ее в другом. Ведь мне было известно, что посол Испании, Эстебан де Гамарра, непримиримый и опасный враг Англии. Одна эта крупица сведений оправдывала все, что я до сих пор предпринял. Ибо этот Кола, как сказали мне несколькими месяцами ранее, якшался со смутьянами, а теперь еще у него появился адрес в испанском посольстве. Презанимательная загадка.
Сведения ввергли меня в затруднительное положение, ведь если я ослушался приказа, расследуя деятельность ди Пьетро, вмешательство в эти иностранные дела было проступком еще более тяжким. Мистер Беннет по-прежнему оставался единственным моим заступником, и я не мог позволить себе лишиться его расположения, пока не смогу заменить его лучшим патроном. И все же любое связующее звено между смутьянами и испанцами было крайне важным. О возможности союза между оплотом католицизма и самыми ярыми изуверами протестантства трудно даже помыслить, и тем не менее я держал в руках первые смутные намеки на подобный альянс, и малая вероятность в умозрительных выводах не должна была перевесить непосредственные и непреодолимые улики.
Это всегда служило мне компасом и в философии, и на службе правительству: человеческий разум слаб и часто не способен постичь умопостроение, на первый взгляд противоречащее здравому смыслу. Шифры, за разгадыванием которых я провел многие годы, простой тому пример, ибо кто способен понять (если не знает), и нагромождение бессмыслиц может сообщить читателю мысли сильных мира сего и полководцев на поле брани. Это противоречит здравому смыслу, и тем не менее это так. Объяснение, неподвластное человеческому разуму, зачастую встречается в Божьем творении, и притом столь часто, что мне случалось посмеяться над мистером Локком, который в своих философских трактатах столько весу придает здравому смыслу. «Дивно гремит Бог Гласом Своим, делает дела великие, для нас непостижимые (Иов, 37:5). И во всем мы горько платимся, забывая об этом.
Здравый смысл говорил, что испанцы не станут оплачивать приход к власти крамольников-республиканцев, не станут и эти самые раскольники по доброй воле подчинять свои устремления политике католиков. И все же улики начинали указывать на то что между ними существует некая договоренность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124