Он увязался вместе идти по начальству и станет, разумеется, гнуть свою линию.
– Только быстро, – сказал Скопин. – Через двадцать минут ко мне пожалует делегация польской милиции.
– Вот справка по Масловой. Я думаю, можно изме­нить меру пресечения.
Скопин отодвинул записку.
– Вообще-то, арест был необходим?
– Необходим и обоснован.
– Что же изменилось?
– Маслова все рассказала. Если я что-то понимаю в людях, искренне раскаивается. Сердце у нее неважное, часто приступы. На воле следствию не помешает.
– Разрешите, товарищ полковник? – заскрипел сбо­ку Смолокуров.
– Да?
– Я – против.
– Возражения?
– Маслова – не заштатная фигура. Без нее хищения в «Ангаре» не имели бы половины того размаха. Расхити­тель ведь не карманник: украл и убежал.
– Михаил Константинович, обойдемся без пропис­ных истин.
Но Смолокуров упрям.
– Разрешите, закончу мысль. Расхитителю бежать не­куда. Надо, значит, воровать так, чтобы воруемое как бы не уменьшалось. Вот это и обеспечивала Маслова. Вагон изобретательности! Ее прозвали «наш Эдисон». Малень­кий пример. Она разработала рецептуру фирменных було­чек, на которые шло все то же самое, что на пирожные. А разница в цене – сами понимаете. Со склада продукты выписывали на булочки, отсчитывались выручкой за бу­лочки, а выпускали пирожные!
Скопин прищурился на Знаменского, в прищуре юморок.
– Однако Смолокуров нарисовал выразительный пор­трет вашей подследственной.
– У нее двое детей, Вадим Александрович, а муж… словом, он уже осведомлялся, при каком сроке заключе­ния дают развод.
– Они не ладили?
– Да нет, по-своему он очень к ней привязан. Но трясется за собственную репутацию. Карьера – прежде всего! Если Маслова проживет дома несколько месяцев, может быть, все уладится, в колонии он будет ее навещать, сохранится семья, ей будет куда вернуться.
У Смолокурова любая эмоция грозит пиджачным пу­говицам. Чуть что – он нещадно крутит пуговицу. Ну, так и есть, открутил, зажал в кулаке:
– У нас не благотворительная организация!
– Тоже верно, – вежливо согласился Скопин, стара­ясь не видеть измочаленного пучка ниток на животе оперативника. – Но я за то, чтобы следователь мог сво­бодно принимать решения. Кроме неправильных, безус­ловно. Готовьте документы на освобождение, Пал Палыч. Засим желаю здравствовать.
Он, кажется, нарочно протянул руку Смолокурову, и тому пришлось перекладывать пуговицу в левый кулак.
Вечером того же дня (казенное время истекло) Зна­менского ждал сюрприз. У двери своего кабинета он застал старшего следователя горпрокуратуры по кличке Фрайер. Меняя одну букву фамилии, кличка удачно вы­являла его пижонское нутро. Кроме пижонства, Сема Фрайер отличался самонадеянностью и высокомерием. Сталкивался с ним Знаменский и сцеплялся уже не раз – но до сих пор по мелочи.
– Добрый вечер, Пал Палыч, я вот тебя караулю, – с подозрительной любезностью произнес Фрайер.
Они были на «ты», поскольку Сема мог говорить «вы» исключительно вышестоящим. Уселся на стул Знаменс­кого, вынул из портфеля бумагу с печатями.
– Ознакомься, – из-за стола протянул бумагу, как просителю. – Мы забираем дело Рябинкина.
Тут Знаменский прямо рот раскрыл. В подобных слу­чаях из прокуратуры присылали письменное указание, и дело – через канцелярию – отвозил спецкурьер. Но чтобы старший следователь прискакал сам! Да еще пос­ле работы! Да ждал под дверью! И совсем неправдоподобно, когда все это – Сема Фрайер! Некоторое время Знаменский подержал рот открытым. Сема улыбался чуть натянуто.
– Хорошо. Завтра отошлю, – сказал Знаменский.
– Нет, я заберу сейчас. Ты же видишь, постановление подписано самим.
Подпись прокурора города Знаменский видел. Но Ря­бинкина задержали утром, показания он давать отказался. В папочке сиротливо лежали материалы обыска и заявле­ние потерпевших.
– У меня даже не подшито.
– Не волнуйся, дела шить не хуже вашего умеем! – и Сема заржал на всю Петровку.
Понимая, что бесполезно, Знаменский все же зауп­рямился. Кому бы другому с удовольствием отдал – заг­ружен был под завязку и .«Ангарой», и прочим. Да и Рябинкина ему ткнули абы куда, и не вызывал тот у него аппетита. Однако Фрайер автоматически порождал желание сопротивляться.
– Что за спешка? То к опечаткам – и к тем придира­етесь, а то…
– Не о чем спорить, – Сема нервно дернул голо­вой. – У меня указание, у тебя постановление. Давай выполнять!
– Воля твоя, я доложу.
Скопин, которому Знаменский позвонил на дом, задумчиво покряхтел.
– Черт с ними, не будем связываться. Только составь­те опись всего, что в деле, и пусть распишется…
Дело Рябинкина имело предысторию грязную и мутную.
С полгода назад двое дельцов – прозванных в своей среде Дринк и Финк – погорели с налаженным производством ремешков для наручных часов. Нелегальная шарага, естественно.
Это вообще была пора, когда вне государственных предприятий обильно произрастало изготовление раз­ных недорогих и ходовых товаров. Самый знаменитый ловчила выпускал всего-навсего резинку для трусов – используя мастерские трудовой терапии при психоле­чебницах. Взяли у него рекордную сумму – семь милли­онов с хвостиком.
Каких сбережений достигли Дринк и Финк, неизвес­тно. Но, попавшись, решили откупиться. И смогли. При­чем мгновенно, их даже из КПЗ отделения милиции не успели переправить в тюрьму. А постановление на арест, санкционированное райпрокурором, выдрали из дела и заменили постановлением о прекращении следствия за недоказанностью и малозначительностью.
Освободить их потребовал ни много ни мало – пер­вый секретарь райкома Галушко. Кричал, что прокурор и начальник милиции позорят район, попирают восста­навливаемую партией соцзаконность. Грозил поснимать погоны, растоптать и выгнать. Ну и поджали хвосты. Но количества экземпляров постановления они не знали, и молоденький милицейский следователь одно из них припрятал.
За акцию по «восстановлению соцзаконности» Га­лушко взял с жен Дринка и Финка 60 тысяч.
Между тем в Москве происходило очередное сокра­щение числа районов, и Железнодорожный с Куйбы­шевским объединили. Группировки их еще не сработались, куйбышевцы оказались второсортными и боролись с железнодорожниками. Это-то и подтолкнуло события дальше.
Галушко и начальник милиции были из железнодо­рожников, а начальник райобэхаэс – из противного ла­геря. По своим каналам он добыл сведения, что Дринк и Финк отпущены за мзду. Если б историю удалось раскру­тить, железнодорожники получили бы нокаут.
Мельком он доложил начальнику милиции (железнодорожнику): дескать, поступил такой странный сигнал – и бегом с пятого этажа. Встревоженный начальник глянул ненароком в окно, видит – обэхаэсник садится в машину.
– Куда поехал? – выскочил в приемную.
– В город, в ОБХСС, – ответила секретарша.
– Мать-перемать! – начальник ухватил китель и ши­нель и скатился кубарем по той же лестнице старинного здания без лифта напротив метро «Краснопресненская».
Комиссар милиции – который смахивал на сурового матроса – выслушал сообщение о Дринке и Финке с большим вниманием. (Был он ярый враг коррупции, что через некоторое время ему отлилось: начал интересовать­ся порядком распределения квартир Моссоветом – и тотчас отстранили от должности).
Конечно, персона типа Галушко почиталась в начале 60-х неприкосновенной, но комиссар решительно под­нял телефонную трубку:
– У меня начальник ОБХСС Куйбышевского района. Острый сигнал.
– Знаю, – ответил шеф Петровки. – Мне как раз докладывают. Заходите.
Чудом спасся начальник раймилиции, не зря одевал­ся уже в мчавшейся машине. Успел с обэхаэсником нозд­ря в ноздрю.
Вечером к Галушко, выходившему с работы, прибли­зились три фигуры.
– Вас немедленно просит прокурор города!
Струхнул секретарь: 60 тысяч топорщились в его кар­манах. Как сотрудники органов сумели ему внушить со­мнение в надежности служебного сейфа, осталось тайной. Но действовали они дальновидно, санкции на обыск в кабинете им бы не получить ни в жизнь. А «прокурор просит» – допустимо. Понадеялся секретарь, что высокий пост обезопасит, поехал на Пятницкую. А там и говорят:
– Извольте показать, что в карманах.
Ход, рассчитанный на внезапность, – обыскивать Га­лушко не рискнули бы. Он растерялся и выложил кипы денег.
– Поясните их происхождение.
Галушко стал каяться. Полагал, что отделается отстав­кой. Вместо этого прямиком повезли в тюрягу. Туда же водворили Дринка и Финка.
В такой ситуации и возник Рябинкин в небесно-голубом костюме. Женам Дринка и Финка он заявил, что могущественные друзья за 60 тысяч (навязчивая сумма!) закроют дело, потому что руководство не желает сканда­ла из-за ареста секретаря райкома. Жены поверили и раскошелились. Дальше Рябинкин разыграл историю, что 60 тысяч его вынудил отдать майор с Петровки, который каким-то образом обо всем проведал. Женам было пред­ложено готовить новую порцию денег. Те посулились, но не поверили и донесли. Так Рябинкин и подзалетел.
Дома у него Знаменский нашел странный набор, достойный Остапа Бендера: папки с копиями различных юридических документов (постановления о прекращении дел, обвинительные заключения и т. д.). Человек явно занимался составлением досье на крупных дельцов – уже осужденных и гуляющих на свободе. Не забыты были в архиве и Дринк с Финком.
Содержимое этих папок Фрайер тщательно сверил с протоколом обыска. И утащил, оставив по себе некое облачко тухлятины. Чем-то оно приводило на память инцидент с «аферистом» Капустиным. Впрочем, задело Знаменского слабее, и он долго о Фрайере не думал.
Только года три спустя разразился гром. Похватали в полном составе следственный отдел Московской област­ной прокуратуры. Потом обнаружились и ответвления.
Главная банда, базировавшаяся в прелестном старин­ном особняке на Тверском бульваре, орудовала бесцере­монно. Наемные сыщики изыскивали компрометирую­щие материалы на денежных тузов. На основании их в облпрокуратуре создавали пухлые тома якобы ведущихся уголовных дел. Подшивались показания ложных свидете­лей, многостраничные «заключения» бухгалтерских или строительных экспертов и прочая липа, которая местами соответствовала правде (сыщики не напрасно кушали хлеб с маслицем). Тут в «делах» были закладочки, дабы знать, что оглашать.
Намеченную жертву официально призывали на рас­праву. Жестко, напористо допрашивали, требуя призна­ния. А затем неожиданно предлагали: нам – огромный куш, тебе – шагай на все четыре стороны. Не веришь? Айда со мной, поверишь.
И следователь (обязательно в форме) вел «обвиняе­мого» в покои с табличкой «Начальник следственного отдела». Покои были роскошные, с камином, где на этот случай невзирая на погоду пылал огонь. За необъятным резным столом восседал внушительный дядя (тоже в форме).
– Петр Петрович, – почтительно рапортовал следо­ватель, – сопротивляется дуралей.
– Что ж ты, братец, – укоризненно басил дядя. – Сколько тебе сказано? Сто двадцать кусков? Вот и неси. Принесешь – можешь свое дело хоть у меня в камине сжечь.
– Да я… да вы… да больно дорого…
– Доложи дело, – командовал начальник.
Следователь, прыгая по правдивым местам, демонст­рировал, что «нам все известно», после чего разыгрывал­ся «добивающий номер». Начальник распоряжался по селектору: «Всех ко мне!» Кабинет заполняли упитанные молодые люди (в форме же). Именно контраст сугубой официальности обстановки и одежды с наглостью ноч­ных налетчиков был наиболее впечатляющим средством.
– Вот, – начальник делал широкий жест, – все мои следователи. Честно при них обещаю: платишь – катись. Ребята, скажите ему, разве мы кого обманывали?
– Никогда!! Никого!! – дружно, как на плацу.
1 2 3 4 5 6 7