— Тогда мы соседи. Я живу на авеню Клебер. Как долго вы живете в Париже?
— Я там родилась, — ответила она. — Важно, не как долго, а как часто я в нем бываю.
— И как же часто?
— Отец мой был американцем, а мать — француженкой. Жизнь моя протекала, как у перелетной птицы. Ни у отца на родине, ни у матери во Франции я не чувствовала себя своей. Стала жертвой двустороннего шовинизма.
— Почему? Расскажите мне.
Она поведала историю ее семьи. Отец, сын американского предпринимателя со Среднего Запада, в 34-м году, сразу же по окончании колледжа, приехал на год во Францию учиться живописи. Выдающимся художником он не стал, но так полюбил Париж, что отказался возвращаться домой. К счастью, от деда по материнской линии ему досталось кое-какое наследство, и он преспокойно смог остаться, во Франции. Женился на французской актрисе, родом из Бордо, игравшей в театре второстепенные роли, и в 36-м у них появилась Мартина. После вторжения в страну немцев он отправил жену и дочь в Соединенные Штаты, а сам влился в ряды Сопротивления. Когда война закончилась, семья воссоединилась, и они стали жить в Париже. Только теперь этот американец стал большим французом, чем ими были сами французы, а француженка-мать, в свою очередь, вдосталь вкусив американского яблочного пирога, никак не могла приспособиться к жизни в послевоенной Франции. Боже, ей требовалась помощь!
Отец с матерью были людьми буйного темперамента — два вулкана, да и только. Они постоянно скандалили, то расходились, то снова сходились. Расставания их никогда не были долгими: мать не могла отказаться от безмятежной жизни домашней кошки из парижского предместья. Отец же, невзирая на то, какую огромную пользу он смог бы в случае возвращения принести своей собственной родине, был охвачен безумной идеей вернуть Францию в la belle epoqne. Он считал, что спас эту страну от нацистов, и теперь его долг — спасти ее от французов.
Мартине приходилось метаться на волнах бурных событий, происходивших в семье, между Соединенными Штатами и Францией. То она посещала школу в Париже, то в Сент-Луисе, то снова в Париже, то в Фениксе, то опять возвращалась в Париж, после чего ее везли в Палм-Бич. Позже, став старше, во время очередных семейных разладов училась сначала в швейцарской, а затем в английской школе. В результате у нее выработался потрясающий инстинкт самосохранения, и она скоро поняла, что может с легкостью грека или польского еврея адаптироваться в любой среде людей, говорящих на чужом для нее языке и исповедующих незнакомую ей культуру. В любой стране через каких-нибудь несколько недель она становилась своей.
— Если бы я попала в школу, где оказалась бы в компании курдов, — сказала Мартина, — я бы через сутки научилась разжигать верблюжий навоз и стряпать на нем, через месяц — говорить на их местном диалекте, а к концу второго — имела бы солидные связи на черном рынке этого самого верблюжьего навоза.
Она обнаружила в себе задатки прирожденного биржевого маклера.
— Отец умер, — продолжила Мартина. — Мать вышла замуж за торговца недвижимостью в Сан-Фердинандо-Вэлли. Сейчас она разъезжает в «кадиллаке», который длиннее bateau-mouche, владеет кругленькой суммой в валюте четырнадцати стран мира, является членом общества Джона Берча и собирается сделать пластическую операцию, чтобы принять участие в конкурсе красоты в провинциальном городке Беверли. Если бы отец был жив, его корявого французского вряд ли хватило бы, чтобы держать какую-нибудь аптеку на Елисейских полях. Скорее всего, он забрался бы в провинцию, поселился бы, как Доде, в заброшенной мельнице и занялся бы переводами Рембо. Так что, имея француженку-мать, которая стала американкой, и отца-американца, который стал французом, я до сих пор не пойму, кто же я. Может, просто беженка? — с юмором предположила она.
— А чем вы теперь занимаетесь? — спросил Колби.
— Снимаюсь в эпизодических ролях и от случая к случаю выполняю несколько странную работу для приятеля, который заведует конторой частного сыска.
Самолет приземлился в Орли, и в половине первого пополудни Колби и Мартина были на выходе из таможни. Они заняли первую попавшуюся свободную телефонную кабину. Пока Колби, роясь в кармане, нашел среди швейцарских, французских и английских монет телефонный жетон, Мартина достала из сумочки записную книжку и раскрыла нужную страницу. Он набрал номер.
— Алло! Алло! — гаркнул с другого конца провода Дадли.
— Это Колби. Ну как, он вам звонил?
— Да. Минут двадцать назад. Я ответил: «Rappley a sank ur», думаю, что он все понял. Но какого черта они не дают телефон ей, если сами по-английски не говорят?
— Они звонят из телефонной будки. Давайте сначала обсудим другой вопрос. Газетчик все еще у вас?
— Да. Сейчас он затих. Переломал об дверь все стулья и успокоился. Зовут его Моффатт, остановился в гостинице «Георг Пятый».
— «Георг Пятый»? Тогда он не просто газетчик, он — преуспевающий журналист.
— И закоренелый подонок. Хорошо. Что еще?
— Ступайте в ближайшую к нему комнату, чтобы он мог вас слышать, — сказал Колби. — Изобразите, будто вы звоните в «Эр-Франс» и заказываете билет на ближайший рейс в Бразилию, Монголию или какую-либо другую страну, откуда не выдают мошенников. Сделайте вид, что вы очень спешите.
— Это еще для чего? — удивился Дадли.
— Делайте, что вам сказали, и не задавайте лишних вопросов. Объясняться нет времени. Мы берем машину и сразу же едем к вам. А вы будьте у окна и поглядывайте на улицу. Как только мы подъедем к дому, дадим вам знать, махнем рукой. После этого сделайте так, чтобы журналист смог сбежать.
— Сбежать? Да вы в своем уме? Он же…
— Не прерывайте меня. Если я говорю «сбежать», значит, именно это я имею в виду. Он ухватится за любую возможность вырваться на свободу. Запустите к нему на этаж горничную, пусть она ему поможет выбраться. Самое главное, чтобы пленник не понял, что это вы помогаете ему бежать.
— Боюсь, что не смогу все это служанке втолковать, я же не знаю французского.
— Тогда, как только мы подъедем, пошлите ее открыть мне. Я ей сам все объясню.
— Хорошо. Что еще?
— Как только журналист выберется из дома, каждые пять минут звоните в гостиницу «Георг Пятый» и спрашивайте мисс Надю Лоринг. Скажите, что она там обедает в ресторане, попросите ее позвать.
— А что ей передать и от кого?
— Да что угодно и от кого угодно. Скажите, что управление пограничной службы хочет пригласить ее к себе или муниципалитет Лондона страстно желает видеть ее у себя. Напомните, чтобы она не забыла позвонить Лиз и Дику и тому подобное. Не мне вас учить. В общем, навешайте побольше лапши.
— Что еще?
— Теперь о журналисте…
— Его мать, наверное, перерезала себе глотку, потому что не получила вовремя успокоительного…
— Меня не интересует его мать, я хочу знать, как он выглядит.
— Этакий здоровенный тучный жлоб лет пятидесяти — пятидесяти пяти. Густые, рыжие с проседью волосы и огромный, похожий на картошку, красный нос.
— Ну тогда все. Ждите нас. Колби повесил трубку и повернулся к Мартине:
— У вас есть при себе солнцезащитные очки?
— А разве для поездки в Лондон они необходимы? Звоните пока вашему собаководу, а я сбегаю за очками в ближайший ларек. Вот вам жетоны.
Мартина ушла, а Лоуренс раскрыл записную книжку, нашел нужную страницу и набрал номер телефона Андре Мишода, владельца небольшой книжной лавки на бульваре Распай, державшего пару русских борзых, которых он за плату периодически сдавал для киносъемок. К телефону подошла мадам Мишод. Да, подтвердила она, Саша и Дмитри свободны, и на вторую половину дня их можно забрать. Она их только причешет, и за собаками можно приезжать. Колби пообещал минут через двадцать заехать. Закончив разговор с мадам Мишод, он позвонил Биллу Элкинсу, своему старому приятелю. Прежде тот был газетным фотографом, теперь — свободным фотохудожником. Телефон в квартире, где он проживал, не отвечал. Тогда Колби позвонил в кафе, расположенное напротив дома Билла, где тот обычно подрабатывал. «Мсье Элкинса? Mais oui. Ne quittez pas…». К телефону подошел Билл. Особого энтузиазма в его голосе Колби не услышал. В настоящий момент он был без работы.
— У меня есть для тебя дельце, — сообщил ему Колби. — Плачу сто франков в час.
— А какой дадут срок, если схватят?
— Все будет в рамках закона.
— Хотелось бы верить. Хорошо, что нужно фотографировать?
— Ровным счетом ничего. Просто нужен человек, похожий на фотографа.
— Ну, я похож. Даже очень.
— Будь через полчаса у гостиницы «Георг Пятый» со всеми своими причиндалами: парой фотокамер, объективами, штативом, вспышкой и тому подобным. Ничего не делай, только жди. Скоро увидишь, как я вхожу в гостиницу. За мной будет следовать очень хорошенькая девушка. К гостинице она подъедет на такси. Ты войдешь вместе с ней.
— Ага. Потом в зале погаснут огни, и когда вновь вспыхнет свет, окажется, что ты танцуешь с этой красоткой, а я — с Фиделем Кастро. Это мы уже проходили.
— Нет. Ты войдешь и все время будешь рядом с ней. Понял?
— Ладно. А как я ее узнаю?
— Это будет высокая красивая брюнетка в шубе из натуральной норки, на глазах — солнцезащитные очки. Самое главное — при ней будет пара русских борзых.
— Какой масти?
— Заткнись и слушай. Времени у меня в обрез. Внутри, в баре, я надеюсь, мы встретимся. После этого узнаешь, что от тебя требуется. Много говорить тебе не придется.
— Для кого предназначен этот маскарад?
— Для газетчика по фамилии Моффатт, огромного мужика с большим красным носом. Ты его не знаешь?
— Нет, но, похоже, узнаю. Надеюсь, он умеет танцевать медленный фокстрот?
— Минут через сорок или час увидимся, — завершил разговор Колби и повесил трубку.
Мартина уже спешила к нему. Из здания аэровокзала они выбежали вместе.
Глава 5
В Париже стоял один из тех редких погожих октябрьских дней, которые так любил Колби. Дождя не было, а автомобильное шоу уже закрылось. Все вокруг, окрасившись в золотистые тона осени, словно на картинах импрессионистов, приобрело размытые формы и очертания. С каштанов начинала опадать листва.
Дом номер 7 по улице Фей-Морт находился в полутора кварталах от авеню Виктора Гюго, сразу же за улицей Сьель-Бле. Это было большое, крытое шифером здание из серого камня. Такси с сидящим на заднем сиденье Колби прижалось к обочине тротуара и остановилось. Лоуренс посмотрел через заднее ветровое стекло. Второе такси, взятое ими на бульваре Распай, только что показалось из-за угла. Когда машина проезжала мимо, Колби успел разглядеть на заднем сиденье Мартину в компании двух собак, Саши и Дмитри, которые, величаво подняв головы, с горделивым спокойствием жителей столицы поглядывали в окна автомобиля. Такси с Мартиной у первого же угла свернуло направо и скрылось из виду.
Колби взял две сумки, попросил таксиста подождать, поднялся по ступенькам дома и позвонил. Почти тотчас резная массивная дверь резко распахнулась, и он оказался лицом к лицу с трепетной дамой, которая с трудом удержалась на пороге, чем напомнила зависшую в полете колибри. Было видно, что отворить тяжелую дверь особого труда для нее не составило, она даже не выпустила изо рта сигарету. На вид ей можно было дать от тридцати до пятидесяти. С особой, свойственной только парижанам смесью теплоты и легкой усмешки, застывшей в карих глазах, она оценивающе смотрела на Колби, всем своим видом давая понять, что никаких иллюзий на его счет не питает.
Дама сообщила, что ждет мсье Колби. Естественно, произнесла она эту фразу хрипловатым голосом курильщицы. Это была мадам Буффе. Колби улыбнулся и сказал, что весьма польщен. Она небрежно забросила обе его сумки в дом, а он сразу же решил приступить к делу и начал объяснять горничной, что от той требуется.
О да, она конечно же слыхала за дверью недовольные крики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28