– А вот что сам ты за человек – надо узнать. Гридин за тебя просил.
– Еще бы, – усмехнулся Серый.
Рустам, включив свет, плотно закрыл ставни.
– Так уютнее, – с улыбкой пояснил Сабир. – И не помешает никто. Так что ты за человек, Сергеев? Чем живешь?
– Живу сам по себе, – ответил Серый, разворачивая салфетку. – Никому не должен. Ни перед кем не отчитываюсь. Свободный художник.
– И что же ты рисуешь, художник?
– А за что хорошо платят, то и рисую. – Ел и пил Серый с аппетитом, чему и сам немало дивился. – Там срисовал, еще где-нибудь. Глядишь, и пригодилось. Только не понимаю, зачем Гридин беспокоился. Ведь вам…
– Узнаешь, – прервал его Сабир, вытирая рот и руки. – Засиделись мы. Который час набежал, Сергеев?
Серый привстал, довольно резко, но сидевшие по обе стороны от него Митрохин с Голубковым удержали его, зажали руки. Рустам отщелкнул браслет часов, снял их с руки Серого и протянул Сабиру.
– Прочти сам, Рустамчик, – вежливо попросил Сабир. – По-русски я тяжело читаю.
Рустам повернул часы циферблатом вниз и с выражением прочел: «Капитану Сергееву А. Д. за отличную службу по охране правопорядка от МВД СССР».
Двусмысленная надпись, что ни говори.
Держали меня крепко. Голубков даже обхватил горло сгибом руки. Сабир улыбался – закрыв глаза, открыв зубастый рот. Рустам злорадно покачивал перед моим лицом часы:
– А казачок-то – засланный.
В голове промелькнула почти забытая фраза: «Врешь ты все, я чувствую». Не эти ли ушки из-за пенька торчат? Отблагодарила, Поганка. Первая любовь.
– Ну, последнее твое слово, человек, – сказал Рустам. – Объяснись. Если сможешь.
Не люблю врать, все-таки я немножечко честный. Тем более и нужды сейчас в этом нет. А уж если врать, то желательно ближе к истине. Тогда ложь будет убедительнее, да и предпочтительнее.
– Отпусти, – хрипло проговорил я. – Чего вцепились? Мои часы, не трофейные.
– В ментовке служишь, значит? Художник! Срисовать нас задумал?
– Служил, – прохрипел я. – Погнали.
– Что же сразу не признался? – ещесильнее улыбнулся Сабир.
– И вы бы меня сразу полюбили?
Сабир перестал улыбаться. Голубков ослабил хватку.
– А за что тебя выперли? – спросил он.
– За измену Родине.
– Шутить потом будешь. Если сможешь.
– По служебно-политическому несоответствию.
– Не иначе – коммунист? Смотри-ка, Сабир, товарищ по партии тебе объявился! – злобно обрадовался Рустам. Он вообще с Сабиром довольно развязно себя вел. Непонятно. – Соратник боевой. Только чином пониже: ты же в секретарях райкома ходил, верно?
Меня отпустили. Напряжение спало. Потеплело за столом. Митрохин распахнул ставни, и в комнату хлынуло осеннее солнце. Рустам опустил часы в карман:
– Поношу пока. Такими часами от гаишников хорошо отбиваться. Разорили совсем, справедливые поборники.
– Они ж именные, – напомнил я.
– Так и документы твои у меня, – усмехнулся Рустам. – А где ты потом трудился? Не скрывай. Чистая совесть – крепкий сон.
– Частным розыском занимался…
– По чужим постелям шарил? – осклабился Рустам.
– Случалось… Потом в охране. – Они переглянулись. Я назвал несколько фирм, где могли дать обо мне соответствующие отзывы. – Надоело кусочничать. Больших денег хочу. И сразу.
– Я тоже, – усмехнулся Сабир.
– Все вы такие – коммуняки, – презрительно проворчал сквозь зубы Рустам (розовый демократ в душе). – Вам – все и сразу.
С верхнего этажа, беззаботно стуча каблуками по ступеням лестницы и мелькая коленками, спустилась Лариса.
– О! Какой гость! Привет тебе! Как спалось?
– Прекрасно. Такую поганку во сне видел. По лесу бегает и стучит.
– Лара, – беря ее под руку, указал на меня Рустам, – коллега твой, тоже мент. Только ты – будущий, а он – бывший. – И опять стал заводиться. – Команда подбирается – менты, коммуняки красные… Ничего, кончилось ваше время, и тех, и других. Наше настало!
– Все, друзья, – мягко прервал его Сабир, поднимая бокал. – У нас гость – отдыхаем, веселимся, поем песни.
– Вот что, дорогой, – сказал Сабир Рустаму, когда Сергеев и Лариса уехали, – запроси Котяру об этом сером художнике. Подробнее пусть сообщит. Не верю я ему. Но это хорошо. Может быть, даже очень хорошо. – И улыбнулся ледяной восточной улыбкой.
В гостиницу я вернулся поздним вечером, усталый, злой. Что-то не то получается. И я совсем не тот, каким должен быть. А может, это хорошо? Даже очень хорошо?..
Я позвонил Ларисе и предложил ей погулять немного,
– Погулять? – радостно удивилась она. – Просто так? Так поздно? Бегу.
В коридоре я столкнулся с придурком Юриком.
– О! – приятно удивился я. – Привет тебе! Ты чего тут делаешь?
– Чего-чего? Живу здесь. На законных обоснованиях. Пусти, я спать хочу.
Я притянул его за ухо к себе, конспиративно огляделся и прошептал:
– Ты деревянный сортир у автобусной станции знаешь?
Юрик тоже огляделся, насколько ему позволяло зажатое моими пальцами ухо, и тоже шепотом признался:
– Знаю.
– Будешь меня пасти – я тебя в нем утоплю.
– А я при чем? Мне сказали – я сделал, – почти заорал он. – Пусти, дурной.
– И у меня так же: сказал – сделал, понял? Спокойной ночи, стало быть.
Мы встретились в холле и вышли на улицу. Был хороший вечер – безветренный, свежий, холодный. Лариса взяла меня под руку.
Гостиница, старое здание еще тех времен, замыкала центральную площадь. Напротив стройной чередой своих квадратных колонн тянулись старинные Торговые ряды, обезображенные наглыми латинскими вывесками и рекламными щитами, киосками и ларьками с изобильными завалами примитивных «видеошедевров», сигарет и сладостей для употребления вне страны-производителя, сверкающей стеклом и этикетками импортной бормотухи, которую стыдятся и боятся пить даже ихние бомжи. До тошноты загадив столицу, и сюда добралась западная культурка со своим мусором, вся Европа у нас свалку нашла.
– Как оккупация какая-то, – зябко пробормотала Лариса.
– Так и есть, – зло согласился я.
– И все это схвачено, все это крутится, все это – деньги и кровь… Почему?
– Потому что зло алчно и активно. У него всегда ясная цель. А добро первым не стреляет…
Лариса иронически усмехнулась:
– Ну да, оно ждет, когда перебьют половину лучших его бойцов, а уж потом…
– Потом отстреливается. До последнего патрона.
Мы пересекли площадь, замусоренную банками из-под пива, порожними бутылками, раздавленными пачками сигарет, обертками жвачек, пошли вдоль рядов. Киоски подгоняли нас дурной, бесформенной музыкой, усиленными динамиками голосами торговцев всякими «беспроигрышно-безвыигрышными» лотереями,
– Помнишь, – тихо спросила Лариса, когда мы свернули за угол, – мы здесь бублики с маком воровали?
– Ты меня с кем-то путаешь, – отказался я. – Я даже в детстве не крал.
– За это я тебя тогда и полюбила. Потому» что ты был честным.
– Немножко, – уточнил я. – А откуда ты знаешь?
– Не придуривайся, Леша.
Мм углубились в узкую темную улицу, которая круто, стремительно издала вниз, к реке.
– Запомни, – тихо и раздельно сказал я Ларисе, – Мы попали в миленькую компанию. И о чем бы мы с тобой ни говорили, мы теперь будем говорить так, будто рядом с нами всегда есть еще третья пара ушей, настороженных и внимательных до предела. И так везде – в стенах, на улице, в машине, по телефону, во сне, в постели…
– Разбежался, – засмеялась Лариса. – В постели…
Чем дальше мы уходили от центра, тем становилось лучше, чище, тише и спокойнее. Оставались позади пьяные песни, кассетная музыка, буханье бас-гитары на дискотеке, визги девиц у входа в ресторан.
Мы вышли к реке и сели на скамейку. Лариса, как кошка, прижалась к моему боку, разве что не замурлыкала.
– А с тобой хорошо, – сказала она, глядя на черную воду, в которой блестели редкие фонари набережной. – Руки распускаешь только в драке. – Она взяла у меня сигарету. – Мне что-то беспокойно. Не слишком ли сильно ты этих ребят приложил?
– Ничего, жить будут, – беспечно ответил я. – Да и, похоже, они привычные.
Она как-то странно, подчеркнуто взглянула на меня.
– Ты что?
– Так… приглядываюсь.
– И где же ты мои часы приглядела? Или подсказал кто?
Она улыбнулась, хотя я этого и не видел.
– В твоей машине. В тот вечер. Они на полочке лежали. Ты что же, заранее их снял? На случай…
– Не увлекайся, – оборвал ее я и подумал: сейчас спросит – неужели ты меня не узнал?
– Леша, я иногда не знаю, о чем можно с тобой говорить…
– Обо всем. Но в соответствии с моими рекомендациями. Больше напоминать не буду.
– …Ты не помнишь меня? – Похоже, она все пропустила мимо ушей.
– Такую очаровательную Поганку как можно забыть?
– Комплимент? – Она повернула ко мне лицо, осветила его затяжкой сигареты.
– Комплимент, стало быть, – согласился я.
– А почему же ты тогда за мной не ухаживаешь? Обиделся? Но по-другому мне нельзя.
– У тебя и так поклонников хватает.
– Ага, – с омерзением проговорила она. – Даже Сабир, старый верблюд, лапы тянет.
– Неудивительно…
– Опять комплимент? Второй за вечер. Учти – бедная девушка считает. – Помолчала, дожидаясь реакции. Не дождалась. – Как тебе Максимыч показался? Его тоже не признал?
– Максимыч в порядке. – Я улыбнулся. – Фокусы мне показывал.
– Он из-за этих фокусов чуть за решетку не угодил.
– Что так? Банк пытался взять? Гипнозом?
– Он целительством занялся. К нему девятым валом страждущих несло. Ну и деньги потекли. На него, конечно, наехали. Он одному гвоздь-сотку прямо в лоб загнал, без рук. Мотали его долго. Но все-таки признали самооборону правомерной. Что у нас редко бывает. – Это прозвучало слишком профессионально. – Теперь его боятся… Потом его кагэбэшники охмуряли. Он и их послал. И бросил это дело.
– А кто наезжал на него?
– А то некому! – Она опять повернула ко мне лицо. – Что-то ты все расспрашиваешь? Да все про одних и тех же… – Я припомнил, как боязливо озирался Юрик, когда передавал мне номера.
– А этот придурок…
– Он не придурок. Он опасный человек. Юрик своих, кто не в чести оказался, убирает. Специализация…
– Я думал – Рустам.
– Этот бережется, за ним далекий следтянется… Он и телохранителем у «больших» людей побывал, все они теперь покойники. Наказывал, кого укажут… Повоевал на Юге и Востоке, не сам, конечно, – его дело развязать, первую кровь пролить…
Я поставил мысленную галочку, чтобы потом переправить ее на крестик.
– Сейчас он руки больше к коньяку и девкам прикладывает. А в деле – только головой, Сабир придумывает. Рустам организует. Сабир его боится.
– Заметил уже.
Из-за большого дерева на том берегу вышел на небо разбойник месяц. В воде что-то плеснуло, побежали круги, в них задрожало, поломалось его отражение, заплескали осенние звезды.
– Неужели рыба? – удивился я.
– Как же, – усмехнулась Лариса. – Тут и лягушку уже не найдешь. А ведь в этой реке меня батя плавать учил, она такая светлая была, дно солнечное, каждую песчинку видно. И вся в зелени по берегам. Тогда вообще все светлое было, даже люди…
– Я помню, – тихо согласился я.
– И батя мой. Он…
– Я кое-что знаю.
– Я не об этом. Он ведь один меня вырастил. И пионерская организация. Мама в милиции служила, погибла при исполнении служебного долга. Наверное, я поэтому и поступала в милицейскую школу…
Наверное, не только поэтому. Совершенно случайно я видел результат психологического тестирования Л. Гридиной, где была выделена строка, характеризующая ее «обостренное чувство справедливости».
– А ведь ты разведчиком хотел стать, я помню.
– Да ведь и ты в бандиты не метила. Вот и сошлись наши пути-дорожки.
– Я и не сомневалась в этом. – Она встала. – Пойдем, поздно уже. Юрик заждался.
Мы вернулись в гостиницу. У дверей своего номера Лариса остановилась.
– Ты поосторожнее, Леша, ладно? – И вдруг протянула руку. – Возьми на счастье, – и положила мне на ладонь теплый красный камешек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Еще бы, – усмехнулся Серый.
Рустам, включив свет, плотно закрыл ставни.
– Так уютнее, – с улыбкой пояснил Сабир. – И не помешает никто. Так что ты за человек, Сергеев? Чем живешь?
– Живу сам по себе, – ответил Серый, разворачивая салфетку. – Никому не должен. Ни перед кем не отчитываюсь. Свободный художник.
– И что же ты рисуешь, художник?
– А за что хорошо платят, то и рисую. – Ел и пил Серый с аппетитом, чему и сам немало дивился. – Там срисовал, еще где-нибудь. Глядишь, и пригодилось. Только не понимаю, зачем Гридин беспокоился. Ведь вам…
– Узнаешь, – прервал его Сабир, вытирая рот и руки. – Засиделись мы. Который час набежал, Сергеев?
Серый привстал, довольно резко, но сидевшие по обе стороны от него Митрохин с Голубковым удержали его, зажали руки. Рустам отщелкнул браслет часов, снял их с руки Серого и протянул Сабиру.
– Прочти сам, Рустамчик, – вежливо попросил Сабир. – По-русски я тяжело читаю.
Рустам повернул часы циферблатом вниз и с выражением прочел: «Капитану Сергееву А. Д. за отличную службу по охране правопорядка от МВД СССР».
Двусмысленная надпись, что ни говори.
Держали меня крепко. Голубков даже обхватил горло сгибом руки. Сабир улыбался – закрыв глаза, открыв зубастый рот. Рустам злорадно покачивал перед моим лицом часы:
– А казачок-то – засланный.
В голове промелькнула почти забытая фраза: «Врешь ты все, я чувствую». Не эти ли ушки из-за пенька торчат? Отблагодарила, Поганка. Первая любовь.
– Ну, последнее твое слово, человек, – сказал Рустам. – Объяснись. Если сможешь.
Не люблю врать, все-таки я немножечко честный. Тем более и нужды сейчас в этом нет. А уж если врать, то желательно ближе к истине. Тогда ложь будет убедительнее, да и предпочтительнее.
– Отпусти, – хрипло проговорил я. – Чего вцепились? Мои часы, не трофейные.
– В ментовке служишь, значит? Художник! Срисовать нас задумал?
– Служил, – прохрипел я. – Погнали.
– Что же сразу не признался? – ещесильнее улыбнулся Сабир.
– И вы бы меня сразу полюбили?
Сабир перестал улыбаться. Голубков ослабил хватку.
– А за что тебя выперли? – спросил он.
– За измену Родине.
– Шутить потом будешь. Если сможешь.
– По служебно-политическому несоответствию.
– Не иначе – коммунист? Смотри-ка, Сабир, товарищ по партии тебе объявился! – злобно обрадовался Рустам. Он вообще с Сабиром довольно развязно себя вел. Непонятно. – Соратник боевой. Только чином пониже: ты же в секретарях райкома ходил, верно?
Меня отпустили. Напряжение спало. Потеплело за столом. Митрохин распахнул ставни, и в комнату хлынуло осеннее солнце. Рустам опустил часы в карман:
– Поношу пока. Такими часами от гаишников хорошо отбиваться. Разорили совсем, справедливые поборники.
– Они ж именные, – напомнил я.
– Так и документы твои у меня, – усмехнулся Рустам. – А где ты потом трудился? Не скрывай. Чистая совесть – крепкий сон.
– Частным розыском занимался…
– По чужим постелям шарил? – осклабился Рустам.
– Случалось… Потом в охране. – Они переглянулись. Я назвал несколько фирм, где могли дать обо мне соответствующие отзывы. – Надоело кусочничать. Больших денег хочу. И сразу.
– Я тоже, – усмехнулся Сабир.
– Все вы такие – коммуняки, – презрительно проворчал сквозь зубы Рустам (розовый демократ в душе). – Вам – все и сразу.
С верхнего этажа, беззаботно стуча каблуками по ступеням лестницы и мелькая коленками, спустилась Лариса.
– О! Какой гость! Привет тебе! Как спалось?
– Прекрасно. Такую поганку во сне видел. По лесу бегает и стучит.
– Лара, – беря ее под руку, указал на меня Рустам, – коллега твой, тоже мент. Только ты – будущий, а он – бывший. – И опять стал заводиться. – Команда подбирается – менты, коммуняки красные… Ничего, кончилось ваше время, и тех, и других. Наше настало!
– Все, друзья, – мягко прервал его Сабир, поднимая бокал. – У нас гость – отдыхаем, веселимся, поем песни.
– Вот что, дорогой, – сказал Сабир Рустаму, когда Сергеев и Лариса уехали, – запроси Котяру об этом сером художнике. Подробнее пусть сообщит. Не верю я ему. Но это хорошо. Может быть, даже очень хорошо. – И улыбнулся ледяной восточной улыбкой.
В гостиницу я вернулся поздним вечером, усталый, злой. Что-то не то получается. И я совсем не тот, каким должен быть. А может, это хорошо? Даже очень хорошо?..
Я позвонил Ларисе и предложил ей погулять немного,
– Погулять? – радостно удивилась она. – Просто так? Так поздно? Бегу.
В коридоре я столкнулся с придурком Юриком.
– О! – приятно удивился я. – Привет тебе! Ты чего тут делаешь?
– Чего-чего? Живу здесь. На законных обоснованиях. Пусти, я спать хочу.
Я притянул его за ухо к себе, конспиративно огляделся и прошептал:
– Ты деревянный сортир у автобусной станции знаешь?
Юрик тоже огляделся, насколько ему позволяло зажатое моими пальцами ухо, и тоже шепотом признался:
– Знаю.
– Будешь меня пасти – я тебя в нем утоплю.
– А я при чем? Мне сказали – я сделал, – почти заорал он. – Пусти, дурной.
– И у меня так же: сказал – сделал, понял? Спокойной ночи, стало быть.
Мы встретились в холле и вышли на улицу. Был хороший вечер – безветренный, свежий, холодный. Лариса взяла меня под руку.
Гостиница, старое здание еще тех времен, замыкала центральную площадь. Напротив стройной чередой своих квадратных колонн тянулись старинные Торговые ряды, обезображенные наглыми латинскими вывесками и рекламными щитами, киосками и ларьками с изобильными завалами примитивных «видеошедевров», сигарет и сладостей для употребления вне страны-производителя, сверкающей стеклом и этикетками импортной бормотухи, которую стыдятся и боятся пить даже ихние бомжи. До тошноты загадив столицу, и сюда добралась западная культурка со своим мусором, вся Европа у нас свалку нашла.
– Как оккупация какая-то, – зябко пробормотала Лариса.
– Так и есть, – зло согласился я.
– И все это схвачено, все это крутится, все это – деньги и кровь… Почему?
– Потому что зло алчно и активно. У него всегда ясная цель. А добро первым не стреляет…
Лариса иронически усмехнулась:
– Ну да, оно ждет, когда перебьют половину лучших его бойцов, а уж потом…
– Потом отстреливается. До последнего патрона.
Мы пересекли площадь, замусоренную банками из-под пива, порожними бутылками, раздавленными пачками сигарет, обертками жвачек, пошли вдоль рядов. Киоски подгоняли нас дурной, бесформенной музыкой, усиленными динамиками голосами торговцев всякими «беспроигрышно-безвыигрышными» лотереями,
– Помнишь, – тихо спросила Лариса, когда мы свернули за угол, – мы здесь бублики с маком воровали?
– Ты меня с кем-то путаешь, – отказался я. – Я даже в детстве не крал.
– За это я тебя тогда и полюбила. Потому» что ты был честным.
– Немножко, – уточнил я. – А откуда ты знаешь?
– Не придуривайся, Леша.
Мм углубились в узкую темную улицу, которая круто, стремительно издала вниз, к реке.
– Запомни, – тихо и раздельно сказал я Ларисе, – Мы попали в миленькую компанию. И о чем бы мы с тобой ни говорили, мы теперь будем говорить так, будто рядом с нами всегда есть еще третья пара ушей, настороженных и внимательных до предела. И так везде – в стенах, на улице, в машине, по телефону, во сне, в постели…
– Разбежался, – засмеялась Лариса. – В постели…
Чем дальше мы уходили от центра, тем становилось лучше, чище, тише и спокойнее. Оставались позади пьяные песни, кассетная музыка, буханье бас-гитары на дискотеке, визги девиц у входа в ресторан.
Мы вышли к реке и сели на скамейку. Лариса, как кошка, прижалась к моему боку, разве что не замурлыкала.
– А с тобой хорошо, – сказала она, глядя на черную воду, в которой блестели редкие фонари набережной. – Руки распускаешь только в драке. – Она взяла у меня сигарету. – Мне что-то беспокойно. Не слишком ли сильно ты этих ребят приложил?
– Ничего, жить будут, – беспечно ответил я. – Да и, похоже, они привычные.
Она как-то странно, подчеркнуто взглянула на меня.
– Ты что?
– Так… приглядываюсь.
– И где же ты мои часы приглядела? Или подсказал кто?
Она улыбнулась, хотя я этого и не видел.
– В твоей машине. В тот вечер. Они на полочке лежали. Ты что же, заранее их снял? На случай…
– Не увлекайся, – оборвал ее я и подумал: сейчас спросит – неужели ты меня не узнал?
– Леша, я иногда не знаю, о чем можно с тобой говорить…
– Обо всем. Но в соответствии с моими рекомендациями. Больше напоминать не буду.
– …Ты не помнишь меня? – Похоже, она все пропустила мимо ушей.
– Такую очаровательную Поганку как можно забыть?
– Комплимент? – Она повернула ко мне лицо, осветила его затяжкой сигареты.
– Комплимент, стало быть, – согласился я.
– А почему же ты тогда за мной не ухаживаешь? Обиделся? Но по-другому мне нельзя.
– У тебя и так поклонников хватает.
– Ага, – с омерзением проговорила она. – Даже Сабир, старый верблюд, лапы тянет.
– Неудивительно…
– Опять комплимент? Второй за вечер. Учти – бедная девушка считает. – Помолчала, дожидаясь реакции. Не дождалась. – Как тебе Максимыч показался? Его тоже не признал?
– Максимыч в порядке. – Я улыбнулся. – Фокусы мне показывал.
– Он из-за этих фокусов чуть за решетку не угодил.
– Что так? Банк пытался взять? Гипнозом?
– Он целительством занялся. К нему девятым валом страждущих несло. Ну и деньги потекли. На него, конечно, наехали. Он одному гвоздь-сотку прямо в лоб загнал, без рук. Мотали его долго. Но все-таки признали самооборону правомерной. Что у нас редко бывает. – Это прозвучало слишком профессионально. – Теперь его боятся… Потом его кагэбэшники охмуряли. Он и их послал. И бросил это дело.
– А кто наезжал на него?
– А то некому! – Она опять повернула ко мне лицо. – Что-то ты все расспрашиваешь? Да все про одних и тех же… – Я припомнил, как боязливо озирался Юрик, когда передавал мне номера.
– А этот придурок…
– Он не придурок. Он опасный человек. Юрик своих, кто не в чести оказался, убирает. Специализация…
– Я думал – Рустам.
– Этот бережется, за ним далекий следтянется… Он и телохранителем у «больших» людей побывал, все они теперь покойники. Наказывал, кого укажут… Повоевал на Юге и Востоке, не сам, конечно, – его дело развязать, первую кровь пролить…
Я поставил мысленную галочку, чтобы потом переправить ее на крестик.
– Сейчас он руки больше к коньяку и девкам прикладывает. А в деле – только головой, Сабир придумывает. Рустам организует. Сабир его боится.
– Заметил уже.
Из-за большого дерева на том берегу вышел на небо разбойник месяц. В воде что-то плеснуло, побежали круги, в них задрожало, поломалось его отражение, заплескали осенние звезды.
– Неужели рыба? – удивился я.
– Как же, – усмехнулась Лариса. – Тут и лягушку уже не найдешь. А ведь в этой реке меня батя плавать учил, она такая светлая была, дно солнечное, каждую песчинку видно. И вся в зелени по берегам. Тогда вообще все светлое было, даже люди…
– Я помню, – тихо согласился я.
– И батя мой. Он…
– Я кое-что знаю.
– Я не об этом. Он ведь один меня вырастил. И пионерская организация. Мама в милиции служила, погибла при исполнении служебного долга. Наверное, я поэтому и поступала в милицейскую школу…
Наверное, не только поэтому. Совершенно случайно я видел результат психологического тестирования Л. Гридиной, где была выделена строка, характеризующая ее «обостренное чувство справедливости».
– А ведь ты разведчиком хотел стать, я помню.
– Да ведь и ты в бандиты не метила. Вот и сошлись наши пути-дорожки.
– Я и не сомневалась в этом. – Она встала. – Пойдем, поздно уже. Юрик заждался.
Мы вернулись в гостиницу. У дверей своего номера Лариса остановилась.
– Ты поосторожнее, Леша, ладно? – И вдруг протянула руку. – Возьми на счастье, – и положила мне на ладонь теплый красный камешек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13