Дессу шевелил губами и безумно скалился, издавая, как я думаю, очередные «йоо-хо», но его голос полностью тонул в канонаде. Хотя над тарахтящим орудием работала вытяжка, забиравшая большую часть дыма, проекционная очень скоро провоняла кордитом и наполнилась сероватым дымом. Бесформенный мешок, свисавший из-под магазина, дрожал и раскачивался, словно в нем метались перепуганные кошки.
Все столпились вокруг амбразур и смотрели на экран. Я слегка потеснила Дуайта, который не преминул обхватить меня за талию. Наклонившись ко мне, он прокричал:
– Усраться можно, а?
Слева от меня стена проекционной будки освещалась чередой запинающихся вспышек. Трассирующие пули, прорезая темную бездну автостоянки, устремлялись к белому небу воюющей Европы, где пикировали и кувыркались «мустанги» и «мессершмиты», а «летающие крепости» в боевом порядке рвались сквозь облака. Ветра почти не было, и в лучах прожектора клубился дым. Потом пушка умолкла.
На минуту воцарилась тишина, которая сменилась одобрительными возгласами, аплодисментами и свистом. Сияющий Дессу отошел от лафета, растирая плечи; его лицо блестело от пота. Приняв поздравления, он пожал руку Истилу и кое-кому из механиков. Его жена, надевшая толстую куртку поверх облегающего серебристого платья, приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать мужа.
Как только пулемет перезарядили, вытряхнули мешок с гильзами и сменили пленку, к орудию встал Истил.
По всей видимости, нас ожидала историческая последовательность событий: теперь на экране бушевала война в Корее, мелькали «сейбры» и МИГи. Пулемет тарахтел в ритме учащенного сердцебиения. Я смотрела на экран. На нем стали появляться дырочки с рваными краями.
– Вы у нас впервые, Тэлман, – сказал Дессу, когда Истил закончил. – Хотите пострелять?
Я посмотрела на него, пытаясь определить, чего от меня ждут: согласия или отказа.
– Очень любезно с вашей стороны, – ответила я. В первый проектор вставляли новую катушку. – Наверное, мы уже дошли до Вьетнама?
Дессу отрицательно покачал своей круглой головой.
– Там воздушных боев не густо. Мы сразу перейдем к арабо-израильскому конфликту.
Мне преподали очень краткий урок стрельбы из пулемета. В основном наука сводилась к тому, что надо крепко держаться, не закрывать глаза и что есть силы давить вот на этот рычаг. У орудия был довольно примитивный прицел, похожий на мишень для игры в дартс, сжатую до размеров ладони. От пулемета пахло маслом и дымом, да к тому же веяло жаром, как от радиатора. Я уперлась плечами в обитые войлоком скобы и почему-то вспомнила упоры для ног на гинекологическом кресле. Должна признаться, во рту у меня пересохло.
На экране замелькал обратный отсчет: 5 + 4 + + 3 +2 + 1 +; маленькие стрелки, идущие назад, отмеряли оставшиеся секунды. Потом мы оказались над песками Синайского полуострова, снятого в цвете, а небо заполонили МИГи. Я сощурила глаз, прицелилась и нажала на рычаг. «Эрликон» вздрогнул и толкнул меня так, что пальцы чуть не сорвались с рычага. Трассирующие пули бросились в атаку на экран и исчезли за ним в кромешной тьме.
Я попыталась прицелиться в самолет, который мелькал прямо передо мной, но это оказалось непросто. Все же, подумалось мне, если снаряды проходят сквозь экран, а не рушат опорную конструкцию, это уже неплохо. «Эрликон» отгремел и умолк. Сначала я решила, что его заклинило, но потом сообразила, что истратила весь боезапас.
Пошатываясь, я спустилась с лафета: в ушах звенело, руки отваливались, плечи болели, все туловище ныло.
Дессу быстро схватил меня за локоть.
– Эй-эй-эй, Тэлман, все в порядке?
– Отлично, – рассмеялась я. – Полный кайф.
– Во-во.
В финале экран уже был продырявлен в центре. Еще трое по очереди подходили к пулемету; и Дуайт, и миссис Дессу отказались. Потом Дессу опять вышел на огневой рубеж, застрекотал проектор, и прежде чем снова разразилась пальба, зрители, толпившиеся у амбразур, разразились и восторженными, и негодующими криками.
На экране возникла физиономия Саддама Хусейна, непроницаемая, мрачная, с застывшим выражением. Из «эрликона» в нее полетели 20-миллиметровые пули.
На этой короткой пленке Хусейн выступал в разных ипостасях: он проводил военный совет, шагал вдоль ликующей толпы, инспектировал войска и так далее. Потом в сотне футов над пустой стоянкой опять замаячило его лицо.
Дессу метил прямо в глаза, пока серебристая ткань экрана не превратилась в клочья, которые, свесившись вниз, трепыхались в воздухе: темная сторона – серебристая, темная – серебристая. Широкий лоб, мясистый нос, густые усы были продырявлены. В конце концов, простреливая полосу между воротом и кадыком, Дессу, должно быть, задел какую-то часть конструкции – посыпались искры, и две очереди внезапно срикошетили в ночное небо ярко-красной римской пятеркой. Пушка опять замолчала; исполинское лицо, никак не исчезающее с экрана, теперь лизали язычки пламени; лоскуты ткани скручивались и падали, а иные взлетали ввысь, подхваченные потоком воздуха.
Опять раздались шумные возгласы и смех. Дессу выглядел как мальчишка, которого заперли в кондитерской. Он кивнул, отер пот со лба и стал принимать рукопожатия и похлопывания по спине, абсолютно довольный собой.
В дальнем конце стоянки пламя обрамляло разодранный, зыбкий портрет-исполин.
Когда компания вернулась на виллу, было уже далеко заполночь, и мы с Дессу расположились у него в кабинете, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Все стены здесь были увешаны мечами, пистолетами и винтовками, начищенными до блеска и помещенными в хромированные рамы. Пахло смазочным маслом и сигарным дымом.
Дессу затянулся, откинулся на спинку огромного кожаного кресла, отчего оно скрипнуло, и забросил ноги на широкий письменный стол.
– Тэлман, вы себя когда-нибудь причисляли к социалистам? Похоже на то.
– Очень недолго, в студенческие годы. Неужели заметно? – Я попробовала кофе, единственное, чего я хотела. Все еще слишком горячий.
– Ага. Знаете себе цену?
– Приблизительно.
– Наверно, можете себе позволить быть социалисткой.
– Наверно, могу.
Дессу пожевал сигару, не сводя с меня глаз.
– Коллективистка, да, Тэлман?
– Пожалуй, да. Мы все входим в какой-нибудь коллектив. Все мы – часть общества. Да.
– А ваш коллектив – это мы?
– «Бизнес»? – переспросила я. Он утвердительно кивнул. – Да, именно так.
– Вы нам преданы?
– Думаю, я это уже не раз доказывала.
– В знак памяти миссис Тэлман?
– Не только. Это сентиментальная причина, если угодно. Но есть и другие.
– Например?
– Я восхищаюсь тем, за что выступает «Бизнес», его…
– А за что, по-вашему, он выступает? – быстро спросил он.
Я набрала в легкие побольше воздуха.
– За разум. За рациональность. За прогресс. За уважение к науке, за веру в технологии, веру в людей, в их ум, в конце концов. А не за веру в Бога, или мессию, или монарха. Или в знамя.
– Так-так. Ладно. Извините, Тэлман, я перебил. Продолжайте.
– Я восхищаюсь его успехами, его долговечностью. Горжусь принадлежностью к нему.
– Даже несмотря на то, что мы злобные угнетатели-капиталисты?
Я рассмеялась.
– Разумеется, мы капиталисты, но я бы ограничилась этим определением.
– Многие из молодых сотрудников – от Шестого до Четвертого уровня – посчитали бы ваши слова об инициативе, напористости, успехе и так далее чем-то близким к ереси, близким к предательству.
– Но у нас же не монастырь и не государство. Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?
Дессу изучал кончик своей сигары.
– Насколько вы горды принадлежностью к «Бизнесу», Тэлман?
– Разве есть международные единицы измерения гордости?
– Что для вас важнее: наше общее благо или ваши личные интересы?
Я опять попробовала кофе. Все еще слишком горячо.
– Джеб, вы что, просите меня отказаться от каких-то взглядов?
Он прищелкнул языком.
– Нет, пытаюсь выяснить, что для вас значит «Бизнес».
– Это же не один человек, а множество. Некоторые мне нравятся, некоторые – нет. Что касается «Бизнеса» как корпорации, я уже сказала, что не чужда корпоративной гордости.
– Вы на все готовы ради него?
– Конечно нет. А вы?
– Нет. Стало быть, каждый из нас, как я понимаю, работает только на себя, верно?
– Да, но каждый полагается на поддержку и сотрудничество всех остальных, которые помогают нам достичь личных целей. В этом и состоит смысл социальных групп. Как вы думаете?
– Итак, чего бы вы не стали делать ради «Бизнеса»?
– Ну, знаете, обычный набор: убивать, пытать, калечить, вот такие вещи.
Дессу кивнул.
– Это само собой разумеется. А как насчет жертвенности? Ради чего вы могли бы чем-то пожертвовать, если не ради «Бизнеса»?
– Не знаю. Может, ради других людей. Все зависит от конкретных обстоятельств.
Дессу скорчил гримасу и уставился в потолок, как будто ему внезапно наскучил этот разговор.
– Ну да, конечно, все всегда зависит от конкретных обстоятельств.
Я проснулась. Темно – хоть глаз выколи. Что за черт, где я? Без одеяла зябко. Кровать… незнакомая. Послышалось звяканье, словно чем-то бросили в стекло. Я втянула носом воздух, отчего-то испугавшись. Пахнет, не как у меня дома, в Лондоне, не так, как в… Глазго, не так, как в Блискрэге… ах, вот оно что, я в гостях у Дессу. Большая Дуга. Я в Небраске. Домик на каменистом берегу. Снова раздался тот же звук.
В поисках выключателя ощутила под рукой обезьянку-нэцке. Включила свет, чересчур яркий. Вгляделась в зашторенные окна. Меня мучила слабость, голова болела, не то чтобы слишком сильно, но как бы давая понять: накануне я выпила лишнего. Звяканье повторилось. Я уставилась на телефон, стоящий на втором ночном столике.
– Кейт! – раздался приглушенный зов. Я застегнула верхнюю пуговицу пижамы, подошла к окну и раздвинула шторы. Передо мной возникло бледное лицо Дуайта. Я открыла окно. Снаружи повеяло холодом.
– Дуайт, что ты тут делаешь?
На нем была теплая куртка, но похоже, он успел продрогнуть.
– Можно войти?
– Нет.
– Но здесь же холодно.
– Нечего было выходить из дому.
– Я хотел с тобой поговорить.
– А по телефону нельзя?
– Нет. В том-то и прелесть моего убежища. В нем нет телефона. Можно писать.
– Что – письма? – в замешательстве переспросила я.
Теперь и он пришел в замешательство.
– Почему письма? Нет, концепции записывать и всякую такую лажу, никто не отвлекает.
– Понятно. А мобильник?
– Я его отключаю.
– Но ведь… ладно, не важно.
– Пожалуйста, впусти меня.
– Нет. Какое у тебя дело?
– Здесь невозможно говорить! Я сейчас околею!
– Я тоже, поэтому выкладывай быстрее.
– Ох, Кейт…
– Дуайт, я весь вечер выслушивала разглагольствования твоего дяди. Если у тебя действительно есть ко мне дело, я была бы очень благодарна, если бы ты изложил его как можно более сжато, чтобы я могла снова лечь в постель. Я очень устала.
Это его явно задело.
– Я хотел спросить… не хочешь ли ты прийти на премьеру моей пьесы на Бродвее. – Он почесал голову.
– Твоей пьесы?
– Ага, – усмехнулся он. – Наконец-то мое имя будет стоять на афишах. Называется «Лучшая мишень». Это нечто! Тебе понравится.
– Когда премьера?
– В следующий понедельник.
– Я постараюсь.
– Придешь? Обещаешь?
– Нет, обещать не могу, но постараюсь.
– Ладно, – он помедлил. Меня уже знобило.
– Дуайт, у тебя все?
– Ну… да. Вроде бы. Я покачала головой.
– Ладно. Спокойной ночи.
– М-м-м. Ладно, – донеслось до меня. Он стал разворачиваться. Я хотела закрыть окно. Тут он обернулся:
– Эй, погоди, Кейт.
– Что еще?
– Ты… э-э-э… ну, типа, не хочешь, как бы это сказать, ну, провести эту ночь вместе? Что скажешь?
Я вытаращила глаза. У меня на языке вертелось множество вариантов ответа, но в конце концов я просто сказала:
– Нет, Дуайт.
– Послушай, Кейт, нам с тобой будет так клево!
– Это вряд ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Все столпились вокруг амбразур и смотрели на экран. Я слегка потеснила Дуайта, который не преминул обхватить меня за талию. Наклонившись ко мне, он прокричал:
– Усраться можно, а?
Слева от меня стена проекционной будки освещалась чередой запинающихся вспышек. Трассирующие пули, прорезая темную бездну автостоянки, устремлялись к белому небу воюющей Европы, где пикировали и кувыркались «мустанги» и «мессершмиты», а «летающие крепости» в боевом порядке рвались сквозь облака. Ветра почти не было, и в лучах прожектора клубился дым. Потом пушка умолкла.
На минуту воцарилась тишина, которая сменилась одобрительными возгласами, аплодисментами и свистом. Сияющий Дессу отошел от лафета, растирая плечи; его лицо блестело от пота. Приняв поздравления, он пожал руку Истилу и кое-кому из механиков. Его жена, надевшая толстую куртку поверх облегающего серебристого платья, приподнялась на цыпочки, чтобы поцеловать мужа.
Как только пулемет перезарядили, вытряхнули мешок с гильзами и сменили пленку, к орудию встал Истил.
По всей видимости, нас ожидала историческая последовательность событий: теперь на экране бушевала война в Корее, мелькали «сейбры» и МИГи. Пулемет тарахтел в ритме учащенного сердцебиения. Я смотрела на экран. На нем стали появляться дырочки с рваными краями.
– Вы у нас впервые, Тэлман, – сказал Дессу, когда Истил закончил. – Хотите пострелять?
Я посмотрела на него, пытаясь определить, чего от меня ждут: согласия или отказа.
– Очень любезно с вашей стороны, – ответила я. В первый проектор вставляли новую катушку. – Наверное, мы уже дошли до Вьетнама?
Дессу отрицательно покачал своей круглой головой.
– Там воздушных боев не густо. Мы сразу перейдем к арабо-израильскому конфликту.
Мне преподали очень краткий урок стрельбы из пулемета. В основном наука сводилась к тому, что надо крепко держаться, не закрывать глаза и что есть силы давить вот на этот рычаг. У орудия был довольно примитивный прицел, похожий на мишень для игры в дартс, сжатую до размеров ладони. От пулемета пахло маслом и дымом, да к тому же веяло жаром, как от радиатора. Я уперлась плечами в обитые войлоком скобы и почему-то вспомнила упоры для ног на гинекологическом кресле. Должна признаться, во рту у меня пересохло.
На экране замелькал обратный отсчет: 5 + 4 + + 3 +2 + 1 +; маленькие стрелки, идущие назад, отмеряли оставшиеся секунды. Потом мы оказались над песками Синайского полуострова, снятого в цвете, а небо заполонили МИГи. Я сощурила глаз, прицелилась и нажала на рычаг. «Эрликон» вздрогнул и толкнул меня так, что пальцы чуть не сорвались с рычага. Трассирующие пули бросились в атаку на экран и исчезли за ним в кромешной тьме.
Я попыталась прицелиться в самолет, который мелькал прямо передо мной, но это оказалось непросто. Все же, подумалось мне, если снаряды проходят сквозь экран, а не рушат опорную конструкцию, это уже неплохо. «Эрликон» отгремел и умолк. Сначала я решила, что его заклинило, но потом сообразила, что истратила весь боезапас.
Пошатываясь, я спустилась с лафета: в ушах звенело, руки отваливались, плечи болели, все туловище ныло.
Дессу быстро схватил меня за локоть.
– Эй-эй-эй, Тэлман, все в порядке?
– Отлично, – рассмеялась я. – Полный кайф.
– Во-во.
В финале экран уже был продырявлен в центре. Еще трое по очереди подходили к пулемету; и Дуайт, и миссис Дессу отказались. Потом Дессу опять вышел на огневой рубеж, застрекотал проектор, и прежде чем снова разразилась пальба, зрители, толпившиеся у амбразур, разразились и восторженными, и негодующими криками.
На экране возникла физиономия Саддама Хусейна, непроницаемая, мрачная, с застывшим выражением. Из «эрликона» в нее полетели 20-миллиметровые пули.
На этой короткой пленке Хусейн выступал в разных ипостасях: он проводил военный совет, шагал вдоль ликующей толпы, инспектировал войска и так далее. Потом в сотне футов над пустой стоянкой опять замаячило его лицо.
Дессу метил прямо в глаза, пока серебристая ткань экрана не превратилась в клочья, которые, свесившись вниз, трепыхались в воздухе: темная сторона – серебристая, темная – серебристая. Широкий лоб, мясистый нос, густые усы были продырявлены. В конце концов, простреливая полосу между воротом и кадыком, Дессу, должно быть, задел какую-то часть конструкции – посыпались искры, и две очереди внезапно срикошетили в ночное небо ярко-красной римской пятеркой. Пушка опять замолчала; исполинское лицо, никак не исчезающее с экрана, теперь лизали язычки пламени; лоскуты ткани скручивались и падали, а иные взлетали ввысь, подхваченные потоком воздуха.
Опять раздались шумные возгласы и смех. Дессу выглядел как мальчишка, которого заперли в кондитерской. Он кивнул, отер пот со лба и стал принимать рукопожатия и похлопывания по спине, абсолютно довольный собой.
В дальнем конце стоянки пламя обрамляло разодранный, зыбкий портрет-исполин.
Когда компания вернулась на виллу, было уже далеко заполночь, и мы с Дессу расположились у него в кабинете, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Все стены здесь были увешаны мечами, пистолетами и винтовками, начищенными до блеска и помещенными в хромированные рамы. Пахло смазочным маслом и сигарным дымом.
Дессу затянулся, откинулся на спинку огромного кожаного кресла, отчего оно скрипнуло, и забросил ноги на широкий письменный стол.
– Тэлман, вы себя когда-нибудь причисляли к социалистам? Похоже на то.
– Очень недолго, в студенческие годы. Неужели заметно? – Я попробовала кофе, единственное, чего я хотела. Все еще слишком горячий.
– Ага. Знаете себе цену?
– Приблизительно.
– Наверно, можете себе позволить быть социалисткой.
– Наверно, могу.
Дессу пожевал сигару, не сводя с меня глаз.
– Коллективистка, да, Тэлман?
– Пожалуй, да. Мы все входим в какой-нибудь коллектив. Все мы – часть общества. Да.
– А ваш коллектив – это мы?
– «Бизнес»? – переспросила я. Он утвердительно кивнул. – Да, именно так.
– Вы нам преданы?
– Думаю, я это уже не раз доказывала.
– В знак памяти миссис Тэлман?
– Не только. Это сентиментальная причина, если угодно. Но есть и другие.
– Например?
– Я восхищаюсь тем, за что выступает «Бизнес», его…
– А за что, по-вашему, он выступает? – быстро спросил он.
Я набрала в легкие побольше воздуха.
– За разум. За рациональность. За прогресс. За уважение к науке, за веру в технологии, веру в людей, в их ум, в конце концов. А не за веру в Бога, или мессию, или монарха. Или в знамя.
– Так-так. Ладно. Извините, Тэлман, я перебил. Продолжайте.
– Я восхищаюсь его успехами, его долговечностью. Горжусь принадлежностью к нему.
– Даже несмотря на то, что мы злобные угнетатели-капиталисты?
Я рассмеялась.
– Разумеется, мы капиталисты, но я бы ограничилась этим определением.
– Многие из молодых сотрудников – от Шестого до Четвертого уровня – посчитали бы ваши слова об инициативе, напористости, успехе и так далее чем-то близким к ереси, близким к предательству.
– Но у нас же не монастырь и не государство. Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?
Дессу изучал кончик своей сигары.
– Насколько вы горды принадлежностью к «Бизнесу», Тэлман?
– Разве есть международные единицы измерения гордости?
– Что для вас важнее: наше общее благо или ваши личные интересы?
Я опять попробовала кофе. Все еще слишком горячо.
– Джеб, вы что, просите меня отказаться от каких-то взглядов?
Он прищелкнул языком.
– Нет, пытаюсь выяснить, что для вас значит «Бизнес».
– Это же не один человек, а множество. Некоторые мне нравятся, некоторые – нет. Что касается «Бизнеса» как корпорации, я уже сказала, что не чужда корпоративной гордости.
– Вы на все готовы ради него?
– Конечно нет. А вы?
– Нет. Стало быть, каждый из нас, как я понимаю, работает только на себя, верно?
– Да, но каждый полагается на поддержку и сотрудничество всех остальных, которые помогают нам достичь личных целей. В этом и состоит смысл социальных групп. Как вы думаете?
– Итак, чего бы вы не стали делать ради «Бизнеса»?
– Ну, знаете, обычный набор: убивать, пытать, калечить, вот такие вещи.
Дессу кивнул.
– Это само собой разумеется. А как насчет жертвенности? Ради чего вы могли бы чем-то пожертвовать, если не ради «Бизнеса»?
– Не знаю. Может, ради других людей. Все зависит от конкретных обстоятельств.
Дессу скорчил гримасу и уставился в потолок, как будто ему внезапно наскучил этот разговор.
– Ну да, конечно, все всегда зависит от конкретных обстоятельств.
Я проснулась. Темно – хоть глаз выколи. Что за черт, где я? Без одеяла зябко. Кровать… незнакомая. Послышалось звяканье, словно чем-то бросили в стекло. Я втянула носом воздух, отчего-то испугавшись. Пахнет, не как у меня дома, в Лондоне, не так, как в… Глазго, не так, как в Блискрэге… ах, вот оно что, я в гостях у Дессу. Большая Дуга. Я в Небраске. Домик на каменистом берегу. Снова раздался тот же звук.
В поисках выключателя ощутила под рукой обезьянку-нэцке. Включила свет, чересчур яркий. Вгляделась в зашторенные окна. Меня мучила слабость, голова болела, не то чтобы слишком сильно, но как бы давая понять: накануне я выпила лишнего. Звяканье повторилось. Я уставилась на телефон, стоящий на втором ночном столике.
– Кейт! – раздался приглушенный зов. Я застегнула верхнюю пуговицу пижамы, подошла к окну и раздвинула шторы. Передо мной возникло бледное лицо Дуайта. Я открыла окно. Снаружи повеяло холодом.
– Дуайт, что ты тут делаешь?
На нем была теплая куртка, но похоже, он успел продрогнуть.
– Можно войти?
– Нет.
– Но здесь же холодно.
– Нечего было выходить из дому.
– Я хотел с тобой поговорить.
– А по телефону нельзя?
– Нет. В том-то и прелесть моего убежища. В нем нет телефона. Можно писать.
– Что – письма? – в замешательстве переспросила я.
Теперь и он пришел в замешательство.
– Почему письма? Нет, концепции записывать и всякую такую лажу, никто не отвлекает.
– Понятно. А мобильник?
– Я его отключаю.
– Но ведь… ладно, не важно.
– Пожалуйста, впусти меня.
– Нет. Какое у тебя дело?
– Здесь невозможно говорить! Я сейчас околею!
– Я тоже, поэтому выкладывай быстрее.
– Ох, Кейт…
– Дуайт, я весь вечер выслушивала разглагольствования твоего дяди. Если у тебя действительно есть ко мне дело, я была бы очень благодарна, если бы ты изложил его как можно более сжато, чтобы я могла снова лечь в постель. Я очень устала.
Это его явно задело.
– Я хотел спросить… не хочешь ли ты прийти на премьеру моей пьесы на Бродвее. – Он почесал голову.
– Твоей пьесы?
– Ага, – усмехнулся он. – Наконец-то мое имя будет стоять на афишах. Называется «Лучшая мишень». Это нечто! Тебе понравится.
– Когда премьера?
– В следующий понедельник.
– Я постараюсь.
– Придешь? Обещаешь?
– Нет, обещать не могу, но постараюсь.
– Ладно, – он помедлил. Меня уже знобило.
– Дуайт, у тебя все?
– Ну… да. Вроде бы. Я покачала головой.
– Ладно. Спокойной ночи.
– М-м-м. Ладно, – донеслось до меня. Он стал разворачиваться. Я хотела закрыть окно. Тут он обернулся:
– Эй, погоди, Кейт.
– Что еще?
– Ты… э-э-э… ну, типа, не хочешь, как бы это сказать, ну, провести эту ночь вместе? Что скажешь?
Я вытаращила глаза. У меня на языке вертелось множество вариантов ответа, но в конце концов я просто сказала:
– Нет, Дуайт.
– Послушай, Кейт, нам с тобой будет так клево!
– Это вряд ли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53