Если ее что и возбуждало, то скорее всего нетерпение поделиться со мной новостью. Может быть, следовало все-таки сообщить ей о похоронах?
— Ты ошиблась, — сказал я.
А что мне оставалось?
Будь я стилистом, прошелся бы по рукописи и повычерки— вал, где можно, эту фразу. Это личное мое клише, однако, — свидетельство моей беспомощности перед обстоятельствами. Бывший морской романтик, на суше я становлюсь фаталистом,
Таня воззрилась на меня своими невинно-голубыми, в мать, да так, что мне стало тошно. Но я выдержал ее взгляд, не сморгнув.
— Ты думаешь, я говорю неправду?
— Ты с ней разговаривала? — спросил я, противореча себе.
— Не успела. Когда она заметила, что я ее вижу, сразу отвернулась и скрылась за углом.
— Вот и выходит, что ты ошиблась. Разве она могла, увидев тебя, не заговорить с тобой?
— Она пряталась, — продолжала упрямиться Танюша.
— Почему ты решила, что она пряталась?
— У нее теперь другая прическа. Волосы черные и курчавые, как у негров. И огромные темные очки.
— Как же ты ее узнала? — попытался я подловить мою дочурку.
— Она грызла ногти.
— Господи, мало ли людей грызет ногти!
— Как я могла не узнать маму? — обиделась вдруг Танюша. — Ты бы меня разве не узнал, если бы я выкрасила волосы и по-другому постриглась?
Я бы и Лену узнал в любом камуфляже, как бы она ни вырядилась. На пляже я ее узнавал за полкилометра, наверное, хотя даже моя нынешняя дальнозоркость не могла на таком расстоянии схватить ее конкретные черты. Выходит — помимо них? Может, по запаху, как самцы некоторых тварей, не помню каких.
Даже если Танюша видела Лену, что невероятно, как встреча с потусторонним миром, мертвецам путь назад заказан, то все равно прямой отцовской обязанностью было убедить Танюшу в обратном.
— Когда я был в твоем возрасте, то всем рассказывал, как самолет пролетел рядом со мной, да так низко, что я мог коснуться его рукой, и все считали меня неисправимым лгунишкой, а я обижался, уверенный, что говорю правду.
— Но ты говорил неправду, — сказала Танюша. — А я говорю правду. Есть разница?
— Не принципиальная. Помнишь, я тебе рассказывал про Сократа?
— Это тот старый дурень, который по указу народа принял яд, хотя мог бежать?
— Ты несколько упрощаешь, но не будем отвлекаться. Так вот, у него был ученик Платон, благодаря которому мы, собственно, и знаем про Сократа. Платон ввел в философский обиход понятие «ложное воображение» — это когда не сам человек лжет, а ему, этому человеку, лжет его воображение. Так и говорят: воображение разгулялось. Человек живет одновременно в двух мирах: реальном и воображаемом. Воображаемый мир — это твои сны и фантазии, то есть сны наяву. Боги создали сны, чтобы слепцы могли увидеть свой путь, — это древнеегипетская поговорка, которую удалось расшифровать ученым. Не спорю, ты видела маму, но это было видение: ты так хотела ее увидеть, что твое желание в конце концов реализовалось. Согласись, ты хочешь ее увидеть?
— Хочу, — призналась моя бедная сиротка.
— Вот видишь, — обрадовался я, хотя впору было плакать. — И зачем было, скажи, маме от тебя прятаться? — И тут же понял, что сболтнул лишнее.
— Она пряталась не от меня. — А от кого?
— От тех, кто поджидал ее в машине.
Танюшины фантазии приобретали все более зловещие черты, а чем зловещее, тем реальнее. Надо бы расспросить ее, не напугав.
— Что еще за машина? Как давно ты ее заметила? И откуда ты знаешь, что они следили именно за мамой?
— Они уже несколько дней там караулят. Машины разные — сначала черный «мерседес», потом «олдсмобил» и «ниссан», а сегодня опять «мерседес»», но с другим номером.
— Ты запомнила какой-нибудь номер?
— Нет. Только первые буквы у «мерседеса» — те же, что у нас: VSV. Потому и запомнила. Это в первый раз. А сегодня буквы совсем другие: GPR.
— Номера нью-йоркские?
— Да, со статуей.
— Почему не рассказала раньше?
— Ты не спрашивал.
— Как я могу спрашивать то, о чем не знаю?
— А откуда мне знать, что тебе интересно, а что нет? Как всегда, она права, моя Танюша.
— А почему ты говоришь «они»? Сколько их?
— Двое.
— Какие из себя?
— Мужчины. Без бороды.
— Исчерпывающая характеристика!
— Плохо видно, а из машины они не выходят!
— А вдруг это кто из родителей ваших ребят?.
— Нет. Они так и уезжают, никого не. взяв.
— Откуда ты знаешь?
— Сара сказала. Она последняя уходит из школы, ее мама всегда запаздывает. Сара заметила, что они уезжают, как только я ухожу. И потом, у них лица похожие.
— Похожие? — переспросил я. — Они что, братья?
— Нет, не друг на друга, а на тех в Фанди, которых мы встретили, когда маму потеряли.
— Ты уверена?
— Да. Очень похожи.
— Вот почему ты решила, что они следят за мамой, а не за тобой?
— Нет. Сначала думала — за мной. Но сегодня, когда увидела маму, совсем о них забыла. А они перехватили мой взгляд, и когда мама убежала, они сорвались с места и помчались в ту сторону, куда я смотрела. Наверное, они и не видели маму, но когда заметили, куда я гляжу, бросились в погоню. Нечаянно я выдала маму, — прошептала Танюша и расплакалась.
Я прижал ее к себе.
— Теперь ты веришь, что это не ложное воображение? — сказала она сквозь слезы.
— Не знаю, — честно ответил я. — Но учти: если к тебе подвалит какой-нибудь дядя, что бы тебе ни предлагал, что бы ни говорил, держись подальше, ни на какие предложения не соглашайся. Особенно если дядя с русским акцентом. Опасаться нечего — я тебя встречаю и провожаю, а если не я — то Джессика (так зовут беби-ситтершу). Говорю так, на всякий случай.
— А что, если они ее поймали? — спросила Танюша, шмыгая носом.
— Не думаю, — сказал я решительно. А что мне оставалось? (Опять!)
Жать дальше на Танюшу не имело смысла — ни в смысле получения от нее добавочной информации, ни по линии предупреждений. Схватывала она с полуслова, а излишнее давление могло вызвать обратный эффект. Куда более сложным был вопрос, делиться ли мне полученными сведениями — и с кем? У меня были все основания не связываться с нью-йоркской полицией — скорее бы предпочел Бориса Павловича с его частным сыскным агентством на базе бывшей гэбухи. Но между ним и мной Нептун катил атлантические воды, и по сравнению с оным пространством Нью-Брансуик, из которого я только вернулся, был рукой подать. Уложив Танюшу и прикрыв из предосторожности дверь, набрал Жаклин, пусть и был риск — даже двойной: во-первых, могла не поверить, как я Танюше, а поверив — это во-вторых, — могла обернуть полученную информацию против меня. Так и не понял, какие выводы сделала моя собеседница на другом конце провода, но выспрашивала она меня более пытательно, чем я — Танюшу.
— Я не могу вам сказать больше, чем знаю сам! — не выдержал я, уже жалея, что позвонил.
Жаклин поразило то же, что меня, — обнаруженное Танюшей сходство между двумя русскими в Фанди и сидящими в машине филерами. И тут я вспомнил, что и на стоянке в Фанди, когда мы вернулись без Лены, стоял черный «мерс», который, как мне показалось тогда, я видел не впервые.
Сказал об этом Жаклин, пояснив, что «мерседес» — любимая иномарка новых русских.
Ее предложение приехать и лично допросить Танюшу было отвергнуто любящим отцом бесповоротно,
Даже обрадовался, когда оператор нас перебил. Оказалось, меня добивался «Уэстерн юнион». Через минуту вернулся к Жаклин и продиктовал ей полученную из Парижа телеграмму без подписи: «Береги Танюшу». Она сказала, что немедленно свяжется с ФБР и нью-йоркской полицией, а через Интерпол — с парижской. Вынужден был согласиться, хоть и представил гипотетические возражения Лены. Мои собственные контрвозражения Лене, которые мне теперь некому было высказать, сводились к тому, что, когда задействовано столько сил, можно быть спокойным за Танюшу — одному мне за ней не уследить. На ставку было поставлено все, что у меня оставалось, — ведь я и женой пожертвовал, чтобы сохранить дочь. Недолго посомневавшись, дал Жаклин питерский телефон Бориса Павловича, пояснив в общих чертах, что к чему: бывшая российская гэбуха должна знать о русских мафиях больше, чем ФБР. Под конец Жаклин огорошила меня вопросом:
— А вы сами-то верите, что ваша дочь видела Лену?
— Вроде бы вчера мы с вами ее похоронили. Или я ошибаюсь? Это не я лично опознал объеденный морскими хищниками женский труп и подозреваюсь в убийстве жены?
— Почему не рассказали об этом дочери? Тут до меня дошло, куда она клонит.
— Как же, помню. Вчера вы буркнули что-то о заговоре.
— Совместно с женой. Зачем — не знаю, но, положим, ей было необходимо исчезнуть, и вы ей в этом поспособствовали.
— Утопив ее в Фанди?
— Или сделав вид, что утопили. Или сама утопла, но понарошку.
— А как же труп?
— Труп — чистая случайность. Как нос Клеопатры.
— Нос Клеопатры?
— Пример Паскаля по поводу роли случайности в мировой истории. Будь нос Клеопатры покороче — лицо мира было бы иным.
— Хорошо сказано, но какое отношение это имеет к нашей истории?
— С трупом вам просто повезло. Его могло и не быть. А так — верняк. Смерть вам обоим подходит еще больше, чем исчезновение.
— Нам?
— Вам и вашей жене.
— Вы думаете, что проницательны, а скорее изобретательны, — сказал я. — Собственную выдумку принимаете за реальность.
— Это не выдумка, а рабочая гипотеза. Один из вариантов: инсценировка собственной смерти. Почему бы и нет? А коли так, то вы с женой добились чего хотели.
— Не рабочая версия, а экстраваганза, — сказал я, прощаясь. — Это уже из области литературы, а не криминалистики. У Льва Толстого есть даже пьеса с подобным сюжетом — так и называется «Живой труп». А может, настоящее ваше призвание — писать романы, а не вести следствие? Тем более у вас есть великий однофамилец.
— Почему однофамилец? В прямом родстве. Виктор Юго — мой прапрапрадед.
— А Жорж Сименон вам, случайно, не родственник? Кладя трубку, я все еще слышал ее смех. Что ж, чувства юмора не лишена, а это не так уж плохо в моей ситуации. Досадно, что у нее также хорошо развитый нюх. Как охотничий пес. Будь у Жаклин, а не у Клеопатры, другой нос, наша история приняла бы, возможно, иные очертания. Самый тонкий расчет разбивается о такие вот ненужные случайности: нюх мадемуазель Юго, труп беременной девушки. Или наоборот — укрепляется с их помощью? Да и что такое случай, как не анонимное вмешательство все того же Великого Инкогнито? В закономерностях Бог проявляется явно, а в случайностях — тайно. Лично я предпочитаю тайного Бога.
А что, если сознаться в убийстве, пока не поздно? Противоречивые чувства одолевали меня. Я так и не знал, как реагировать на сообщение Танюши. Радость, страх, надежда, отчаяние. Лена спаслась тогда, но выдала себя сейчас, попавшись в западню, расставленную ей мерзавцами. Удастся ли ей улизнуть от них снова?
8
Проследив ее до самого конца, сделал круг и припарко-вался на деревянной пристани. Мимо китобойного музея и масонского храма, мимо старинного, кладбища на пригорке, мимо увитой плющом заброшенной фабрики, откуда повеяло сладким ароматом глициний, а вот и двухэтажный, потрепанного вида дом, куда нырнула Лена, оставив нашу «тойотушку» в двух кварталах от него. Засел в кустах напротив и установил наружное наблюдение. Интересно, братец уже на месте или Лена его опередила?
Ждать пришлось недолго. К дому подъехал «лпмо», но вместо братиа вышли два классно одетых, крепко сбитых и коротко стриженных мужика, в которых я легко признал ежиков. Они прошли по аллее в дом, «лимо» тут же снялся с места и исчез за поворотом, в направлении благоухающей глицинией фабрики. Минут за двадцать, пока я прятался в кладбищенских кустах, подрулил черный «мере», на этот раз с одним пассажиром той же новоявленной породы, а потом такси, из которого выпорхнула похожая на жирафу длинноногая сексапильная красотка. Прочь сомнения! Мне предстоит узнать, о чем я и так догадывался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Ты ошиблась, — сказал я.
А что мне оставалось?
Будь я стилистом, прошелся бы по рукописи и повычерки— вал, где можно, эту фразу. Это личное мое клише, однако, — свидетельство моей беспомощности перед обстоятельствами. Бывший морской романтик, на суше я становлюсь фаталистом,
Таня воззрилась на меня своими невинно-голубыми, в мать, да так, что мне стало тошно. Но я выдержал ее взгляд, не сморгнув.
— Ты думаешь, я говорю неправду?
— Ты с ней разговаривала? — спросил я, противореча себе.
— Не успела. Когда она заметила, что я ее вижу, сразу отвернулась и скрылась за углом.
— Вот и выходит, что ты ошиблась. Разве она могла, увидев тебя, не заговорить с тобой?
— Она пряталась, — продолжала упрямиться Танюша.
— Почему ты решила, что она пряталась?
— У нее теперь другая прическа. Волосы черные и курчавые, как у негров. И огромные темные очки.
— Как же ты ее узнала? — попытался я подловить мою дочурку.
— Она грызла ногти.
— Господи, мало ли людей грызет ногти!
— Как я могла не узнать маму? — обиделась вдруг Танюша. — Ты бы меня разве не узнал, если бы я выкрасила волосы и по-другому постриглась?
Я бы и Лену узнал в любом камуфляже, как бы она ни вырядилась. На пляже я ее узнавал за полкилометра, наверное, хотя даже моя нынешняя дальнозоркость не могла на таком расстоянии схватить ее конкретные черты. Выходит — помимо них? Может, по запаху, как самцы некоторых тварей, не помню каких.
Даже если Танюша видела Лену, что невероятно, как встреча с потусторонним миром, мертвецам путь назад заказан, то все равно прямой отцовской обязанностью было убедить Танюшу в обратном.
— Когда я был в твоем возрасте, то всем рассказывал, как самолет пролетел рядом со мной, да так низко, что я мог коснуться его рукой, и все считали меня неисправимым лгунишкой, а я обижался, уверенный, что говорю правду.
— Но ты говорил неправду, — сказала Танюша. — А я говорю правду. Есть разница?
— Не принципиальная. Помнишь, я тебе рассказывал про Сократа?
— Это тот старый дурень, который по указу народа принял яд, хотя мог бежать?
— Ты несколько упрощаешь, но не будем отвлекаться. Так вот, у него был ученик Платон, благодаря которому мы, собственно, и знаем про Сократа. Платон ввел в философский обиход понятие «ложное воображение» — это когда не сам человек лжет, а ему, этому человеку, лжет его воображение. Так и говорят: воображение разгулялось. Человек живет одновременно в двух мирах: реальном и воображаемом. Воображаемый мир — это твои сны и фантазии, то есть сны наяву. Боги создали сны, чтобы слепцы могли увидеть свой путь, — это древнеегипетская поговорка, которую удалось расшифровать ученым. Не спорю, ты видела маму, но это было видение: ты так хотела ее увидеть, что твое желание в конце концов реализовалось. Согласись, ты хочешь ее увидеть?
— Хочу, — призналась моя бедная сиротка.
— Вот видишь, — обрадовался я, хотя впору было плакать. — И зачем было, скажи, маме от тебя прятаться? — И тут же понял, что сболтнул лишнее.
— Она пряталась не от меня. — А от кого?
— От тех, кто поджидал ее в машине.
Танюшины фантазии приобретали все более зловещие черты, а чем зловещее, тем реальнее. Надо бы расспросить ее, не напугав.
— Что еще за машина? Как давно ты ее заметила? И откуда ты знаешь, что они следили именно за мамой?
— Они уже несколько дней там караулят. Машины разные — сначала черный «мерседес», потом «олдсмобил» и «ниссан», а сегодня опять «мерседес»», но с другим номером.
— Ты запомнила какой-нибудь номер?
— Нет. Только первые буквы у «мерседеса» — те же, что у нас: VSV. Потому и запомнила. Это в первый раз. А сегодня буквы совсем другие: GPR.
— Номера нью-йоркские?
— Да, со статуей.
— Почему не рассказала раньше?
— Ты не спрашивал.
— Как я могу спрашивать то, о чем не знаю?
— А откуда мне знать, что тебе интересно, а что нет? Как всегда, она права, моя Танюша.
— А почему ты говоришь «они»? Сколько их?
— Двое.
— Какие из себя?
— Мужчины. Без бороды.
— Исчерпывающая характеристика!
— Плохо видно, а из машины они не выходят!
— А вдруг это кто из родителей ваших ребят?.
— Нет. Они так и уезжают, никого не. взяв.
— Откуда ты знаешь?
— Сара сказала. Она последняя уходит из школы, ее мама всегда запаздывает. Сара заметила, что они уезжают, как только я ухожу. И потом, у них лица похожие.
— Похожие? — переспросил я. — Они что, братья?
— Нет, не друг на друга, а на тех в Фанди, которых мы встретили, когда маму потеряли.
— Ты уверена?
— Да. Очень похожи.
— Вот почему ты решила, что они следят за мамой, а не за тобой?
— Нет. Сначала думала — за мной. Но сегодня, когда увидела маму, совсем о них забыла. А они перехватили мой взгляд, и когда мама убежала, они сорвались с места и помчались в ту сторону, куда я смотрела. Наверное, они и не видели маму, но когда заметили, куда я гляжу, бросились в погоню. Нечаянно я выдала маму, — прошептала Танюша и расплакалась.
Я прижал ее к себе.
— Теперь ты веришь, что это не ложное воображение? — сказала она сквозь слезы.
— Не знаю, — честно ответил я. — Но учти: если к тебе подвалит какой-нибудь дядя, что бы тебе ни предлагал, что бы ни говорил, держись подальше, ни на какие предложения не соглашайся. Особенно если дядя с русским акцентом. Опасаться нечего — я тебя встречаю и провожаю, а если не я — то Джессика (так зовут беби-ситтершу). Говорю так, на всякий случай.
— А что, если они ее поймали? — спросила Танюша, шмыгая носом.
— Не думаю, — сказал я решительно. А что мне оставалось? (Опять!)
Жать дальше на Танюшу не имело смысла — ни в смысле получения от нее добавочной информации, ни по линии предупреждений. Схватывала она с полуслова, а излишнее давление могло вызвать обратный эффект. Куда более сложным был вопрос, делиться ли мне полученными сведениями — и с кем? У меня были все основания не связываться с нью-йоркской полицией — скорее бы предпочел Бориса Павловича с его частным сыскным агентством на базе бывшей гэбухи. Но между ним и мной Нептун катил атлантические воды, и по сравнению с оным пространством Нью-Брансуик, из которого я только вернулся, был рукой подать. Уложив Танюшу и прикрыв из предосторожности дверь, набрал Жаклин, пусть и был риск — даже двойной: во-первых, могла не поверить, как я Танюше, а поверив — это во-вторых, — могла обернуть полученную информацию против меня. Так и не понял, какие выводы сделала моя собеседница на другом конце провода, но выспрашивала она меня более пытательно, чем я — Танюшу.
— Я не могу вам сказать больше, чем знаю сам! — не выдержал я, уже жалея, что позвонил.
Жаклин поразило то же, что меня, — обнаруженное Танюшей сходство между двумя русскими в Фанди и сидящими в машине филерами. И тут я вспомнил, что и на стоянке в Фанди, когда мы вернулись без Лены, стоял черный «мерс», который, как мне показалось тогда, я видел не впервые.
Сказал об этом Жаклин, пояснив, что «мерседес» — любимая иномарка новых русских.
Ее предложение приехать и лично допросить Танюшу было отвергнуто любящим отцом бесповоротно,
Даже обрадовался, когда оператор нас перебил. Оказалось, меня добивался «Уэстерн юнион». Через минуту вернулся к Жаклин и продиктовал ей полученную из Парижа телеграмму без подписи: «Береги Танюшу». Она сказала, что немедленно свяжется с ФБР и нью-йоркской полицией, а через Интерпол — с парижской. Вынужден был согласиться, хоть и представил гипотетические возражения Лены. Мои собственные контрвозражения Лене, которые мне теперь некому было высказать, сводились к тому, что, когда задействовано столько сил, можно быть спокойным за Танюшу — одному мне за ней не уследить. На ставку было поставлено все, что у меня оставалось, — ведь я и женой пожертвовал, чтобы сохранить дочь. Недолго посомневавшись, дал Жаклин питерский телефон Бориса Павловича, пояснив в общих чертах, что к чему: бывшая российская гэбуха должна знать о русских мафиях больше, чем ФБР. Под конец Жаклин огорошила меня вопросом:
— А вы сами-то верите, что ваша дочь видела Лену?
— Вроде бы вчера мы с вами ее похоронили. Или я ошибаюсь? Это не я лично опознал объеденный морскими хищниками женский труп и подозреваюсь в убийстве жены?
— Почему не рассказали об этом дочери? Тут до меня дошло, куда она клонит.
— Как же, помню. Вчера вы буркнули что-то о заговоре.
— Совместно с женой. Зачем — не знаю, но, положим, ей было необходимо исчезнуть, и вы ей в этом поспособствовали.
— Утопив ее в Фанди?
— Или сделав вид, что утопили. Или сама утопла, но понарошку.
— А как же труп?
— Труп — чистая случайность. Как нос Клеопатры.
— Нос Клеопатры?
— Пример Паскаля по поводу роли случайности в мировой истории. Будь нос Клеопатры покороче — лицо мира было бы иным.
— Хорошо сказано, но какое отношение это имеет к нашей истории?
— С трупом вам просто повезло. Его могло и не быть. А так — верняк. Смерть вам обоим подходит еще больше, чем исчезновение.
— Нам?
— Вам и вашей жене.
— Вы думаете, что проницательны, а скорее изобретательны, — сказал я. — Собственную выдумку принимаете за реальность.
— Это не выдумка, а рабочая гипотеза. Один из вариантов: инсценировка собственной смерти. Почему бы и нет? А коли так, то вы с женой добились чего хотели.
— Не рабочая версия, а экстраваганза, — сказал я, прощаясь. — Это уже из области литературы, а не криминалистики. У Льва Толстого есть даже пьеса с подобным сюжетом — так и называется «Живой труп». А может, настоящее ваше призвание — писать романы, а не вести следствие? Тем более у вас есть великий однофамилец.
— Почему однофамилец? В прямом родстве. Виктор Юго — мой прапрапрадед.
— А Жорж Сименон вам, случайно, не родственник? Кладя трубку, я все еще слышал ее смех. Что ж, чувства юмора не лишена, а это не так уж плохо в моей ситуации. Досадно, что у нее также хорошо развитый нюх. Как охотничий пес. Будь у Жаклин, а не у Клеопатры, другой нос, наша история приняла бы, возможно, иные очертания. Самый тонкий расчет разбивается о такие вот ненужные случайности: нюх мадемуазель Юго, труп беременной девушки. Или наоборот — укрепляется с их помощью? Да и что такое случай, как не анонимное вмешательство все того же Великого Инкогнито? В закономерностях Бог проявляется явно, а в случайностях — тайно. Лично я предпочитаю тайного Бога.
А что, если сознаться в убийстве, пока не поздно? Противоречивые чувства одолевали меня. Я так и не знал, как реагировать на сообщение Танюши. Радость, страх, надежда, отчаяние. Лена спаслась тогда, но выдала себя сейчас, попавшись в западню, расставленную ей мерзавцами. Удастся ли ей улизнуть от них снова?
8
Проследив ее до самого конца, сделал круг и припарко-вался на деревянной пристани. Мимо китобойного музея и масонского храма, мимо старинного, кладбища на пригорке, мимо увитой плющом заброшенной фабрики, откуда повеяло сладким ароматом глициний, а вот и двухэтажный, потрепанного вида дом, куда нырнула Лена, оставив нашу «тойотушку» в двух кварталах от него. Засел в кустах напротив и установил наружное наблюдение. Интересно, братец уже на месте или Лена его опередила?
Ждать пришлось недолго. К дому подъехал «лпмо», но вместо братиа вышли два классно одетых, крепко сбитых и коротко стриженных мужика, в которых я легко признал ежиков. Они прошли по аллее в дом, «лимо» тут же снялся с места и исчез за поворотом, в направлении благоухающей глицинией фабрики. Минут за двадцать, пока я прятался в кладбищенских кустах, подрулил черный «мере», на этот раз с одним пассажиром той же новоявленной породы, а потом такси, из которого выпорхнула похожая на жирафу длинноногая сексапильная красотка. Прочь сомнения! Мне предстоит узнать, о чем я и так догадывался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28